На мой взгляд, важнейшее культурное событие недавнего времени – выставка в Третьяковке на Крымском валу «Павел Корин. “Реквием”. К истории “Руси уходящей”». Кажется, впервые столь широко демонстрируются подготовительные работы к так и неосуществлённому, но, вероятно, главному в жизни выдающегося художника замыслу – большой картине «Реквием» (1925 - 1959), которую с лёгкой руки М. Горького стали величать «Русь уходящая».
В центре экспозиции – огромный (551х941см.) чистый холст, загрунтованный Павлом Дмитриевичем в 1936 г., но на который он так и не нанёс ни одного мазка. Вокруг него – 29 портретов, которые должны были стать составными частями этого монументального полотна, эскизы последнего, рисунки, фотографии, рукописи мастера… Всё это вместе создаёт ощущение вполне целостного и законченного художественного проекта – возможно, одного из самых значимых в русском искусстве прошлого столетия. И, кстати, неизвестно, стоит ли жалеть, что «большая» картина так и не была написана – судя по эскизам, она композиционно не складывалась; такое в живописи бывает - многие знатоки считают, что этюды к «Явлению Христа народу» Александра Иванова гораздо лучше, чем окончательный вариант работы.
С моей точки зрения, лучшие этюды к «Руси уходящей» - образец великого искусства, вполне сопоставимый с вершинами Ренессанса. Но рассуждать на эту тему я не буду, ибо дилетант. Лучше попробую определить значение коринского шедевра с профессиональной колокольни историка.
Замысел картины возник у художника в марте 1925 г., когда он среди множества людей пришёл в Донской монастырь попрощаться с усопшим патриархом Тихоном. Но окончательно идея сложилась в 30-х гг., к этому времени и относится большинство портретов. Предельно ясно, что Корин хотел создать действительно реквием по мученически гибнувшей на его глазах Русской Православной Церкви. На картине должен был быть изображён её трагический «последний парад», происходящий в интерьерах кремлёвского Успенского собора, с 15 в. одной из главных русских святынь - место интронизации и упокоения церковных первоиерархов и венчания на царство русских самодержцев.
Именно здесь 15 августа 1917 г. открылся Всероссийский Поместный Собор Русской Церкви, принявший в октябре решение о восстановлении патриаршества в России. После водворения большевиков в Кремль храм для богослужений был закрыт. Последняя служба состоялась 5 мая 1918 г., скорее всего, она и стала первообразом картины. Но, разумеется, Корин писал не эту конкретную службу, а некую символическую последнюю службу вообще, возможно, происходящую перед концом времён (большевизм вполне можно было принять за знамение такового). Иначе невозможно понять анахронизмы, которые невооружённым глазом видны в эскизе «большой» картины. Ведь в его центре сразу три патриарха – Тихон, Сергий и Алексий I. Или, скажем, иероманах Пимен (Извеков) – будущий патриарх Пимен, выделяющийся в правой части эскиза, никак не мог быть на службе 1918 г. и вообще не мог оказаться в качестве иеромонаха на одном богослужении с патриархом Тихоном, ибо принял постриг только в 1930 г.
Корин стремился на своём полотне запечатлеть духовную силу и красоту Русского Православия во время исторического Страшного суда над ней и вообще над всей старой Россией. И это ему удалось, пусть вместо картины он создал лишь цикл портретов. Думаю, ничего лучшего о Русском Православии в нашей культуре художественными средствами не сказано. Нестеров, коринский учитель, с его вымученными и болезненными святыми (мне приходилось об этом писать), явно уступает пальму первенства своему ученику, сумевшему органически соединить духовность и человеческую полнокровность своих персонажей – и клириков, и мирян - это живые, сильные люди, что не мешает их порыву к горнему и верности своему кредо. Кстати, надо отдать должное прозорливости Нестерова, сказавшего ещё совсем молодому Корину: «Я – тенор, а вы, Павел Дмитриевич, - бас».
И не только в живописи, но и в литературе русской «Русь уходящую» не с чем сравнить. Разве только с лесковскими «Соборянами». Но при всей гениальности последних, в них всё же нет (да и не могло быть) того обжигающего дыхания исторического апокалипсиса, которое чувствуется в каждом коринском этюде.
Интереснее всего, что эта вершина русского православного искусства создана вполне благополучным советским живописцем, народным художником СССР, академиком АХ СССР, лауреатом Ленинской и Сталинской премий, автором классических портретов Горького и Г.К. Жукова, триптиха «Александр Невский», мозаик и витражей в московском метро и т.д. Не надо, однако, забывать его истоки – уроженец Палеха, сын потомственных иконописцев, ученик Нестерова – Корин, видимо, так до конца и не стал советским человеком в полном смысле этого слова. О многом говорит тот факт, что на столе в его мастерской стояла фотография великой княгини новомученницы Елизаветы Фёдоровны (видимо в память о работе над росписями в основанной ею Марфо-Мариинской обители). Да и вообще то, что он взялся за «Реквием» в самый разгар коллективизации и гонений на духовенство, показывает, что эта тема для него была экзистенциальной – иначе, зачем рисковать жизнью?
Да, речь шла именно о таком риске. Идеологическая обслуга режима открыто писала о «контрреволюционном гнезде» в коринской мастерской. На стол Сталину ложились «экспертизы» следующего содержания: «Подготовка Корина к основной картине выражается в сотне эскизов, натурщиками для которых служат махровые изуверы, сохранившиеся в Москве остатки духовенства, аристократических фамилий, купечества и т.д. Так, например, среди натурщиков Корина имеется человек, окончивший два высших учебных заведения и в 1932 году постригшийся в монахи. Корину позируют бывшие княгини, ныне ставшие монахинями, попы всех рангов и положений, протодьяконы, юродивые и прочие подонки... Наши попытки доказать ему ложность взятой им темы пока не имели успеха... Прошу Вашего указания по этому вопросу». Если бы не покровительство Горького (за которое многие его грехи простятся), Корин вряд ли бы долго ходил на воле…
И ведь нельзя сказать, чтобы Павел Дмитриевич шёл на какие-то позорные компромиссы. Он не изображал на своих полотнах советских вождей и ударников коммунистического труда, а, в основном, национальных героев прошлого и современности и людей искусства. В 1966 г. подписал письмо 25 деятелей культуры на имя Брежнева против реабилитации Сталина. А годом раньше – вместе с Л.М. Леоновым и С.Т. Конёнковым – письмо «Берегите святыню нашу!» из которого, по сути, выросло Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры, да и вообще «русская партия» 60-80-х гг. Один из лидеров последней покойный С.Н. Семанов прямо называл май 1965 г., когда этот текст появился в журнале «Молодая гвардия», датой её рождения, подчёркивая, что все трое «подписантов» «родились ещё в 19 веке и пережили, не изменяя русскому искусству, страшные послереволюционные потрясения, но сохранили ту вековую народную традицию, без которой гибнет всякое человеческое общество. Сохранили и русскую православную традицию. И завещали её молодёжи, восстанавливая связь времён. Значение этого невозможно переоценить». Принёсший Корину письмо для подписания другой вождь «русской партии» В.Н. Ганичев вспоминал, что тот «твёрдо сказал»: «образ великих предков нас должен вдохновлять, а нам - то Розу Люксембург, то Клару Цеткин подсовывают».
Некоторые авторы, например, В.В. Кожинов предполагали, что Корин именно потому и не написал «большую» картину, что, будучи верным хранителем национальной традиции, всё же надеялся, что изображает не «Русь уходящую», а Русь Вечную, что служба эта не последняя… Павел Дмитриевич не дожил до 1989 г., когда царские врата Успенского собора вновь открылись для торжественного богослужения в честь 400-летия патриаршества в России, а совершал её патриарх Пимен – тот самый молодой иеромонах, когда-то написанный Кориным для его «Реквиема»…
Казалось бы, здесь можно было поставить благостный и оптимистический восклицательный знак. Но у меня в голове, когда я уходил с выставки, неотвязно вертелись тревожные знаки вопросительные. Смог бы Павел Дмитриевич нечто подобное написать сегодня, если бы в качестве натуры ему служило наше нынешнее духовенство? Как умудрилась современная РПЦ растратить великий нравственный капитал своих предшественников, который столь ярко и убедительно запечатлён в коринском шедевре? Не правильнее ли называть его «Русь ушедшая»? Или всё же эти величественные образы ещё станут одним из источников нового духовного возрождения?..
