Сегодня, когда после присоединения Крыма к Российской Федерации на наших глазах происходит жесткое «переформатирование» отношений России и Украины, впору задаться вопросом: как сложилась ситуация, вызвавшая к жизни столь неординарное политическое решение Москвы и породившая столь высокий градус напряжения в отношениях двух стран, связанных многовековыми узами? Как стали возможны внутриукраиские события после 21 февраля, которые означали неудачу всех прежних и устоявшихся российских стратегий в отношении Украины?
На взгляд автора, в своих действиях в отношении Украины за 23 года ее независимости Россия не преуспела с точки зрения различных вариантов политической стратегии.
О (про)активном конструировании Россией политических процессов на Украине на основе комбинации политических, экономических и информационных ресурсов говорить фактически не приходится. России никогда не удавалось (и тем более не удалось накануне последних событий) методами soft power создать благоприятную для себя ситуацию на Украине.
Управление по тенденциям (с возможностью упреждения неблагоприятных процессов и развязок) также не просматривается – Майдан 2004 года, а также Евромайдан и особенно его «силовая» развязка стали неожиданностью для значительной части российского экспертного сообщества.
В свою очередь, реагирование в пожарном порядке на разворачивающиеся и заранее не прогнозировавшиеся события на Украине также не принесло России политических дивидендов.
Россия традиционно делала ставку на корпоративные соглашения (что предполагало своеобразное ангажирование доминирующего на тот момент сегмента украинской политической элиты). При этом не принимались во внимание ни подвижный баланс сил внутри украинского политического класса, ни высокого уровня политизации и самоорганизации украинского общества. Все это снижало эффективность влияния России на внутриукраинские процессы, вынуждая участвовать в реализации чужих политических стратегий.
Так, накануне президентских выборов 2004 года Россия включилась в игру экс-президента Леонида Кучмы, который с помощью инспирированного им же кризиса пытался остаться у власти. Традиционный набор технологий (административный ресурс плюс активная пропаганда по провластным каналам), успешно отработанный в самой России, не принес тогда ожидаемого результата. В то же время США и Запад интуитивно угадали, сделав ставку на гражданское общество, протестные настроения и накопившиеся неудовлетворенные социальные ожидания и иллюзии, персонализированные в фигуре Виктора Ющенко – что обеспечило ему пусть и небесспорную, но победу на тех выборах.
Одновременно, сохраняя каналы культурно-информационного и экономического влияния на Украину, Россия никогда их не использовала в полной мере и фокусированным образом. В то время как действующая украинская власть (даже заявлявшая нежелательные для России политические приоритеты) умело контролировало потенциальные ресурсы российского влияния и даже превращала их в фактор своей силы; достаточно вспомнить в этой связи отношения, которые выстроились между тем же Виктором Ющенко и представителями российского крупного бизнеса, присутствовавшего тогда на Украине. Россия традиционно проигрывала информационную войну за Украину, не стремилась должным образом задействовать каналы неформального влияния и социальные сети, не пыталась наладить эффективного взаимодействия с различными сегментами украинской элиты и не моделируя возможные реакции нас вое воздействие различных слоев и групп украинского общества.
«Русский мир», который мог быть столь эффективным в первой половине 1990-х годов оказался запоздалым проектом в культурном поле Украины, где успели утвердиться ряд достаточно устойчивых антироссийских стереотипов. Движение «Украинский выбор» Виктора Медведчука, при внешней привлекательности его принципов и идей – не получило ожидаемой поддержки из-за небесспорного восприятия украинским обществом и политикумом самой этой фигуры, а также из-за необходимости подстраиваться под уже сложившиеся на Украине политико-идеологические реалии.
В конце 2013 года с помощью «неформального» давления и тех же корпоративных соглашений российскому руководству удалось удержать президента Виктора Януковича от подписания соглашения об ассоциации с ЕС. При этом не была принята во внимание вся глубина накопившихся протестных настроений и неудовлетворенных социальных ожиданий, которые накопились у значительной части украинского общества (прежде всего активной и образованной) и прочно увязывались ею с евроинтеграцией (при всей неоднозначности этой перспективы). Была очевидно недооценены степень деградации режима Виктора Януковича из-за системной коррупции и фактической антисоциальной политики правительства «регионалов», заметно возросшие в стране протестные настроения, а также последствия фактически начатого Януковичем наступления на позиции украинских олигархов, которое вызвало мощное брожение в украинской элите. В результате падение режима Януковича оказалось очередной непрогнозируемой неожиданностью, а ситуацией возникшего революционного хаоса Россия не смогла воспользоваться, поскольку инструменты российского влияния в Украине на этот момент оказались не консолидированы и должным образом не задействовались. В то время как инфраструктура государственного переворота против Януковича создавалась фактически у него на глазах и не вызывала должного противодействия со стороны прежних киевских властей.
Россия столкнулась на Украине с применением качественно новых политических технологий, которые означают отход от принципов «мягкой силы» Джина Шарпа. Возникший когда на первой стадии массовый социальный протест, осуществляемый на базе технологий soft power, в решающей фазе переходит в режим hard power с выводом на «ударные» позиции радикалов, которые довершают процесс сокрушения действующей власти; как это, собственно, и произошло после 21 февраля на улице Грушевского. В итоге «ливийско-сирийский сценарий» оказывается спрятан в одежды «мирной революции».
В связи с возможностью дальнейшего использования описанных выше стратегий на постсоветском пространстве России следует пересмотреть не только стратегии, но и технологии осуществления политического влияния в ближнем зарубежье. Речь идет не просто о мониторинге ситуации, но о необходимости прямого и косвенного управления ею с помощью всей совокупности имеющихся ресурсов влияния. Это предполагает работу с различными сегментами элиты и социальными группами в постсоветских государствах – вместо инерционного поведения и взаимодействия с действующей властью. Время требует глубокой ревизии той политики, которая проводилась до этого. Рефлексия должна сопровождаться активными и адекватными действиями по предупреждению неблагоприятных сценариев – если мы не хотим скатывания в глубочайший системный кризис российской политики на постсоветском пространстве.
