И у хороших писателей случаются иной раз плохие книги. Творчество – процесс вообще неровный, а всяк литератор – живой человек, с возможными болезнями, страданиями, жизненными сложностями. К тому же, кому как, а мне и слабый роман любимого писателя в радость. Тот же почерк, та же душа.
Поэтому, получивши на руки толстый волюм Джоан Роулинг «Случайная вакансия», я беззаботно решила забросить на денек-другой все дела. Предполагала ли я, что книга может оказаться слабовата? Ну да, вполне предполагала. К сему были и предпосылки. За лет пятнадцать написания саги про Гарри Поттера писательница, несомненно, устала быть «автором одной книги», пусть даже и всемирно известной, должна была попробовать себя в чем-то совсем ином. А путь проб всегда и путь ошибок. Трудно все время бить в яблочко. Таким образом, разочарование в новой книге Роулинг разочарованием-то как раз для меня и не должно было обернуться, я рассчитывала в любом случае с удовольствием ее прочесть.
Немудрено, что я оказалась до шокового состояния не готова к тому, что таилось под новенькой красно-желтой обложкой.
И дело вовсе не в рыхлости повествования, не в схематично прописанных характерах, хотя всем этим книга и грешит. Но постараюсь рассказать толком, хоть это и сложно – уж слишком сильны и огорчение и негодование.
Завязка романа такова: в маленьком городке Пэгфорде скоропостижно умирает некий замечательно хороший человек по имени Барри Фэйрбразер, член местного совета. Далее сюжет движет война кандидатов за открывшуюся вакансию.
Перипетии этой борьбы слегка оживлены тем, что подростки, дети кандидатов, ненавидят своих родителей и дружно ломают официальный сайт, размещая о них всяческие пасквили, подписанные «призраком» умершего.
Главный же конфликт сводится к тому, что часть членов совета (ретрограды, моральные и физические уроды) противится включению в черту города муниципальной застройки. (Я немало сталкивалась с этим во Франции, поэтому поясняю сразу: муниципальное жилье – сущее проклятие городских властей – как правило, служит прибежищем асоциальному элементу). Другая часть настроена более прогрессивно. Главным же двигателем слияния Пэгфорда с муниципальными кварталами был как раз дорогой покойник, так что позиции прогрессистов с его убылью ослабели.
Городок же, этот старинный городок, где все друг друга знают, помнят десятки поколений предков, где гордятся этими предками, городок выходит из под пера Роулинг безмерно отвратительным местом. Я долго рылась в памяти, пытаясь определиться с дежавю, и, наконец, вспомнила вот этот пассаж из другого англичанина, Джеймса Оруэлла:
«Примечательно также, что помимо обычной грязи у сплетен миссис Семприлл почти всегда имелся оттенок неких безобразных извращений. На фоне заурядных местных кумушек она, можно сказать, была Фрейдом в сравнении с Боккаччо. Рассказы ее создавали впечатление, что Найп-Хилл с его парой тысяч жителей по части сладострастной утонченности заметно превзошел сумму пороков Содома, Гоморры и Буэнос-Айреса. Выслушивая повесть об обитателях этого града греха – от директора банка, транжирящего сбережения клиентов на вторую свою семью с любовницей, до барменши «Пса и бутылки», порхающей между столами в экстравагантном наряде всего лишь из черных атласных туфель на высоченных каблуках, от старенькой учительницы музыки мисс Ченнон, которая, перетрудившись над гаммами, попеременно освежает себя припрятанной бутылочкой или кропанием анонимок, до юной дочки булочника Мэгги Уайт, успешно народившей троих ребятишек родному братцу, – рассматривая всех этих людей, старых и молодых, богатых, бедных, дружно погрязших в чудовищном и изощренном зле, действительно лишь оставалось удивляться, почему медлит, не рушится с небес пламень, дотла испепеляющий. Но мало-помалу каталог городских непристойностей делался монотонным и, наконец, невыносимо скучным. Ведь там, где весь народ состоит из педерастов, двоеженцев и наркоманов, самое жгучее обличение теряет жало. В сущности, миссис Семприлл была хуже, чем пакостная сплетница, – она была занудой».
Благодаря приведенному выше абзацу можно, не читая сотен страниц, составить исчерпывающее представление о том, что являет собою маленький британский городок с точки зрения Джоан Роулинг. В роли миссис Семприлл, к сожалению, выступает сама писательница.
В русской литературе я только у Чехова встречала столь самозабвенную уверенность в том, что в провинции живут не люди, а какие-то ходячие карикатуры. (Квинтэссенция – рассказ «Невеста»). Вот все у них – погано, пошло и смешно. Крыжовник на своей земле хочется вырастить своими руками, да за такое ж убить мало. А «нормальному человеку» из этих убогих пределов долженствует «валить, валить, валить», так же, как из России надо «валить» сегодняшнему российскому прогрессисту, а уж заграничным прогрессистам надобно «валить» не иначе на Марс.
Тема «надо валить» в романе более, чем развита. Свалила из этого городишки дочь самого уважаемого (отвратнейшего, конечно) горожанина – лесбиянка Патриция, чьих наклонностей косные родители не понимали.
Хочу в Пэгфорд!
Мне, впрочем, судить сложно, я дитя мегаполиса. Вот только отчего-то мои родители, выросшие в самом что ни на есть захолустье, на всю жизнь сохранили теплые чувства к родным местам. Отец мой не только ездил до глубокой старости каждой осенью на охоту, но и похоронить себя завещал на сельском кладбище, там, где были наши земли.
Сергей Аксаков написал дивные страницы о детстве в Уфе. А уж при Матушке Екатерине Уфа-то почиталась ну вовсе медвежьим углом.
Но если Чехов, истинный виртуоз, умудряется найти состав преступления в обычном крыжовнике, Роулинг действует стандартнее: эти надменные респектабельные жители прилизанных городков – шизофреники, обжоры, промискуитетчики, садисты.
Не станем, конечно, вовсе идеализировать маленькие британские городки. Кто ж не читал романа «Замок Броуди»? Семейная деспотия там описана в грозово трагедийных тонах. Но за сто лет кое-что изменилось. Изменилось даже больше, чем хотелось бы. Британия, как и все прочие западноевропейские страны, это страна, в которой очень прочные позиции занимает ювенальная юстиция. Так что перегиб идет строго в другую сторону. В романе же Роулинг неоднократно описывается жестокое избиение подростков отцами. «Подростки ведут себя вызывающе, зная, что с ними просто побоятся связываться. Позвонить в полицию, чтобы пожаловаться на родительский шлепок, пусть и за дело, стало нормой», характеризует между тем положение православный священник из Лондона. Какое уж там «с размаху ударил сына в челюсть»?! Но отчего Роулинг пишет, мягко скажем, не очень правду? Вопрос интересный и мы к нему еще воротимся.
Есть ли все же луч света в этом темном царстве? Лучей целых три. Луч первый – старшеклассница Кристал, девица не то, чтоб легкого, а прямо-таки тяжелого поведения. Дочь героиновой наркоманки. (В жизнеописании этой семьи есть кой-какие нестыковки. Как-то трудно поверить, чтобы в стране, где детей чуть что вырывают из семьи, бабка не смогла бы отспорить у отца-педофила девочку, попавшую вдобавок в больницу из-за тяжелых ожогов. Могли бы, конечно, изъять, но отдать не бабке. Такое да, сколько угодно). Но, так или иначе, у матери было тяжелое детство, поэтому она колется, у дочери тоже тяжелое детство, поэтому она гуляет. Но в груди юной хулиганки бьется воистину золотое сердце, не то, что у этих, приличных-воспитанных. Второй луч – индуска-дислексичка Сухвиндер, одноклассница Кристал. В школе эту девочку всячески обижают, обзывают «чуркой».
Вот интересно, отчего это я, сидя в Москве, давно знаю о казусе Коди Скотт, двенадцатилетней лондонской школьницы, а миссис Роулинг, проживаючи в Альбионе, похоже, без понятия? Случай был настолько впечатляющий, что даже журналисты (в чем и уникальность ситуации) выступили в защиту девочки. Коди отказалась на уроке выполнять парное задание с одноклассником пакистанцем. (По простодушию девочка не поняла, каким образом сумеет справиться с заданием, если напарник не говорит по-английски). Учительница (sic!) вызвала полицию (sic!!). Коди доставили в участок. Ее держали в обезьяннике. У нее отняли шнурки кроссовок. Ее допрашивали: сама она выросла такой «фашисткой» или кто из взрослых подучил? Надо сказать, тогда общество действительно встрепенулось.
Прошло несколько лет. Изменилось ли что-нибудь? Да, конечно, в худшую сторону. В феврале этого года в Бирмингеме повесился девятилетний Арон Дагмор, не выдержавший издевательств одноклассников. Его действительно преследовали за цвет кожи. Он был… белым. Наказания не понес никто. Малолетнему зверью, которое затравило мальчика, школьные психологи советуют «не чувствовать вины».
Это не исключения, это правило. Еще в 2007 году газета The Telegraph сообщала, что английский оказался языком меньшинства в каждой двадцатой школе Великобритании. В 600 из школ две трети учеников вообще не знает английского. Данные на сегодняшний день раздобыть труднее, вот ведь странность.
Итак, когда по прилавкам мира триумфально шествует книга английского писателя, настоящий английский мальчик накидывает на шею петлю из-за того, что он – белый. А в книге вымышленная цветная девочка терпит вымышленные издевательства за то, что «чурка». Отчего так четко поменялись местами правда и ложь?
Ответ отчасти кроется в образе третьего луча света в темном царстве Пэгфорда. Это новая ученица – Гайя, приехавшая из Лондона. Столичная штучка, с кем она захочет дружить, с интересом ждет класс. Гайя выбирает туповатую Сухвиндер. Причина выясняется почти сразу. «На кого ни глянь – белым-бело!», роняет она в классе новой подруге. Так, во всяком случае, перевел вежливый переводчик. Скажу по чести, поленилась искать английский оригинал. Но очень допускаю, на самом деле (учитывая, что речь-то – подростковая) там что-нибудь вроде «Тошно глядеть на сплошь белые рожи!»
Гайя – вполне себе белая. Но, увлекаемая магнитом социального инстинкта, выбирает в классе единственную темнокожую. Она же из Лондона. Она обучена «положительной дискриминации». Вот это – правдивый штрих.
Эти три девицы и противостоят в романе миру гнусных ханжей, которые «не хотят, чтобы на автобусных остановках валялись шприцы и презервативы».
Ну вот отчего я сомневаюсь, что дочка миссис Роулинг (коей лет десять) учится в муниципальной школе?
Французы называют это «гош кавьяр», трудно сказать в переводе столь же изящно. Примерно так: «левая черная икра». Это о тех, кто, попивая коллекционное шампанское в особняке, изо всех сил бдят, чтоб простой налогоплательщик не посмел пикнуть, когда его сосед Ахмед в праздник режет на лестничной клетке барана, а дочка возвращается из школы, набравшись всего интересного от такой вот Кристал.
По композиции (несколько перекошенной, впрочем) роман начинается и завершается похоронами. Кристал, уединясь в кусты с одноклассником, оставляет на лавочке трехлетнего братишку. Мальчик падает в реку и тонет. (Ее поведению есть и оправдание. Любовным утехам девочка намерена предаться не просто ради удовольствия, а на сей раз – чтобы забеременеть. Вынудить парня жениться? Не угадали. Кристал понимает, что с браком не выгорит. Но, если она забеременеет, ей тоже «дадут» муниципальное жилье и пособие. Она сможет покинуть ненавистную мать и братика с собой возьмет. Опять неувязка – под собственного ребенка ей жилье и предоставят, а вот братика взять никто не позволит. Но, так или иначе, а психология содержанки к шестнадцати годам сформирована полностью. Любопытно, что эта девочка характеризуется все время как независимая, самостоятельная, гордая). В жестокой истерике Кристал баррикадируется в доме и кончает с собой, прибегнув к шприцу мамаши.
Но виновато, конечно, общество.
Сцена похорон сестры и брата – ударное место в романе. С основным развитием сюжета эта трагедия не связана, пришита кое-как.
В романе прослеживаются две тенденции: левачество и коллаборационизм перед цветной экспансией. Левачества, пожалуй, все же больше. Это надо читать, каким сокрушительным презрением обданы закрытые школы! (Опять же – миссис Роулинг, где ваше-то дитя?) Несомненна и ювенальная прокладка.
Не случайно мама хорошей Гайи – ювенальная чиновница. Тоже, понятно, хорошая. Между тем англичане все громче возмущаются: потакая распущенности подростков, ювенальщики все чаще обходят вниманием случаи насилия над маленькими, бессловесными детьми. Недавно разразился скандал. Находчивые родители замазали следы побоев шоколадом: запачкался, мол. И никто ничего не заметил. У ребенка между тем были сломаны ребра, перебит позвоночник. Будь помощь оказана чуть раньше, малыш бы выжил.
Но нет и тени сомнения: те самые ювенальщики, которые не соизволили заметить, что ребенок покалечен, ни разу не забыли сунуть нос в холодильник. Ведь если выбор фруктов ограничен – это вам не пустяк, это вам дело серьезное, пахнет лишением родительских прав.
Перечитываю и пытаюсь понять: несчастная Кристал в шестнадцать лет впервые в жизни попробовала банан. «Фруктов они с матерью не покупали». Но это невозможно потому, что невозможно никогда. Бананы – самые дешевые фрукты, на них достает денег кому угодно, разве что мать Кристал спускала бы вообще все пособие на героин. Но тогда у нее отобрали бы обоих детей. Не складывается, опять не складывается.
Верит ли Джоан Роулинг сама в своей образ несчастной страдалицы? Думаю, да, верит. Джоан Роулинг, по всему судя, человек хороший. Это-то и страшно.
Но главный объект художественного удара – Пэгфорд, собирательный образ маленького английского городка. Даже старинные гербы в нем напоминают писательнице… копролиты. Помянутый выше Фрейд много чего бы тут сказал.
Но почему, но отчего?
Позволим себе сделать некоторые предположения. Старинных английских городков автор этих строк не видала, но повидала множество французских, в особенности близ Ла-Манша. Всего-то расстоянья – часа три на катере. В этих городках действительно «белым-бело» (или «сплошь белые рожи»). В этих городках не бывает гей-парадов, а люди еще захаживают в церковь. В них устраивают благотворительные базары и конкурсы на лучший домашний пирог. Разводы в них – явление более редкое, чем в мегаполисах. И эти городки зорко следят за тем, чтобы сохранить все свои достопримечательности, особенности, традиции.
С ними надо что-то сделать. Размыть ли их благополучное бытие кварталами маргиналов, разбить ли их семьи при помощи ювенальной юстиции, вытеснить ли это население приятно-темными лицами, чтоб не было «белым-бело» – какая разница! Они не вписываются, они мешают. Мешают перекраивать страну на новый лад.
«Место рождения Говарда не сводилось для него к конгломерату старинных зданий, быстрой речке, окаймленной деревьями, величественному силуэту аббатства и подвесным кашпо на Центральной площади. Этот городок был его идеалом, образом жизни, микроцивилизацией, выстоявшей среди упадка страны. <…> Он родился в этом городе и здесь умрет”.
Надеюсь, все уже поняли, что эти строки живописуют отрицательного героя?
Зато положительная героиня, врач-индуска, переступает через профессиональную тайну, лишь бы публично опозорить этого самого Говарда. Велика важность. Лишь бы разрыть до основанья весь мир насилья, все британские Пэгфорды.
Кого-то шокирует сравнение с Чеховым. Но ведь он, тоже человек хороший, задавал тон, учил презирать тех, кто хочет всего лишь выращивать крыжовник. Того, что сеял, Антон Павлович не пожал, повезло умереть в нормальной стране. Не всем так везет.
Хороший писатель написал плохую книгу. Нет, не совсем так. Полезный писатель написал вредную книгу. Общественный вес этого писателя делает ее значимой.
В общественном весе и дело. Поттериана не только прославила и обогатила Джоан Роулинг, она сопричла ее к элите, сливкам общества. Это теперь ее среда. «Мы с баронессой имярек задумали этот благотворительный проект…» То-то и оно. Аглицкие бароны с баронессами – это нам не французские аристократы, зарабатывающие себе на хлеб. Это люди, которые действительно жмут на властные рычаги. А элита практически любой европейской страны сегодня – предательская по отношению к народу.
В Англии – в большей мере, чем в других странах.
Написать прекрасную книгу о вечных проблемах и вечных ценностях – это одно. Когда же пишешь на злобу дня, когда пишешь о явлениях социальных, невольно делаешься рупором среды. Ну как же – ведь баронесса имярек думает так, и герцогиня имярек о том же говорила… Все так думают. В смысле – все свои.
И изливается на захолустье свет из Лондона, того Лондона, что сделался мировой помойкой с шариатскими патрулями, того Лондона, что ввел недавно новые ограничения на въезд европейцев, меж тем, как особняки, помнящие на былых праздненствах самых гордых сыновей и дочерей нации, скуплены безграмотными чеченцами.
Каждый британский Пэгфорд в опасности. Тревожный признак, когда самый интересный и, безусловно, самый известный английский писатель делает ложный шаг длиною в шестьсот страниц.
