К середине восьмидесятых годов становится очевидным стратегическое поражение коммунизма в России – попытка мирового господства провалилась. Русский национально-государственный организм, принеся невиданные жертвы, оказался невероятно живучим и «переварил» идеократический режим: в политике проявлялись жизненно-практические, а не идеологические интересы. Всё лучшее в России – Православие, культура, наука, творческие силы народа – сохранилось не благодаря, а вопреки идеократии.
Социально-политические и экономические процессы, которые происходили на поверхности, не знаменовали новую эпоху, а завершали предыдущую, реализовывали те смыслы, которые подспудно зрели долгие годы. Идеи перестройки были сформулированы на протяжении последних 15–30 лет. В жизни и культуре кристаллизовались новые идеалы, которые и определят будущее. Подлинный выход из кризисного состояния требует углубления в духовные, религиозные основы жизни. С Великой Отечественной войны началась медленная деидеологизация государства, общества, человека. Первыми излечивались от идеологического безумия сильные личности. С них начиналось медленное оздоровление общественной атмосферы. Долгие годы процесс этот шёл подспудно, с редкими выплесками в официальную жизнь. Но наступает время, когда совершавшееся в глубине выходит на поверхность. Вместе с тем обретение свободы после долгих лет рабства сопровождается многими двусмысленностями и соблазнами.
Деидеологизация государства состояла в проведении прагматически мотивированных экономических реформ (хищническим прагматизмом, но уже не идеологическим догматизмом); перетекании центра тяжести власти из партийного аппарата в структуру государственного и экономического управления; отказе от идеологического контроля и государственного диктата в общественной жизни, экономике, культуре; постепенном становлении гражданского общества. Государство в той степени способно предоставить свободу обществу, в какой само освобождается от идеологии.
Коммунистическая партия превращается из идеологической организации в государственно-политическую структуру, объединяющую всю политически активную часть населения. Вне КПСС политическая активность была маргинализирована из-за малочисленности, маловлиятельности и политического непрофессионализма диссидентов. В протестных движениях было много достойных и талантливых людей, которые играли большую роль в просвещении и нравственном пробуждении общества. Но когда настало время перемен, которое приуготовлялось независимой общественностью, в ней не оказалось политически подготовленных кадров. В СССР как главном мировом плацдарме идеократии все перемены могли осуществляться только кадрами номенклатуры. Давление общества и самой жизни вынуждало вождей идти на перемены, но направление реформ определялось уровнем сознания, степенью идеологизации или прагматическим профессионализмом партийного руководства.
Многие тогда считали, что сохраняются условия для возврата к сталинизму. Но история необратима, рецидивы обычно кратковременны и вызывают сопротивление и стремление к переменам. Возможности возврата к сталинизму не было, так как отсутствовал идеологический энтузиазм, на волне которого создавалась большевистская партия, велась братоубийственная Гражданская война, организовывался тотальный террор. Не было прежнего идейного самоослепления и самопожертвования, не было и не могло быть тех идей и тех людей, которые развернули бы страну назад. Зато был опыт, который обнажил механизм и цели тотального террора, возврат к которому потребовал бы замены кадров репрессивных органов, партийного руководства, идеологов. Всё кончилось бы тем, что поставили бы к стенке и самих инициаторов. Люди, даже не сознавая этого вполне, инстинктивно боялись таких перспектив. Никто уже не хотел жертвовать своими благами, а тем более жизнью ради возврата к сталинизму. Опасность реакции в этой ситуации была только фобией, которая задерживала освобождение, но не была способна его предотвратить. Это, в частности, поддерживало власть Горбачёва: большинство партаппарата было против реформ и реформатора, но они боялись повернуть вспять, ибо Горбачёв мог лишить их должностей и пенсий, а сталинизм неизбежно лишил бы жизни.
В глубине национальной души выбор уже совершился: народы России ценою невиданных жертв отторгли коммунистическую идеологию. Настала эпоха необратимой реализации сделанного выбора. Е.К. Лигачев олицетворял не тяготение к сталинизму, в чём его упрекали, а стремление законсервировать существующее положение вещей. Но этот вариант уже был «отработан» в брежневскую эпоху, после которой предпринимались попытки андроповской модернизации и реакции при К.У. Черненко. М.С. Горбачёв пришёл к власти в тот момент, когда все возможные пути залатывания режима были использованы, их невозможно было повторить. Вновь после долгих лет консервации идеологическая власть вынуждена уступить напору живой жизни, освободить некоторые сферы, чтобы сосредоточиться на оставшихся. Логика реформ требовала раскрепостить какую-то часть общественной энергии, чтобы паразитировать на ней, что открывало новые возможности для противостояния. Это ведёт к тому, что идеократия постепенно теряет основные плацдармы (партию, государственную власть), уходит в тень, маскируется некоммунистической риторикой, проявляясь только в рецидивах идеологизированного сознания вождей. Горбачёв из всех высших руководителей наиболее полно отражал это сложное состояние общества.
Реформы в СССР – не фальсификация, как это казалось одним, но и не стремление коммунистов к демократии, как представлялось другим. Горбачёв оказался во главе идеологической армии – КПСС – в тот момент, когда оставался единственный способ её сохранения – отступление. Номенклатура вынуждена была пойти на ускорение, гласность, перестройку для модернизации режима во имя сохранения его живучести. Идеологический догматизм политбюровских «консерваторов» и идеологическая зашоренность «либералов» предопределили разрушительность инициатив власти. Вначале попытались повысить эффективность режима, не меняя его сущности, разного рода иллюзорными мерами (борьба с пьянством, ускорение). После очевидной неудачи перешли к тому, чем должно было бы заканчивать благотворные преобразования, – к гласности.
Начинать демонтаж тоталитаризма необходимо с экономических реформ, создающих социально-политическую базу новой формации власти и государства: демонополизации экономики, постепенной приватизации и либерализации, взращивания делового сословия, среднего класса, форм гражданского общества. После этого можно было перейти к преобразованиям политической структуры и только затем освобождать общество идейно, создавая условия для формирования позитивной национальной идеологии. Приученное к затхлой идеологической атмосфере сознание надо было приучать дышать свежим воздухом свободы, нас же обрекли на кессонную болезнь разнузданной гласности. Сняли контроль над средствами массовой информации в ситуации, когда не восстановлена историческая память и национальное самосознание, когда правящий слой сформирован руководящей линией. В результате десятилетиями идеологизированная и денационализированная интеллигенция оказалась способной только на то, чтобы навязать обществу полемику по поводу своих корпоративных дрязг, больных амбиций учителей народа, замшелых идеалов «гуманизма» и «прогресса», низкопоклонства перед передовым Западом. Перестройкой назвали судорожные шараханья власти, когда почва стала уходить из-под её ног.
Для номенклатуры оказался неожиданным взрыв гражданской активности, способный снести саму систему. Казалось, что предшествующий опыт – и новая экономическая политика при Ленине, и оттепель при Хрущёве – свидетельствовал о том, что после временного отступления для перегруппировки сил и модернизации репрессивной системы режим может вновь беспрепятственно закрутить гайки. Но на этот раз процесс оказался необратимым, события стали выходить за рамки запланированного, коммунистическая империя начала разваливаться. Гибнущий режим потянул за собой и страну.
Идеология проиграла борьбу за умы людей, большинство общества было настроено антикоммунистически. Но до августа 1991 года КПСС непосредственно и через родственные структуры сохраняет монополию на материальные ресурсы страны. Союзные властные структуры, а также большая часть аппарата регионального управления остаются подконтрольными партии. Далеко идущие реформы грозят подорвать основные жизненные интересы партократии. Но, блокируя преобразования, саботируя экономическую жизнедеятельность (гибель урожая, создание искусственного дефицита перераспределением и укрытием ресурсов), партийная номенклатура толкает страну к развалу.
