«Напиши обо мне книгу и назови ее – “Мой отец Сергей Семанов” - неожиданно попросил меня папа за несколько лет до смерти. Признаюсь – мне этого тогда не хотелось. У нас были странные отношения: отец не участвовал в моем воспитании, по крайней мере, с четырех моих лет, когда родители расстались. Я прожила всю жизнь в Ленинграде – Петербурге, карьера и новая жизнь отца была связана с Москвой. Долгие годы нас соединяла только не очень частая переписка.
«Здравствуй, Кискин», - так начинались его письма ко мне, и это было единственное ласковое слово, которое я слышала от своего отца. Его образ был связан прежде всего не с обликом, а с твердым, ясным почерком. Так же отчетливы и тверды, часто даже жестки, были его слова и высказывания: «Откуда ты извлекла эту тряпку из московской помойки?!» - возмущался он в одном письме в ответ на мой робкий вопрос, что он думает о стихах одной московской поэтессы. В наших письмах, видимо, не было ничего личного – только обсуждения каких-то событий и книг. Вся эта переписка длилась с перерывами лет 13 – 15, до моего 25-летия. И, как я с удивлением узнала, в нулевые годы отец вместе со всем своим архивом отправил ее в отдел рукописей «Ленинки». (И даже со своим характерным смешком потом рассказывал мне, что некий студент-историк написал по сюжетам наших писем учебную работу об образе советской девушки 1980-х годов).
Но после перестройки и смерти его родителей, моих дедушки и бабушки, Николая Афанасьевича и Елизаветы Яковлевны (в 1990 и в 1991 годах), моя переписка с отцом прекратилась. Целых восемь лет мы не общались: он не писал, я то уезжала из России, то была погружена в перипетии собственной судьбы. Потом узнала от него самого, какой это был нелегкий период его жизни. Многие сбросили его со счетов, полагая, что Семанов больше не протрезвеет и ничего уже не сделает. Но отец, по его собственным словам, «сумел отодвинуть стакан». Он тяжко переживал крушение страны, очередную смену вех русской истории. Но он сумел, со свойственной ему силой воли и бодростью духа, взять себя в руки. И тут начался последний и самый плодотворный этап его творчества – историка и публициста. Из-под его пера буквально полилась злободневная, острейшая публицистика на самые разные сюжеты нашей «россиянской» действительности. Он заново переосмысливал и наше советское прошлое.
Тут, как говаривал классик, нота бене. Одной из причин расставания моих отца и матери были, как это ни странно прозвучит, идеологические разногласия. Они вместе, с ранней юности, познакомившись на истфаке ЛГУ, шли в своих интересах рука об руку: сначала «оттепель», либеральное шестидесятничество, потом – увлечение Белым движением, самиздатом и тамиздатом, совместное чтение «Одного дня Ивана Денисовича» и всей подпольной лагерной литературы. (Побывавший тогда в их ленинградской квартире писатель Андрей Битов воскликнул: «Это какое-то белогвардейское гнездо!»). Но ближе к концу 1960-х, видимо, под влиянием тогдашнего гуру «русского клуба» Петра Палиевского, Сергей Семанов начал проделывать обратный путь: к тому, что позже назовут национал-большевизмом. И если моя мама (ныне известный искусствовед) оставалась стихийной русской националисткой и антисоветчицей, то отец со свойственной ему яростностью убедил себя, что можно русифицировать советскую власть, проникнув в ее высшие эшелоны.
Так началась его московская карьера в качестве заведующего редакцией серии ЖЗЛ и позже – на посту главного редактора журнала «Человек и закон». Она была прервана насильственно, известным теперь письмом Андропова в Политбюро о «русистах». Насколько мне известно, его вызывали в КГБ, много часов допрашивали, потом поместили под домашний арест. Ну и, естественно, на его дальнейшей карьере был поставлен жирный крест. Его, как он сам с улыбкой говорил, «подстрелили на взлёте». Но он никогда не представлялся, как это сейчас многие спекулятивно делают, невинной жертвой тоталитаризма. Незадолго до смерти сказал мне: «А что? Я сам виноват. Гора же не виновата, что губит альпинистов. Они сами на неё лезут. Так вот и я – полез на гору и свалился».
Но тогда Семанов, будучи столь редким в русском движении типом карьерного, «служивого» человека, тяжело это пережил. (Я узнала обо всем это, конечно, позже, от его ленинградских родственников). Его национал-большевизм от всех этих катаклизмов не испарился, но он, видимо, более трезво взглянул на реальные возможности русских деятелей в СССР. В то же время, ему осталась присуща такая черта: на первых порах увлечься, «обольститься» новой властью, пытаться разглядеть в ней черты патриотического «умного делания», возложить на нее какие-то государственные и даже «русские» надежды. Ему все время казалось, что удастся «из-под глыб» идеологии вычленить, высвободить правду о великой и трагической русской истории и поднять «русский вопрос». Такие надежды были у него и в брежневские, и в горбачевские времена. В то же время он, один из немногих в патриотической оппозиции времен «горбачевизма», не цеплялся за социализм. Хотя понимал, что уничтожение существующих форм государства повлечет за собой и резкое ухудшение жизни русского народа.
Итак, мы встретились в 1998 году, по сути, заново познакомились, ибо жили тогда уже «на планете иной» и сами стали иными, и с тех пор не расставались: наши отношения из редких эпистолярных перешли в частые телефонные, кроме того, я стала навещать его в Москве. Но главное – я читала все его публикации, от монографии о Сталине (которая показалась мне апологетической) – до книг об Александре II и Брежневе, публикаций в «Нашем современнике» и «Русском вестнике». Он поражал меня смелостью, тем довольно редким в России гражданским мужеством, когда говорят и пишут, не взирая на «чины» и общественное положение. Мог написать о Ельцине, Гайдаре, Кобзоне или «Ксюхе Собчак» с одинаковой мыслительной и словесной беспощадностью. Брался за самые разные сюжеты, при этом писал просто, ясно, лаконично, всегда с фактами и цифрами. (Он как-то сказал, что текст без цифр и дат ему неинтересен).
В первой половине нулевых Семанов был на подъеме, бодр, энергичен, ему нравились перемены, казалось, что «прищучат» не только Ходорковского, но и других олигархов, что «Россия вспрянет ото сна», очистится от компрадорской буржуазии. «Полковник все делает правильно», - не раз говаривал отец тогда. Потом у него появилось ощущение наступающего застоя, он смеялся над взаимными награждениями, «брежневизацией» телекартинки. (Впрочем, «ящик», как он говаривал, был ему ненавистен практически всегда). «Но застой для больного организма полезен» - помню и такую его фразу году этак в 2009-м. Он долго считал Путина способным на разворот РФ к России. Разочарование на сей счет было тогда массовым, но отец долго молчал о своих умозаключениях. Внутренне он оставался национал-большевиком с примесью белогвардейца, если позволено будет сделать такое ненаучное определение.
Тем неожиданнее стал для меня его резкий разворот в последние годы в сторону русского национализма. (Хотя это слово ему не нравилось, он считал его пропагандистски неудачным, «ну, да что теперь поделаешь»). Семанов вошел в редколлегию «Вопросов национализма», написал целый ряд статей, в которых приветствовал новый виток русского движения. Он живо интересовался, как себя ведут публично, как выглядят Егор Холмогоров и Константин Крылов (интернетом он принципиально пренебрегал, говорил «я умру с пишущей машинкой»). Общался с Сергеем Сергеевым и Кириллом Титовым. Я думаю, что его статьи этого периода (в разных изданиях, в том числе и в «Русском вестнике») войдут в историю русского национального движения, как в свое время – статьи Михаила Меньшикова. Это тоже своего рода «письма к русской нации». Вот некоторые из его высказываний последнего периода жизни.
Из статьи «Тюрьманарода» (2011):
«Злобные марксисты-ленинцы и их явные и прикрытые последователи всех оттенков безусловно утверждали, что Россия – “тюрьма народов”, а также “жандарм Европы” (позже – “империя зла”). Русский народ, стало быть, состоял из тюремных смотрителей и жандармов. Теперь русское государство полуразрушено, русский народ “опустили”.
“Так что же нам делать”, хныкал сто лет назад безвольный граф Толстой. Ответ очевиден. Для начала надо, что бесспорно, пробудиться, почувствовать себя свободными и вспомнить славную историю своих предков».
Из статьи «Первая русская революция» (2011).
«Как бы то ни было, но революция в России началась. Первая русская. Долго ли, скоро она продлится, но завершится, как заканчивались все революции в мире - переменой общественно-политического строя, формы собственности и всем вытекающим отсюда. А в какие жизненные перемены это выльется, не может сказать никто…
Омоновские щиты и антирусская истерика казенных репортёров не помогут. И тут надо обратить внимание на новую составляющую начавшейся революции - провозглашение идеи национальной демократии. Русские патриоты-националисты весь прошлый век недооценивали значение общественных и личных свобод для граждан. Уже в смуту 1905 года правые круги считали, что свобода слова и все прочие выгодны лишь разрушителям России. То было опасное заблуждение, но оно сохранилось в русском патриотическом сознании ещё целое столетие. В разгар смуты 1991 года один известный поэт публично призвал: “Сохрани нас, ЦК и Лубянка”. Не сохранили, а главное - не хотели. Но возмущённый народ тоже оставить их не пожелал. Так русские патриоты снова упустили возможность возглавить революцию, истинно народную.
Русская молодёжь ныне вынуждена сама защищаться от кавказских бандитов и азиатских насильников, но она отлично понимает продажность властей, корыстно заинтересованных в пресловутых «гастарбайтерах». Осада районной прокуратуры, откуда спокойно только что отпустили убийц, о том свидетельствует…
ОМОН - это лишь инструмент. Важно, в чьих он руках. Простым топором можно создать потрясающий храм в Кижах, а бывает - старуху зарубят. Вот завтра ОМОН может отбить у охранников миллиардера, переправившего деньги за рубеж, или пойти на разгром тайных игорных и публичных домов... работы для него довольно!
Народная русская революция началась».
До кончины Сергея Семанова оставались считанные месяцы…
По прошествии времени вспоминается только хорошее в личных отношениях и только лучшие мысли.
Сейчас мне уже хочется писать о моем отце Сергее Семанове.
Статья написана для журнала «Вопросы национализма» и будет опубликована в очередном, 17-м его номере.
