Постмодерн как цивилизационный суицид

Коллектив выживания – это минимальная группа людей, могущих совместно обеспечить своё автономное существование, т. е. не привлекая для своей поддержки какие-либо другие группы людей.

Иной важной характеристикой коллектива выживания является посредничество между семьёй (отдельным человеком) и обществом в целом (народом, государством). Коллектив выживания амортизирует давление на человека государственной и прочих структур, помогает ему защититься от произвола сильнейших, пережить трудные времена, экономические и социальные кризисы и пр.

Коллектив выживания требует от человека соблюдения неких установленных в нём моральных норм, совместной деятельности на благо всего коллектива и других его членов.

Он служит мобилизатором отдельных людей и семейств на какую-либо массовую деятельность, направленную на благо общества, народа, государства. Коллективы выживания, как правило, объединены в какие-либо более крупные структуры, например этносы, церкви. Эти объединения строятся, помимо всего прочего, на основе солидарности, общности интересов. Общие интересы множества коллективов выживания часто бывают политическими.

Существует масса различных традиционных видов коллективов выживания: это роды, племена, общины, тейпы, кланы, религиозные сообщества, а также модерные виды коллективов выживания, такие как организации, ставящие своей задачей защиту юридических прав своих членов, территориальные органы самоуправления и самоорганизации (типа американских комьюнити). Это и другие организации, составляющие гражданское общество. Таким образом, коллективы выживания формируются по родственному, земляческому принципам. В них объединяются единомышленники.

Чтобы цивилизация жила тысячелетия, ей необходимо периодически разрушаться, но не до основания. «Коллективы выживания» цивилизации должны подвергаться угрозе. И даже не столько сами коллективы выживания, а специфика связей между ними, особенности их взаимодействия и объединяющая идентичность. Именно способ взаимодействия и идентичность превращает набор коллективов выживания в этнос.

«Большое» общество деформируется и разрушается. Особенно часто такие катастрофы выражаются в форме иноземных завоеваний. Если коллективы выживания достаточно крепки и самодостаточны, объединяющая идентичность и система взаимодействия сохраняются – цивилизация выживает. Структура общества и его ценности вновь обретают сверхзначимость, идеалы ценности и идентичность актуализируются. Цивилизация омолаживается.

Этот принцип обеспечил долговечность китайской, индийской, еврейской цивилизации, цивилизаций доколумбовой Америки. Индия и Китай периодически подвергались иноземным нашествиям иноземцев, которые устанавливали свое господство, государственная система этих стран разрушалась. Евреи тысячелетия не имели своего государства, с трудом сохраняли свою религию и национальную идентичность. Периодически менявшие друг друга цивилизации и государства доколумбовой Америки сохраняли преемственность основ культуры.

Очень часто коллективы выживания какой-либо культуры разрушались под внешним давлением, либо необходимость выживания своих членов заставляла их менять идентичность и ценности. В этом случае народ погибал. Именно это чаще всего происходит при длительном иноэтничном господстве.

Непрерывное существование, иногда в течении тысячи или полутысячи лет, достаточно сильного государства порождает весьма сильную деформацию социума. Вертикальные социальные связи всё больше преобладают над горизонтальными.

Что приводит к мощнейшему росту индивидуализма. Наряду с закрепощением человека государством. Человек всё больше становится свободным от родных, близких. От людей, равных ему по статусу. От неформальных общественных институтов. И он всё больше зависит от «начальства» и официальных институтов государства. В авторитарном и тоталитарном обществе, благодаря силе государственных институтов, индивидуализм и атомизация членов общества происходит гораздо быстрее и полнее. В случае проникновения «официальных», «государственных» принципов отношения в толщу народного большинства, наступает аномия. Связи между людьми распадаются. Исчезают этические принципы.

Что и произошло с русскими, жителями Заданной Европы и США. Они стали заложниками собственных успехов в государственном строительстве. Западная государственность пронизала все поры социальных отношений. На Востоке, несмотря на авторитаризм, значительная часть общества оставалась и остается слабо включённой в процессы государственной жизни. Восточная государственность периодически деградировала и гибла. Чем спасала от деградации народы.

Европейская цивилизация, частью которой является русская, уже полторы тысячи лет не знала таких потрясений. Европейцы последовательно развивались, идя от победы к победе. Никто ни разу не разрушил государственность основных европейских народов, не поставил под угрозу ценности, образ жизни и коллективы выживания европейцев. Таким образом, никто не актуализировал ее идейно-ценностное ядро. А делают это обычно успешные внешние захватчики. Этого не произошло и с русскими во время монголо-татарского ига. Монголы не разрушили сложившуюся государственность и мало воздействовали на русский образ жизни.

В долговременной перспективе европейцы побеждали всех и создали ни с чем не сравнимую великую цивилизацию. Исключение составляют народы, долгое время жившие под иноземным господством, например поляки и греки. Особых цивилизационных высот в новое и новейшее время они не достигли, но лучше многих других сумели сохранить традиционные ценности.

А в важнейших европейских странах коллективы выживания и связанные с ними ценности не актуализировались, потому что не было серьёзной угрозы. И поэтому они отмерли за ненадобностью.

***

Понятно, что эпохи модерна и постмодерна – это именно всеобъемлющие эпохи в социальной жизни, которые отнюдь не ограничиваются сферами культуры и искусства. Эти явления охватывают все сферы социальной жизни, и особенное влияние они оказывают на судьбу национальных коллективов выживания.

Переход от традиционного общества к обществу модерна сопровождается разрушением коллективов выживания. При этом сохраняются и культивируются многие ценности, традиционно воспитывавшиеся в коллективах выживания, в традиционных обществах, такие как единство, чувство локтя, верность долгу, преданность единым для коллектива идеалам. Эти ценности культивируются уже не усердно уничтожаемыми коллективами, а государственными образовательными и идеологическими учреждениями. Государство, гражданская нация заменяет собой коллектив выживания. Все коллективы как бы сливаются в один, при этом постепенно слабеет контроль над отдельной личностью. Она индивидуализируется и эмансипируется.

Этот процесс постоянно нарастает и разрушает модерное общество. Единая культура, единая идеология разваливаются. Таким образом, начинает зарождаться постмодерн.

Своеобразным проявлением того, что модерн достиг своей высшей точки и готов к самоуничтожению, стали фашизм и нацизм. К моменту их появления модерн действовал уже достаточно долго и успел разрушить систему европейских коллективов выживания и связанные с ними традиционные ценности. Сторонники модерна (тотальности, этнического и государственного единства) почувствовали, что почва уходит у них из-под ног, что близится постмодерн с его ничем не сдерживаемым индивидуализмом и господством агрессивных меньшинств. В некоторых странах, особенно сильно пострадавших от экономического кризиса и последствий Первой мировой войны, это почувствовали особенно остро, пытаясь бороться с этими явлениями. Вместо утерянных ценностей традиционного общества здесь в этой борьбе использовали некие их суррогаты. Чем это закончилось, всем известно …

***

Интересные процессы происходили и в культуре. Возьмём, к примеру, литературных классиков, авторов книг, вокруг которых строится национальная идентичность, которые являются символами своей страны и своей культуры. О них не забывают, пока эта культура существует. Начало их славы совпадает с ростом образования. Классики высказывают идеи, актуальные на больших отрезках времени. Особенно востребованными классики оказались в эпоху становления модерна, когда их подняла на щит система всеобщего образования. С приходом постмодерна значение национальных литературных классиков резко упало, что во многом связано с упадком системы образования.

При постмодерне резко упало количество новых актуальных идей. Философских, мировоззренческих и пр.

Поэтому нынешние писатели, даже самые талантливые, получали уже сравнительно ограниченные признание, поддержку и популярность, зачастую – в среде замкнутых субкультурных групп. Их значимость постоянно снижается, и память о них будет сохраняться, пока существует данная группа или одно её поколение. Даже если они будут поддержаны системой образования, то ослабевшая система не сможет должным образом сохранять память о них.

***

Очень значительно отличается историческая наука модерна и постмодерна. В период развитого модерна огромное влияние имели стройные и непротиворечивые концепции, основанные в основном на историко-юридических и историко-экономических компонентах, а также на весьма «журналистских» представлениях о ментальности разных народов. В целом основанные на большом, но достаточно ограниченном объёме исторического знания. Таковы «государственные школы» наиболее развитых государств и марксизм. Все эти концепции отличались популярностью, в разные исторические периоды активно и успешно насаждались системой образования.

К началу постмодерна объём исторического знания резко увеличивается. Оно становится крайне разнообразным, перемежается с огромным количеством смежных дисциплин. Очень ясно очерчиваются многие незаметные ранее детали. Наступает эпоха исторической «теории относительности», потому что выясняется, что все концепции и «идеальные типы» «работают» только применительно к отдельным периодам, регионам, случаям. Огромный объём знаний разрушает стройную, логичную формальность.

Создаётся большое количество информативных и новаторских работ, в основном – по частным вопросам, которые, однако, мало кому нужны и интересны за пределами определённых интеллектуальных групп, субкультур и пр. Система исторического образования отрывается от фундаментальной науки, фрагментируется, влияние ее на людей ослабевает.

Гораздо большее влияние получают далёкая от науки ангажированная публицистика, подчас совершенно не опирающаяся на объективные факты, или же откровенная неомифология, основывающаяся исключительно на фантазии авторов и пропагандистской необходимости. Очень часто неомифология прямо объявляет историческую науку «закрытой». Примечательно, что мифологами и их сторонниками очень часто бывают хорошо образованные люди и даже крупные учёные, особенно представители естественных и технических дисциплин…

Здесь большую роль играет усиливающаяся узкая специализация знания, являющаяся следствием увеличения его объёма. Наблюдается отсутствие интеллектуального энциклопедизма и невозможность его поддержания на фоне сохраняющейся престижности такового. Но для специалиста психологически невозможно чувствовать себя профаном, пусть и в другой области знания.

Мифологические и публицистические концепции также охватывают лишь некоторые категории индивидов, безрезультатно соперничают друг с другом и тем самым способствуют дальнейшей фрагментации общества.

Особую опасность для гуманитарной науки представляет из себя реакция научного сообщества на мифографов, фальсификаторов и их популярность. Появляется недоверие к самостоятельному научному поиску, инновациям. Достижения учёных второй половины XX века абсолютизируются и догматизируются. Объявляются «истиной в последней инстанции». Этому способствует и снижение социальной значимости гуманитарной науки, отрыв гуманитарных наук от актуальных социальных практик, выбор многими талантливыми и сильными людьми других профессий. Всё это с течением времени может привести к превращению гуманитаристики в несколько замкнутых сект. Всё больше сползающих в чистую схоластику и начётническое толкование «первоисточников». Секты эти могут потерять какую-либо социальную значимость, выродиться и исчезнуть.

***

В период модерна и постмодерна люди переселились из природной среды в искусственную. И через эту среду теперь взаимодействуют друг с другом. Тесное взаимодействие их друг с другом зачастую прекратилось. Очень многие люди вообще перестали вести жизнь общественных существ. Что им присуще от природы. И стали вести себя как индивидуальные живые существа.

При постмодерне вычленяется масса атомизированных индивидов. Одновременно образуется большое количество достаточно мелких, но влиятельных групп. Их обычно называют субкультурами, меньшинствами (национальные, сексуальные и пр.). Многие из них постепенно фактически захватывают контроль над обществом. Так на смену модерну приходит постмодерн.

Он (постмодерн) – отрицание цивилизацией самой себя, следствие и отчасти причина развала сети коллективов выживания и забвения присущих им ценностей. Постмодерн подобен раковой опухоли, поразившей слишком успешную и динамичную цивилизацию. Успех и богатство сделали окончательно ненужными коллективы выживания и присущие им ценности. За это следует расплата.

Модерн и особенно постмодерн привели к тому, что маргинальные для людей традиционного общества состояния стали восприниматься в качестве нормы: бездетность, одиночество, нетрадиционные сексуальные практики и многое другое. Всё это теперь не просто разрешено, но и навязывается в качестве предпочтительного поведения.

Традиционные нормы обеспечивали воспроизводство и выживание общества. Их заменили антинормы, способствующие его уничтожению, культурному и физическому.

Одной из сфер, получившей самостоятельность при переходе к новому времени, была экономика. Постепенно она и связанные с ней человеческие потребности поглощали всё остальное. Экономике оказались подчинены все сферы деятельности и сама человеческая личность. Экономическая необходимость переварила личность. Феномен не состоялся. Вместо него современные люди превратились в простые придатки производства и потребления. Вся значимость личности свелась к её экономической эффективности. Человек должен был производить и потреблять как можно больше благ. И к этому был свёдён весь смысл его существования.

Этому оказались подчинёнными идеология и ценности общества: например, эффективности массовости потребления приносится в жертву семья. Холостые люди больше тратят на себя, поэтому во многом поощряется безбрачие, сексуальные меньшинства. Экономика убивает все самостоятельные сферы бытия. Религия ограничивает потребление (долой религию!). Ценность научных разработок определяется экономической эффективностью. Постепенно исследования сводятся только к выгодным инженерным изобретениям, всё остальное оказывается ненужным. К тому же человек, увлечённый лёгким потреблением, отвыкает самостоятельно мыслить, потому что для получения желаемого им не надо прилагать усилия.

Так экономика убивает свободу мышления и когда-то тесно связанное с ним развитие научного мировоззрения.

Одновременно постмодерн – отрицание предыдущей эпохи модерна. Он отрицает присущее тому единство, всеобщность, тотальность. В нем есть стремление к эклектизму, использованию фрагментов ушедших исторических эпох. Постмодерн в культуре не рождает нового и увлекается цитированием уже созданного, поэтому нередко постмодерном называют возвращение элементов уже ушедшей культуры в культуру актуальную, либо культура становится мозаикой элементов разного происхождения. Но все эти элементы лишаются социального контекста, а зачастую и смысла. В рамках постмодерна элементы разных культур и эпох служат лишь гедонизму и рекреации. Но это не постмодерн сам по себе.

***

Настоящий постмодерн охватывает все сферы жизни социума, а не только структуру культуры в узком смысле.

В условиях традиционного и индустриального общества различные социальные группы объединены некой общенациональной идеологией и системой ценностей. Они выполняют определённые функции в обществе. Меньшинства эпохи постмодерна зачастую никак не связаны друг с другом. Они не включены в целое и существуют сами для себя. Однако существует группа меньшинств, которая господствует при постмодерне. Это либеральная интеллигенция, банковский капитал, сексуальные меньшинства. В целом их объединяет следование радикально либеральным ценностям. При этом союзные им религиозные и этнические меньшинства очень часто далеки от либерализма. Их объединяет одно – господство над безгласным, никак не организованным, атомизированным большинством, которое в равной степени абсолютно чуждо им всем. Элита эпохи постмодерна по большому счёту чужда национальной и какой-либо ещё солидарности с основной массой народа.

При постмодерне массово распространенных коллективов выживания нет. Особенно это касается большинства. Оно крайне атомизированно, неорганизованно, управляемо. В коллективы выживания, скорее, организованы привилегированные меньшинства. Наступает стагнация, культурные и экономические достижения эпохи модерна постепенно теряются.

Схема традиционализм – модернизм – постмодернизм – неотрадиционализм характерна для европейской культурной модели начиная с античности.

Новый постмодерн и модерн в Европе оказались гораздо более выраженными и рельефными, чем в эпоху античности. (Тогда во многом сохранялся традиционный уклад сельской жизни, по крайней мере, по сравнению с европейской современностью; к тому же переход к неотрадиционализму происходил под влиянием христианства – внутриимперской религии). В период античности постмодерн был более проходным, несамостоятельным явлением. В нем практически сразу стали прорастать побеги неотрадиционализма. В античное время на развалинах одних коллективов выживания сразу начиналось строительство других. Именно неотрадиционную модель общества несли в мир крепнущие меньшинства, такие как христианство. (Относительная нетерпимость и жесткость средневекового христианства понятна. Несмотря на слабость, отголоски античного модерна и постмодерна тлели в глубине христианской Европы, поэтому относительно более терпимым было русское православие. Наследия античного модерна и постмодерна в русской культуре было гораздо меньше. Не надо было постоянно бороться с выходящим из недр чудовищем. Поэтому и современный ислам гораздо менее толерантен, чем средневековый. Традиционным устоям угрожает европейский постмодерн, через некоторое время после его крушения салафизм вновь станет невостребованным.)

В наше время постмодерн четко оформлен, силен, является вполне самостоятельным явлением. Активные меньшинства внутри европейского социума способствуют его консервации. Ситуация распада коллективов выживания законсервирована силой социально-экономической системы.

К тому же постмодерн поддерживает свои силы за счёт виртуальных и игровых реальностей. Этому способствует высокий уровень материального и технического развития. Человек, уставший от общих стандартов, может не бороться с окружающим миром. Он просто уходит от решительного конфликта в игровую и компьютерную реальность, историческую реконструкцию. Религиозные и протестные движения также часто принимают форму игры. Люди находят в них некоторую психологическую отдушину, по-настоящему не отказываясь от ценностей и правил «большого мира».

Этому же способствует ничем не сдерживаемая наркотизация и алкоголизация.

Но при всей своей силе современный постмодерн не имеет собственной социально-политической базы. Он эксплуатирует достижения эпохи модерна и одновременно уничтожает их, точно так же, как в своё время модерн поступил с наследием традиционного общества. Когда они будут ликвидированы, исчезнет и постмодерн.

Очищение мира от цивилизованных европейцев постулируют своей целью лишь крайние постмодернисты, такие как «Церковь эвтаназии» и последовательные экологисты. Но на самом деле – это цель всей системы.

Реализация такой цели достигается в стремлении людей к ничем не ограниченной свободе.

***

Идеал постмодерна очень четко представлен авангардным искусством: бессмысленные, ничего не значащие точки, полосы, ехидные инсталляции и постоянное глумление над всем.

По верному высказыванию Максима Кантора, творец-постмодернист манифестирует свое видение свободы. И это действительно так. Ведь любой смысл задает какие-то рамки, содержит утверждение и отрицание, ограничения (понятно, что ограничиваются идеалы и ценности), направляет и оформляет художественное мастерство.

А мастер постмодерна стремится быть свободным от всего, включая самого себя. Его творчество выражает вожделенное ничто, полную свободу от бытия и жизни, потому что бытие и жизнь по определению оформлены и ограничены. Существование противоположно полной свободе. Свобода там, где нет ничего. Об этом писали в своих тёмных полуэзотерических текстах философы деконструкции – Деррида, Лакан и другие.

Максим Кантор немало пишет о связи европейского искусства и христианства. Художник видел пред собой Бога, любящего и гневающегося, стремящегося спасти мир, созданный в соответствии с мерой и числом, Бога целеустремленного, Бога вочеловечившегося.

Бог постмодерна всемогущ и свободен. Он не любит и не ненавидит, не мыслит и ни к чему не стремится, потому что все знает и ни в чем не нуждается. Этот Бог творит безо всякой цели, просто так. Он абсолютно чужд человеку, и не имеет значения – есть он или нет.

Такому Богу подражает постмодернист, поэтому ему отчасти интересна восточная эзотерика. Но в результате постмодернист оказывается в плену простейших человеческих чувств и желаний. Он не Бог и не может им стать, зато он любит кайф и деньги. Все, как у обычных людей, за исключением священного стремления к разрушению и саморазрушению. Это стремление порождает странное сочетание самовозвеличивания с самоотрицанием. В «мягком» варианте самоотрицание затрагивает аспект культуры, национальности, религии. В «жестком» – приводит к отрицанию собственной личности и принимает суицидальный характер.

Стремившийся к бесконечному расширению мир теряет границы и распадается. Люди больше не связаны ничем. Они чужие друг другу. И Бог теперь чужой всем, он уже никак не связан с распавшимся миром.

Разрушают не только философы и художники, понемногу это делают все, яркий пример этого – ревнители либеральных ценностей и толерантности. Они последовательно разносят и стирают в порошок все, что создавалось веками, как в сфере политики, так и межличностных отношений, искусства. Исчезает семья, нормальные мужчины и женщины, полноценное творчество. Реальная свобода подменяется мелочной диктатурой… А созданные и лелеемые постмодернистами-общественниками меньшинства не приносят никакой пользы: они только разрушают общество.

Для эпохи традиционного общества характерна тесная связь с близкими людьми. Будь то родственники, члены одной общины, непосредственные лидеры. И Бог. Со всеми ними человек традиционного общества мог соприкасаться лично.

Для людей эпохи модерна характерно поклонение «отчуждённым» великим личностям. Далёким и неприступным для большинства отдельных людей. Зато всеобщим и единым для всех. Великим политикам, парадигматичным деятелям науки и искусства. Таким, как Сталин, Махатма Ганди, Пушкин, Толстой.

Для эпохи постмодерна характерно «замыкание» личности на себе. И лидеров, и махатм, и деятелей культуры становится великое множество. Самые обычные люди присваивают себе черты парадигмальных личностей. Но не находят отклика у таких же нанобожков. Человек оказывается заключённым как в тюрьме в своём индивидуальном мирке.

Конечно, и при модерне сохраняется тесная привязанность между людьми, и религиозная вера. И при постмодерне существуют некие «идолы толпы». Здесь говорится не о чём-то общем для всех, а отличительной специфике эпохи.

***

Классическая античность породила христианство. Реальную оппозицию и реальных преемников – продолжателей традиции. Преемники и продолжатели – всегда в значительной степени разрушители наследия.

Пришедшие к власти в результате революций модерна и ставшие свидетелями и потомками участников революции в России, владыки Запада решили устроить «конец истории». И сделать власть своих потомков незыблемой. Они слишком боялись за их судьбу. И в результате убили способность общества к самообновлению и развитию. На место отмирающих «социальных клеток» не приходит ничего. Основная часть общества, от элиты до люмпенов, потеряла способность что-либо создавать. Она может только потреблять и перераспределять.

Владыки Запада наивно думают, что режимы рушатся в результате революций. На деле же революции происходят как следствие саморазрушения, самопожирания режимов. Саморазрушение остановить не может никто. Зато лидерам постмодерна удалось упредить появление революционеров.

Тогда как в том же древнем Риме находились возможности и свергнуть зарвавшегося цезаря, и сменить религию. Общество не теряло способности к эволюции, к приспособлению к новым обстоятельствам. Поэтому и появилось то, что мы называем европейской цивилизацией.

Раньше власть подавляла оппозицию и революционеров. Пока была сильна. Когда она слабела и деградировала, оппозиционеры побеждали и приходили на её место. Теперь разработана система простого недопущения появления революционеров в достаточном количестве. Т.н. «либеральные свободы» вместе с высоким уровнем общественного благосостояния дают небывалые возможность удовлетворять свои индивидуальные потребности без оглядки на культуру, традиции, других людей. Те самые общечеловеческие потребности в сытости, безопасности, сексе и самоутверждении. Для реализации которых не надо объединяться с другими людьми, следовать принципам и правилам культуры. А иногда не надо даже работать. Всё это способствует фиминизации западных мужчин, отучению мыслить, делать выводы, идти против течения.

Реализация потребностей перестала быть результатом борьбы, самоорганизации и приложения усилий. Или стала в гораздо меньшей степени. Западный (российский) человек в небывалой степени обязан всем системе и «сильным мира сего». И в небывалой степени склонен к лояльности конформизму. Не к личностям и идеям. А к системе и образу жизни. Потому, что они попросту не смогут создать ничего другого. Потребители и приспособленцы не имеют навыков самоорганизации и социального творчества.

Нынешняя «античность» обладает чрезмерно эффективной «системой безопасности». Прежде всего – системой абсорбирования, «переваривания» и разложения «изнутри» любой внутризападной оппозиции. Например, практически полностью съедены христианство и социализм. Несмотря на наличие легальных и действенных институтов социальной самоорганизации. И христиане, и социалисты слишком часто не имеют собственного стереотипа поведения. Стереотипа отношения к жизни и людям. А пользуются таковым, заимствованным у «общества потребления».

Именно «оппозиционные» стереотипы поведения уничтожило современное общество. При этом со вкусом используя их внешнюю атрибутику. Отчасти оно добралось и до незападных культур. Хотя и в значительно меньшей степени.

Ни какая система безопасности не защищает от внутреннего разложения. Она только его подстёгивает. То, что считается в современном обществе нормальным, естественным и общепринятым – ведёт к уничтожению общества. Не только недобросовестные политики и интеллектуалы, но и любой человек, пытающийся быть «как все», рубит сук, на котором сидит. Для этого не обязательно нарушать законы и кого-то обижать. Достаточно активно потреблять, развлекаться, заниматься сексом без детей, не заморачиваться по поводу политики и национального вопроса.

Как уже говорилось, почти никто ничего не производит. Поэтому и духовных, и материальных ресурсов становится всё меньше. Когда их количество сократится до критической отметки, современное общество рухнет. И появится совершенно иной мир. Мир неофеодализма.

***

Важной особенностью системы модерна – постмодерна стала способность порождать якобы оппозиционные ей течения, на практике подчиняющие системе потенциальных несогласных и борцов с нею и заставляющие их работать на систему. Наибольшую значимость имел социализм – коммунизм. Он призвал в своё время под свои знамёна основной контингент несогласных с западным модерном как внутри западной цивилизации, так и за её пределами и сделал их послушными слугами системы. Коммунизм временно победил в регионах, относительно развитых, но с серьёзными пережитками традиционного уклада, сильным сопротивлением модерну. Благодаря коммунизму модернизация была проведена или доведена до конца и там. А в России дело дошло и до постмодерна.

Левая идеология громогласно отрицала такие проявления модерна, как капитализм и индивидуализм. Но в основном она боролась с остававшимися внутри модернизирующегося общества элементами традиционализма, такими как религия. При формальном отрицании многих важных элементов модерного общества социализм – коммунизм полностью соответствовал его главным мировоззренческим установкам – на ликвидацию разделения «своего» и «чужого», на создание общего, единого, безграничного мира.

Возьмем неформальные молодежные движения. Они возникли как отрицание единообразия общества в эпоху перехода от модерна к постмодерну. Их представителям хотелось иметь собственное групповое пространство, отличное от общего.

Их отличает стремление к свободе от всего, оборачивающееся фетишизацией самых простых человеческих потребностей.

Хиппи отрицали все во имя призрачных идеалов всеобщей любви. Пока еще идеалов. Панки просто все отрицали, готы и эмо – тоже. Но они чувствуют, что уже близится результат отрицания – уничтожение, поэтому они так мрачны и слезливы.

Антипостмодернистские течения в обществе постмодерна включены в его единую симфонию. И антиглобалисты, и консерваторы, и националисты сильны, прежде всего, своим отрицанием существующего. Их положительные программы утопичны либо сугубо охранительны. Борясь с последствиями постмодерна, они стремятся законсервировать его самого. Взять хотя бы антиэмигрантские и антиисламистские программы западных националистов. Они предлагают лишь законсервировать существующее положение.

К тому же протестные движения имеют ярко выраженный игровой компонент. Для очень многих участников они – своеобразная ролевая игра, которая не изменяет реальную действительность, а помогает от неё спрятаться и переносить условия постмодерна более комфортно.

Постмодерн живёт утопиями модерна. К идеальным картинам демократии, развития, единого массового общества, нацеленности на рост прибегает официальная пропаганда. В людях отчасти поддерживают иллюзию продолжения модерна, но только более цивилизованного, избавленного от «родимых пятен» традиционного уклада, например, от угнетения национальных и сексуальных меньшинств и пр.

Но на практике имеет место стагнация или в лучшем случае практическое внедрение старых разработок. Нет ни демократии, ни общественного единства.

Модернистскими утопиями живёт и оппозиция. Националисты отстаивают идеалы модерного национального государства, которое уже изжило себя и не имеет необходимой социальной базы, идейного сплочённого большинства, объединённых национальной идеей представителей разных слоёв общества. Примерно та же самая проблема и у левых: традиционный модерный пролетариат и крестьянство исчезли.

Националисты ушли в особую субкультуру, типичную для постмодерна. Левые, во многом, тоже. Недостаток собственного электората восполняют поддержкой всевозможных меньшинств.

Фактически и истеблишмент, и оппозиция обманывают самих себя и своих сторонников, убеждают народ, что старый мир модерна всё ещё существует, хотя на практике действуют в соответствии с реалиями постмодерна.

Радикальные консерваторы, сторонники традиционного общества, религиозных ценностей, пользуются в обществе постмодерна совсем уж мизерной поддержкой.

Жизнеспособная, имеющая реальную поддержку новая идеология может прийти только извне, поэтому новый европейский феодализм приходит из мира ислама.

Кроме исламизма вполне «современны» некоторые этнические националисты. Чьи призывы затрагивают элементарный инстинкт самосохранения. У кого он ещё действует.

«Системные» идеологические системы: либеральная, левая, государственно-патриотическая уже начисто морально устарели. Актуальность приобретают экстремистские, периферийные, ранее не значимые идеологии.

***

Элита эпохи постмодерна на практике крайне консервативна. Ни одна элитная группа больше не может предложить ничего нового. Часть постмодернистской элиты считает, что наступил «конец истории» и её процветание продлится вечно. Другая – наслаждается властью и богатством «здесь и сейчас» и не думает о будущем. Самые дальновидные стремятся сохранить status quo, потому что понимает, что любые попытки изменить систему могут привести только к краху цивилизации.

Политика периода постмодерна фактически лишена полноценной стратегии. Лидеры никуда не ведут своих сторонников, так как вести практически некуда. Старые цели и идеи потеряли значимость, а новых нет и не предвидится.

Именно поэтому либерализм – насквозь устаревшая, косная, скатившаяся до маразма идеология, пользуется огромным влиянием.

Политика окончательно превратилась в способ удовлетворения сиюминутных потребностей в богатстве, славе и признании. Вера в какие-либо идеалы сошла на нет.

Политики могут только консервировать существующий порядок или его разрушать, что во многом одно и то же. Возможность созидательно работать на будущее практически отсутствует.

Поэтому постмодерн до определенной степени толерантен к отрицанию самого себя. Его отрицание способствует отрицанию реального мира, поддерживает стремление его разрушить. В постмодерне есть и предчувствие неотрадиционализма, который вызревает в его недрах.

***

Со временем начинают вырисовываться отдаленные контуры неотрадиционного уклада жизни. Его активно привносят национальные и религиозные меньшинства, так и не прошедшие полноценный период модерна, во многом сохранившие уклад традиционного общества.

Но у постмодернистского общества крайне мало шансов постепенно перейти в неотрадиционное. Для этого, скорее, необходима коренная ломка устоев, катастрофическое крушение постмодерна. Неотрадиционализм будет началом в корне отличного витка общественного развития, началом эпохи, кардинально чуждой прошлому.

Неотрадиционное общество – общество бедное, жестко социально ранжированное, коллективистское. Оно абсолютно чуждо демократии, правам человека, свободе и развитию. В этом обществе не поощряются изменения. Главная задача индивида в нём – простое выживание. Любой желающий выжить в нём должен будет состоять в каком-либо жизнеспособном коллективе. Значимость отдельного человека, если он не находится на вершине социальной лестницы, будет очень мала. Разнообразия форм культуры и психического склада людей не ожидается.

Неотрадиционализм несут в европейский мир неевропейские меньшинства. Именно они с крушением постмодерна будут задавать культурную и социаль