Хорошо известно, что Фёдор Иванович Тютчев (1803 - 1873) был не только великим поэтом, но и политическим публицистом и государственным деятелем, в конце 1850-х – начале 1870-х гг. ставшим весьма влиятельной фигурой (эта сторона тютчевской биографии, в общих чертах, описана в замечательной книге В.В. Кожинова).
Чиновник Министерства иностранных дел, близкий к его главе в период Великих реформ А.М. Горчакову, он дослужился в
За Тютчевым давно закрепилась репутация убеждённого монархиста, консерватора и империалиста. Это, в общем, справедливо, но требует некоторых существенных уточнений.
Во-первых, конкретных самодержцев, которым он служил, Фёдор Иванович оценивал более чем критически. На смерть Николая I, с его точки зрения, главного виновника Крымской катастрофы, поэт откликнулся уничтожающим пятистишием: «Не Богу ты служил и не России, / Служил лишь суете своей, / И все дела твои, и добрые и злые, - / Все было ложь в тебе, все призраки пустые: / Ты был не царь, а лицедей». Не менее резко отзывался он о Николае Павловиче и в прозе: «Для того, чтобы создать такое безвыходное положение, нужна была чудовищная тупость этого злосчастного человека, который в течение своего тридцатилетнего царствования, находясь постоянно в самых выгодных условиях, ничем не воспользовался и все упустил, умудрившись завязать борьбу при самых невозможных обстоятельствах». Александр II не вызывал у Тютчева столь бурных эмоций, к нему он относился скорее снисходительно-иронически, - чего стоит такой его афоризм: «Когда император разговаривает с умным человеком, у него вид ревматика, стоящего на сквозном ветру»…
Во-вторых, и это главное, самодержавие для Тютчева не являлось чем-то сакральным и самоценным, оно было важно для него только как структурный элемент русской государственности: «вне энергического и сознательного национального духа русское самодержавие – бессмыслица». Соответственно, и Российскую империю он рассматривал как национальное русское государство.
И вот тут-то монархизм Фёдора Ивановича подвергался серьёзному испытанию, ибо Романовы (до Александра III) и большинство их министров мыслили Россию принципиально иначе – как сословно-династическое государство, в котором император осуществляет свою власть, опираясь на социальные элиты разных народов империи (в особенности на немецких баронов Прибалтики), играя, таким образом, роль наднационального центра и ослабляя, тем самым, позиции русского дворянства. Т.е. перед нами ранний вариант до боли знакомой «многонационалии».
Тютчева подобная политика раздражала не только в общегосударственном, но и в сугубо личном плане, ибо МИД, возглавляемый при Николае I К.В. Нессельроде, был настоящим немецким заповедником, в котором русским карьеру было делать весьма затруднительно. В одном из писем Горчакову поэт писал: «…все русские гении, во все времена, имели… [нерусских] соперников более заурядных, старавшихся и нередко умудрявшихся их оттеснять и притеснять только лишь благодаря привилегиям, часто необоснованным, инстинктивному, так сказать, сочувствию, которое они находили в самом сердце верховной власти. Вот это-то упорное пособничество верховной власти чужеземцам и содействовало более всего воспитанию в русской натуре, самой добродушной из всех, недоброго чувства по отношению к немцам…»
В 1860 – 70-х гг. проводниками политики «великодержавного космополитизма» (А.П. Ланщиков) были последовательно возглавлявшие Министерство внутренних дел П.А. Валуев и А.Е. Тимашев и шеф жандармов П.А. Шувалов, которые, в частности, активно лоббировали интересы немецкого прибалтийского дворянства и отстаивали примирительную линию в отношении польской аристократии (несмотря даже на её руководящее участие в потрясшем империю мятеже
«Почему эти жалкие посредственности, самые худшие, самые отсталые из всего класса ученики, эти люди, стоящие настолько ниже даже нашего общего, кстати, очень невысокого уровня, — почему эти выродки находятся и удерживаются во главе страны? почему сила обстоятельств не позволяет нам их свалить? …паразитические элементы органически присущи Святой Руси… это нечто такое в организме, что существует за его счет, но при этом живет своей собственной жизнью, логической, последовательной и, так сказать, нормальной в своем пагубно разрушительном действии… И это происходит не вследствие недоразумения, невежества, глупости, неправильного понимания или суждения. Корень этого явления глубже, и пока еще неизвестно, докуда он доходит…»
«…Эти отбросы русского общества, это антирусское отродье…»
Поэт, по сути, обвинял верхушку российской бюрократии в фактической национальной измене:
«…Следование какой-нибудь идее вопреки смыслу обязательно приводит на деле совершенно к тому же результату, что и сознательная измена… В особенности сейчас, когда перестают быть русскими, чтобы стать космополитами, а вместо этого неизбежно, фатально становятся поляками…»
«…В русском обществе два ученья, два направления – русское и антирусское. При содействии существующего порядка, судьбе угодно было, в лице Валуева, поставить антирусское направление верховным и полновластным судьею всей мыслящей России, и как ни поразительно подобное безобразие, в высших сферах к нему относятся равнодушно…»
В России, по мысли поэта, господствует абсолютизм, который включает в себя «черту самую отличительную из всех – презрительную и тупую ненависть ко всему русскому, инстинктивное, так сказать, непонимание всего национального».
«Если случается, что по какому-либо вопросу в сознании самого монарха проявляются какие-то проблески национального чувства, эти люди совершенно теряются…»
Впрочем, слишком больших надежд на «проблески национального чувства» у Романовых тайный советник и камергер не возлагал. Надеяться можно только на «чудо», на «нравственный переворот» «в сознании членов самой династии». Но «возможно ли такое чудо, есть ли на него надежда? Существуют ли в истории примеры того, чтобы власть, утратившая сама всякую веру в правоту своей цели, когда-либо сумела вновь обрести это сознание?»
Тем не менее, Тютчев не впадал в апатию, не складывал бессильно руки, а вёл упорную, последовательную борьбу против «высокообразованного политического кретинизма… с некоторою примесью внутренней измены». И главным своим союзником в этой борьбе он видел печатное слово лидеров тогдашнего русского национализма – М.Н. Каткова и И.С. Аксакова, которое будило общественное мнение, а нередко воздействовало и на верхи. Между прочим, тогдашняя западная пресса называла этих публицистов главными представителями «русской партии», так что это словосочетание отнюдь не изобретение 1960-х – 1980-х гг.
С Катковым Тютчев тесно сошёлся во время кризиса
Катков, в полном созвучии с Тютчевым, прославлял жёсткую антипольскую политику М.Н. Муравьёва в Западном крае и обличал примирительный курс Валуева как «антинациональный». Валуев, в свою очередь, подвергал «МВ» цензурным гонениям. После одного из них Катков в отчаянии хотел даже отказаться от издания газеты. Узнав об этом, Тютчев написал Георгиевскому письмо, из которого есть смысл привести обширную цитату, ибо она весьма колоритна:
«Враждебность к «М[осковским] ведомостям» не есть случайность, не есть принадлежность той или другой личности; она — логично вытекает из самой сущности дела… Что у нас теперь воочию совершается?.. Мы видим теперь в России, как все элементы, или нерусские по происхождению, или антирусские по направлению, чуя какую-то им общую беду, силятся совокупиться в одно целое, в одну разнородную, но кой-как сплоченную массу — для противодействия и сопротивления, — а какая же это общая им угрожающая опасность?.. Это просто все более и более созревающая сознательность русского начала, которая и обличается тем, что это начало из области мысли переходит в факты, овладевает факты. — А кто более всех содействовал этому самосознанию русского общества? Кто и теперь служит ему лучшим органом, кто, как не «М[осковские] ведомости»?.. Совершившаяся уже коалиция всех антирусских в России направлений есть факт очевидный, осязательный…
…Была высказана, как принцип, безнародность верховной русской власти, т. е. медиатизация русской народности. — «Московские ведомости» воспротивились этому; они не согласились на такое охолощение русского начала… С этой минуты противники поняли, что успех сделался несравненно труднее и что им необходимо действовать соединенными силами... Вот каким образом в состав этой коалиции вошли, вопреки своей разнородности, и польская шляхта, и остзейские бароны, и петерб[ургские] нигилисты, штатные и заштатные. Их связывает одно — отрицательное начало, т. е. врожденная или привитая враждебность ко всему русскому… Но и в этом составе, и в этом объеме они очень все-таки чувствуют, что все их усилия останутся тщетными, пока верховная русская власть не будет на их стороне… Вот где теперь завязка всего дела… что́ в этой русской в[ерховной] власти одержит решительный перевес — то ли, что составляет его сущность, его душу, или наносное, пришлое, привитое; словом сказ[ать], кто одолеет в представителе этой верх[овной] власти: русский ли царь или петербургский чиновник? Я знаю, благоприятное разрешение этой задачи не вполне зависит от нас, но мы можем много ей содействовать…
Итак, в данных обстоятельствах вот в чем должна состоять наша главная забота… Дать государю время и возможность вполне уразуметь, вполне прочувствовать, какою тесною неразрывною солидарностию связано русское слово и русское дело… И вот почему, добрый мой и милый друг Ал[ександр] Иваныч, мы все, сколько нас ни есть русских в Ницце, с Первого лица и до последнего, — читатели и почитатели «Моск[овских] вед[омостей]», — мы все верим и надеемся, что это мое письмо найдет еще редакцию этой газеты в честных и сильных руках М[ихаила] Н[икифоровича], что он, принесший столько жертв и оказавший столько услуг, не изменит своему призванию и преждевременным, вовсе еще не нужным отступлением перед неприятелем не погубит своего и нашего дела: претерпевый до конца, той спасен будет…»
Благодаря Тютчеву и другим покровителям Каткова наверху эта атака на «МВ» была отбита, и Михаил Никифорович остался во главе газеты.
Другим объектом горячей поддержки Фёдора Ивановича был славянофил И.С. Аксаков, ставший в 1866 г. мужем его дочери Анны. Аксаковская газета «Москва» стала безусловным фаворитом поэта (даже по сравнению с «МВ», издатель коих с течением времени несколько его разочаровал своим оппортунизмом). «Я, как и все друзья твоего мужа, - писал отец дочери, - горячо желаю, в интересах его издания, чтобы идеи, коими он вдохновляется, были бы до конца поняты как публикой, так и в высших сферах. Мы хорошо знаем, что из всех общественных направлений, представленных в русской печати, его направление носит наиболее ярко выраженный национальный характер и именно потому является наиболее реально консервативным, наиболее искренне преданным самому принципу власти в России».
В 1867 г. «Москва» повела резкую кампанию против привилегий остзейских баронов, чем, естественно вызвала против себя удары со стороны их лоббистов наверху. Тютчев использовал все свои придворные связи, чтобы не допустить закрытия газеты. Как явствует из его переписки, главной защитницей Аксакова была императрица Мария Александровна, очевидно продолжавшая сохранять добрые чувства к своей бывшей фрейлине. Но честному и искреннему Аксакову, в отличие от Каткова, начисто лишённому способностей к оппортунизму, не хватало осторожности в полемике (к которой его тщетно призывал тесть), он хотел писать только так, как думал. В результате, даже покровительство императрицы не помогло, ибо «Москвой» возмутился сам император, газета была закрыта, а Аксаков – лишён права заниматься издательской деятельностью.
Гонения на русскую национальную печать лишали самодержавия единственного возможного в ту эпоху её идеологического обоснования. О последствиях этого Тютчев высказался поистине пророчески: «…почему вредным теориям, пагубным тенденциям мы не можем противопоставить ничего, кроме материального подавления? Во что превратился у нас подлинный принцип консерватизма? Почему наша соль стала столь чудовищно пресной? Любая власть, которая за недостатком принципов и нравственных убеждений переходит к мерам материального угнетения, тем самым превращается в самого ужасного пособника Отрицания и Революционного ниспровержения, но она начинает осознавать это лишь тогда, когда зло уже непоправимо».
Современный русский националист, изучая все эти «дела давно минувших дней», испытывает двойственное чувство. С одной стороны, горечь: ничего в России не меняется в национальной политике, разве только к худшему; с другой же – гордость: Тютчев с нами!
