Существует малораспространенный, но надежный метод построения точных прогнозов. Изложен он у одного из глубочайших британских мыслителей, Льюиса Кэрролла. В его трактате «Алиса в стране чудес» метод изложен так: «Если слишком долго держать в руках раскаленную докрасна кочергу, в конце концов обожжешься». Примерно та же премудрость содержится в русской пословице «Терпение и труд всё перетрут». Ну то есть, если что-то делать долго и упорно, то в конце концов можно получить результат. Причем такой, какой в начале процесса казался совершенно немыслимым.
Например, если каждый день говорить человеку, что его лучший друг — плохой человек, то он в конце концов перестанет с ним общаться. А если, скажем, лет 20 терпеливо внушать какому-нибудь народу, что соседний с ним народ — плохой народ, то можно довести дело до междуусобицы и резни. Причем в начале процесса кажется, что это же ну просто невозможно: тут друзья не разлей вода, там братские народы. Но если держать в уме правило Кэрролла насчет кочерги, то вполне можно спрогнозировать дальнейшее. И прослыть пророком.
Однако то же самое правило работает и в другую сторону. Любое недоделанное дело, не доведенное до конца, подвешенное в воздухе и т.п., обязательно кончится тем, что всё вернется к предыдущей ситуации, причем начать то же дело снова будет гораздо труднее. Ибо природа терпит пустоту, но не терпит неопределенности. И рано или поздно вопрос «если не туда, то давай обратно» обязательно встанет.
Именно эти мысли меня обычно посещали, когда мне случалось оказаться в районе Лубянской площади. В центре которой сиротливо ждал своей участи островок без памятника Дзержинскому. Было очень понятно, что пространство ну просто требует заполнения. И если его не заполняют, это объясняется только одним – место держат. Держат в ожидании того момента, когда можно будет поставить на него именно то, что когда-то отсюда убрали. Потому что — повод будет. Будет какой-нибудь повод, непременно будет, надо только дождаться.
Так что нынешняя инициатива о возвращении памятника дорогому Феликсу Эдмундовичу меня совершенно не удивила. Я знал, что рано или поздно этот вопрос обязательно встанет. А потому — заранее обзавелся мнением по этому вопросу. Причем не по данному частному, а вообще. То есть по отношению ко всему советскому символическому наследию в целом.
Начнем, пожалуй, с известного тезиса «Нельзя бороться с символами, это ведь так глупо, так смешно». Говорят это обычно те, чьи символы под угрозой. Потому что все понимают: символы на то и символы, что это не просто куски камня, картинки или значки. Символы указывают на нечто реальное. И поэтому они способны вдохновлять, мобилизовывать, пугать и т.п. То есть они являются силой, а любая сила кому-нибудь да мешает. И с ней будут бороться, да. В том числе прямыми запретами — как со свастикой в послевоенной Германии. Или учинением общественной истерики — как это мы видим сейчас в США по поводу флага Конфедерации.
И ничего, это никого не удивляет.
Американские интеллектуалы — которые уж точно не глупее наших доморощенных свистопупов — не разводят картинно руками и не удивляются, как это синий крест на красном фоне 200 лет никому не мешал, а сейчас вдруг превратился в жупел.
То, что памятник Дзержинскому — это символ, причем очень мощный, объяснять, я думаю, не надо. Впрочем, проговорим. Классический памятник — это всегда зримый символ власти. Всякий, стоящий на постаменте, — это вождь, начальник, главный. Хотя бы потому, что он стоит выше всех, и обычно в позе властителя. Разумеется, в наше время случаются и памятники неклассические, более смиренные.
Но памятник Дзержинскому выполнен именно в классической манере: он находится над всеми — и в центре, в середине огромного пространства. Он тут главный. Он здесь власть. Выше него — только те, кто его сюда поставил. То есть страшная и всесильная ЧК, гневный лик самой Софьи Власьевны, Советской Власти как таковой.
Разумеется, есть люди, которым это нравится. Но есть и те, у кого это вызывает отвращение. Дальнейшее будет обращено прежде всего к ним.
Как уже было сказано, бороться с символами можно и нужно. Вопрос — каким образом.
Первое, что приходит на ум, — физическое уничтожение советских символов. Сломать все эти идолища поганые, разбить и переплавить. Что ж, я очень далек от того, чтобы осуждать людей, которые мечтают именно об этом. Но нужно иметь в виду: любое действие над символом имеет символическое значение. Например, американский флаг — это символ. Но горящий американский флаг — это тоже символ. Причем, что особенно важно, это не обязательно символ, противоположный по смыслу. Например, горящий американский флаг на американской же улице — это, помимо всего прочего, символ свободы слова, знаменитой Первой поправки и т.п. Ну то есть вполне себе американских ценностей. Во всяком случае, так считают сами американцы. Иначе Верховный суд США не вынес бы в 1989 году соответствующего решения по делу «Техас против Джонсона».
Так вот. Физическое уничтожение памятников в нашей родной истории однозначно ассоциируется с советскими практиками и советскими же ценностями. Большевистская диктатура началась с уничтожения памятников русским героям. Своих, впрочем, большевики тоже не щадили — достаточно вспомнить, как советские ликвидировали все мемориалы товарищу Сталину.
Что касается восприятия таких вещей во всемирно-историческом, так сказать, масштаба, то любое поругание и истребление любых памятников сразу же вызывает самые скверные ассоциации. Начиная от классического вандализма (напоминаю, племя вандалов печально прославилось именно уничтожением римских статуй и иных произведений искусства) и кончая действиями исламских фанатиков, которые тоже любят сломать или взорвать какую-нибудь статую. Если же к этому добавить еще и украинцев с их недавними подвигами по этой части, картина становится и вовсе неприглядной.
Есть второй вариант — ничего с памятником не делать, а куда-нибудь его убрать с глаз долой. Собственно, с Дзержинским так и поступили: свезли в парк на Крымской набережной, вместе с прочимии лениными-сталиными, которых в ту короткую эпоху успели несколько проредить.
Однако такое решение чревато тем, о чем говорилось выше, то есть возвращением памятника на прежнее место. Что захоронено, то может быть и выкопано обратно, особенно если речь идет о символах. У них, знаете ли, очень солидный срок годности.
Однако существует старый, традиционный, проверенный способ выведения символа — особенно материального — из обращения. Для этого нужно изменить его статус. А именно, превратить его из работающего символа — в экспонат.
Слово «экспонат» сразу же вызывает в памяти слово «музей». Дальше можно вспомнить, что упомянутый парк и называется «Музеем скульптуры под открытым небом». А дальше картинно развести руками и спросить — и к чему было огород городить?
Ответ таков. Парк музеем не является. Как не является музеем, скажем, склад. Это просто разные учреждения. Соответственно, и находящиеся там вещи имеют разный статус.
Поговорим, в таком случае, о статусе экспоната. Само слово «экспонат» происходит от латинского exponatus, то есть «выставленный на обозрение». Однако выставлен он совершенно не так, как выставляется на обозрение монумент или, скажем, рекламный щит. А именно: он выставлен таким способом, чтобы максимально приглушить его символическое воздействие и переключить внимание на саму вещь.
Напоминаю: символ нужен затем, чтобы «символизировать». То есть — производить нужный эффект. Скажем, военный плакат с призывом записываться в добровольцы нужен для того, чтобы человек действительно пошел в военкомат и записался в добровольцы. А реклама нужна для того, чтобы покупатель запомнил название товара и впоследствии его приобрел. Если человек вместо этого застынет перед плакатом или рекламным щитом в восхищении и будет рассматривать их часами, восторгаясь мастерством художника, но в военкомат не побежит и в магазине пройдет мимо нужной полки, это плохие, негодные, неработающие символы.
Теперь представим себе, что тот же плакат или та же реклама выставлены в музее как экспонаты. Те, кто их рассматривают, не заражаются передаваемым им настроением. Вся музейная обстановка как раз и призвана гасить подобные аффекты на корню. Максимум, что позволяется музейному экспонату (хочется сказать — препарату), так это производить впечатление чисто эстетическое, как «красивая вещь». Но не более того. Поскольку музейное пространство, если оно правильно организовано, иных реакций не предполагает.
Вернемся теперь к памятникам. Правильно музеефицированный памятник не может работать символом власти. Это экспонат. Он размещается и показывается таким образом, чтобы не вызывать иных чувств, кроме интереса, — и, может быть, чисто эстетического восхищения. И то же самое касается всех прочих символов величия и подавления.
Что из этого следует? Что в Москве остро не хватает Музея социализма. Не парка, не склада, а именно музея. Очень большого, современного, наполненного интересными экспонатами — документами, фотографиями, вещами. Содержащимися в образцовом порядке, доступными для осмотра и т.п. И вот в этот музей следовало бы перевезти в том числе и наиболее интересную часть монументального наследия бывшего СССР. Дабы спасти ее и от забвения, а то и вандализма (многие скульптуры в том же самом парке на Крымском Валу повреждены — тому же гранитному Сталину работы Меркурова отбили нос) — но при этом исключив возможность возвращения на старую работу.
И раз мы уж об этом заговорили: возможно, именно туда, в этот музей, стоило бы переместить мумию с Красной площади, вопрос о судьбах которой в последние годы подымался регулярно и регулярно же вызывал бурления чувств. В каком-то смысле это было бы наилучшим решением — именно потому, что оно, не удовлетворяя ничьих страстей, способствовало бы их угасанию. Трудно питать по-настоящему сильные чувства к единице хранения номер такой-то.
Что и к лучшему. У нас слишком много проблем, чтобы беспокоиться еще и об этом. Пора отправить прошлое туда, где ему, собственно, и место, — на покой. На публичный, открытый, доступный — но покой.
И начать жить.
