"Первородный грех" русского дворянства (XVIII век)

Интеллигентный человек в современной России, как правило, с благоговением относится к русскому дворянству. Это – дань историческим заслугам сословия русского всеевропейского человечества, создавшего уникальную культуру. Дворянская культура представляется единственно возможной и потому считается культурой подлинно русской. Критика дворянской культуры кажется посягательством на русскую культуру как таковую, на саму Россию. Но тот непреложный факт, что цветущая и непревзойдённая русская дворянская культура XVIII и XIX веков повинна в катастрофе XX века, заставляет критически переосмыслить содержание и сущность этого феномена. Насколько культура образованных слоёв России была подлинно русской? Каково внутреннее задание этой культуры? Каких творческих высот она достигла? Как влияла на духовное воспитание народа? Куда, в конце концов, привела Россию культурная верхушка общества – русское дворянство? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо переоценить происхождение, развитие, внутреннее задание и достижения культуры русского дворянства, превратившейся в XIX веке в культуру русской интеллигенции. Не умаляя исторических заслуг образованных слоёв, необходимо непредвзято оценить их роль в российской истории. Это потребует отказа от многих предрассудков. Так, например, социальный статус русского дворянства к XIX веку многим уже представлялся несправедливым, но мало кто сомневался в органичном историческом происхождении этого сословия. Объективный анализ очевидных исторических фактов показывает, что положение дворянства явилось «не как необходимое развитие, но как некоторое уклонение от правильного развития основного духа русской государственности» (И.В. Киреевский), то есть дворянство как класс сложилось в результате исторического насилия.

Об этом писал Иван Лукьянович Солоневич в книге «Народная монархия»: «По русской национальной культуре Пётр и его наследники прошли батыевым нашествием… Старая Московская демократическая Русь, политически стоявшая безмерно выше всех современных государств мира, петровскими реформами была разгромлена до конца. Были упразднены и самостоятельность Церкви, и народное представительство, и суд присяжных, и гарантия неприкосновенности личности, и русское искусство, и даже русская техника: до Петра Москва поставляла всей Европе наиболее дорогое оружие. Старомосковское служилое дворянство было превращено в шляхетский крепостнический слой. Все остальные слои нации, игравшие в Москве такую огромную национально-государственную и хозяйственную роль: духовенство, купечество, крестьянство, мещанство, пролетариат (посад), были насильно отрешены от всякого активного участия во всех видах этого строительства. Потери русской культуры оказались, на данный момент, безмерно выше, чем потери от коммунистической революции… Начисто оторванный от почвы, наш правящий слой постарался ещё дальше изолировать себя от этой почвы и культурой, и языком, и даже одеждой… Пётр не только “прорубил окно в Европу”, он также продавил дыру в общенациональном фронте. Дворянство устремилось в эту дыру, захватило власть над страной, и, конечно, для него было необходимо отделить себя от страны не только политическими и экономическими привилегиями, но и всем культурным обликом: мы – победители, не такие, как вы – побежденные. Сама идея захвата власти была взята с Запада. Недаром при Петре появляется совершенно новый для Руси термин: благородное шляхетство. И если на Западе “шляхта” была отделена от “быдла” целой коллекцией самых разнообразных культурно-бытовых “пропастей”, то такие же пропасти надо было вырыть между победителями и побеждёнными новой послепетровской России. Если вместо прежнего поместного владельца и тяглового крестьянина, на разных служебных ступенях несущих одинаковую государственную службу, возникли шляхтичи, с одной стороны, и рабы – с другой, то логически было необходимо отделить шляхтича от раба всеми технически доступными способами и внешнего и внутреннего отличия. Нужно было создать иной костюм, иные развлечения, иное миросозерцание и по мере возможности даже иной язык».

Пётр привил новому дворянству манеру издеваться над исконно русскими традициями. «Укрепив свой правящий центр в далеком нерусском Петербурге, устранив на сто лет русскую монархию, превратив себя – в шляхту, а крестьянство – в быдло, согнув в бараний рог духовенство, купечество и посадских людей, – дворянство оказалось в некоем не очень блистательном одиночестве. Общий язык со страной был потерян – и в переносном, и в прямом смысле этого слова: дворянство стало говорить по-французски, и русский язык, по Тургеневу, “великий, свободный и могучий”, остался языком плебса, черни, “подлых людей”, по терминологии того времени. Одиночество не было ни блестящим, ни длительным. С одной стороны – мужик резал, с другой стороны и совесть всё-таки заедала, с третьей – грозила монархия. И как бы ни глубока была измена русскому народу, – русское дворянство всё-таки оставалось русским и его психологический склад не был всё-таки изуродован до конца: та совестливость, которая свойственна русскому народу вообще, оставалась и во дворянстве. Отсюда тип “кающегося дворянина”. Это покаяние не было только предчувствием гибели – польскому шляхтичу тоже было что предчувствовать, однако ни покаяниями, ни хождениями в народ он не занимался никогда. Не каялись также ни прусский юнкер, ни французский виконт. Это было явлением чисто морального порядка, явлением чисто национальным; ни в какой другой стране кающихся дворян не существовало. Сейчас, после революции, мы можем сказать, что это дворянство каялось не совсем по настоящему адресу и что именно из него выросли наши дворянские революционеры, начиная от Новикова и кончая Лениным… Российский дворянин ни одного русского явления не мог назвать соответствующим ему словом, в голове его образовался “круг понятий, не соответствующий ни иностранной, ни русской действительности” (Ключевский), – то есть никакой действительности в мире» (И.Л. Солоневич).

Политические преобразования Петра I завершили начавшуюся при Алексее Михайловиче трансформацию сословной монархии в абсолютистскую. Дворянство в XVII веке сделалось наиболее влиятельным социальным слоем, давление интересов и вкусов которого испытывали государство, общество и культура. Оно толкало государство к реформированию на абсолютистских началах, добилось поземельного крепостного права, затем (во второй половине XVII века) – его превращения в личное право. При Петре русское царство жёстко перестраивается в абсолютистскую бюрократическую монархию, опирающуюся на дворянство. В результате насильственных «реформ» дворянство подчиняет остальные сословия: крестьянство, городской посад, традиционное купечество, которое заменено кумпанствами. В сфере культуры «в Петровское время не столько усваивались “общечеловеческие начала” европеизма, сколько попросту вводилась западная рутина. Вводилась мерами принуждения и средствами, слишком часто морально унижающими» (Г.В. Флоровский).

Больная экзистенция

Реформы Петра I отрывают служилое дворянское сословие Московской Руси от отечественной культуры и насильственно ориентируют на Запад. Пропасть между дворянством и народом ширится от десятилетия к десятилетию. Дворяне при Петре I говорили на голландском, затем на английском, c конца XVIII – на французском языке. Дворянских детей учили говорить на европейском языке, только затем и не всегда – по-русски. «Мы были на руках французской гувернантки, позднее узнали, что мать наша не она, а загнанная крестьянка», – писал в век пробуждения дворянского самосознания Александр Герцен. Низкопоклонство перед Западом сочеталось у дворян с доморощенной спесью. Постепенно дворяне теряют чувство гражданского и социального долга. При Екатерине II дворянство секуляризовало Церковь, закрепостило крестьянство (крепостное право переродилось из поземельного в личное, ужесточилось и распространилось на новые территории), подчинило остальные сословия и освободилось от обязательной государственной службы. Дворянство превратилось в единственный культурный и образованный слой России, ибо мыслило европейскую образованность и культурность единственно возможными. История России и народные массы считались дворянством «варварскими». К XIX веку остальные сословия представляли собой бессмысленные и мычащие (по определению Н.А. Бердяева) массы. Русская светская культура превратилась в культуру дворянскую, ибо традиционная народная культура вымарывалась как «варварская». Дворянство превратилось в паразитический класс – без отечества, без собственной культуры, без долга, с узурпированными правами и привилегиями. «Улетели мы от народа нашего, просветясь, на Луну, и всякую дорогу к нему потеряли» (Ф.М. Достоевский).

Социальный, экономический, политический, культурный статус, место и роль в истории своего народа – историческое положение русского дворянства было изначально неорганичным и искажалось со временем. Отсюда экзистенциальное[1]состояние дворянства – историческое самоощущение и самосознание, мотивы и претензии, воля и рефлексия – было больным. Понимание себя и мира у дворянства было искажённым. «Первородный грех» дворянской культуры был унаследован порождённой ею интеллигенцией.

Провинциальное мелкопоместное дворянство оставалось близким к народной жизни и сохраняло национальные черты. Оно плохо знало иностранные языки, жило патриархальным укладом, вынуждено было физически трудиться. Связь с народом сохранялась вопреки социальному статусу. Но национальные свойства оценивались как признак бескультурья провинции, которая всеми силами равнялась на европеизированные городские центры. Это денационализировало и патриархальное дворянство. Дворянство в целом отделяла от народа пропасть социального рабства, которую не уменьшали патриархальные отношения с крестьянством.

Две культуры сосуществовали в противоречивых отношениях. «Даже в XVIII веке русское барство, особенно в нижних слоях его, много народнее, чем выглядит на старинных портретах и в биографиях вельмож. Не все получали свой последний лоск в Версале. В саратовских и пензенских деревушках – я говорю о дворянстве – XVII век затянулся чуть не до дней Екатерины. Обе культуры живут в состоянии интрамолекулярного взаимодействия. Начавшись революционным отрывом от Руси, двухвековая история Петербурга есть история медленного возвращения. Перемежаясь реакциями, новсёс большей ясностью и чистотой звучит русская тема в новой культуре, получая водительство к концу XIX века. И это параллельно с неуклонным распадом социально-бытовых устоев древнерусской жизни и выветриванием православного сознания. Органическое единство не достигнуто до конца, что предопределяет культурную разрушительность нашей революции» (Г.П. Федотов).

Самосознание новой элиты

Выражая типично интеллигентски-дворянское сознание, Николай Бердяев писал: «Россия и Европа, Восток и Запад – вот основная тема русской рефлексии, русских размышлений». Эта тема была основной только для образованного общества – начиная с XVIII века. Россия – огромный Евразийский материк, который не вмещается в измерения ни Востока, ни Запада. Коллизии Востока и Запада не было в древнерусском сознании, которое открыто и азиатской Монголии, и восточной Византии, и Западной Европе. Тема России и Запада была основной в формировании дворянства и интеллигенции, поэтому стала острой для них. Птенцы гнезда Петрова были воспитаны на любви к передовому Западу и отталкивании от дикого Востока. Всё в России воспринималось ими как низкое, подлое, варварское, подлежащее европейскому просвещению. Петровское дворянство не видело реальную Россию, но и любовь к Европе имела своим предметом не существующее в реальности. Русское образованное общество по существу не знало европейской культуры, не понимало культурных различий европейских народов. Для французов дикий Восток начинался за Рейном, они относились к немцам с таким же снобизмом, как немцы к русским. Для англичан подлинно европейское сохранялось только в пределах Альбиона. Для всех европейцев граница между добром и злом совпадала с границей между Западом и Востоком, что слепо было заимствовано русским дворянством. Сознание дворянства изначально – по происхождению и установке – иллюзорно, пронизано болезнью лжеевропеизма (по выражению Ф.М. Достоевского), его духовная родина – в мифической Западной Европе.

Иллюзия «русского Запада» в сознании дворянства была основана на мифе об азиатском варварстве, отсталости и замкнутости России и о западной культурности и прогрессе. «Русский Запад» существовал в умах русского образованного общества, которое было «нашим скитальцем по чужим парадным и непарадным подъездам» (И.Л. Солоневич). Западноевропейская культура воспринималась как общечеловеческая и единственно возможная, по отношению к ней отечественная культура является варварской. В дворянском сознании Россия лишается онтологического статуса, культурной самобытности, исторической миссии. Она должна стать почвой для взращивания великой европейской культуры. Иллюзия «русского Запада» диктовала, что нужно заимствовать в Европе и внедрять у себя. Иллюзорная ориентация приводила к заимствованию не европейских достижений, а ошибок и заблуждений. «Некоторые основные движущие факторы европейской духовной культуры (например, европейское правосознание) русскими верхами усваивались плохо» (Н.С. Трубецкой).

Н.Я. Данилевский описывал формы иллюзорного дворянского сознания: «Все формы европейничанья, которыми так богата русская жизнь, могут быть подведены под следующие три разряда: 1) Искажение народного быта и замена форм его – формами чуждыми, иностранными; искажение и замена, которые, начавшись с внешности, не могли не проникнуть всё глубже и глубже. 2) Заимствование разных иностранных учреждений и пересадка их на русскую почву с мыслью, что хорошее в одном месте должно быть и везде хорошо. 3) Взгляд как на внутренние, так и на внешние отношения и вопросы русской жизни с иностранной, европейской точки зрения; рассматривание их в европейские очки… причём нередко то, что должно бы нам казаться окружённым лучами самого блистательного света, является совершенным мраком и темнотою, и наоборот». Русский ведущий слой заимствовал на Западе мировоззрение в наиболее радикальных, то есть мрачных и тёмных формах.

Иллюзия «русского Запада» отражает не географию пространств, а географию душевных состояний. На ней были воспитаны поколения русского образованного общества. Больная иллюзия искажала реальность, насильственное её воплощение разоряло исконно русскую культуру. Иллюзия обречена разбиваться при встрече с реальностью, чем объясняются разочарования русских при поездках по Западной Европе. (При всем западнофильстве русское дворянство не превращалось в предателей-космополитов, в отличие от современных «либералов»-западнофилов на содержании; верность трону и ревность к службе были нормой для представителей этого сословия. Этим государственническим настроем дворянство отличалось от демократической интеллигенцииразночинского закваса и от современных поклонников общечеловеческих ценностей. Будучи адептом чуждой западной культуры, дворянство не превратилось в «пятую колонну» Запада в смысле политическом). Печать ложного статуса умаляла достоинства и увеличивала недостатки дворянского сословия: «Пороки крестьянства и старого купечества были пороками личными; национально, в смысле общего типа, оба эти сословия были почти всегда безукоризненными; дворянство же, во многих случаях лично почтенное и государственно всегда чрезвычайно доблестное, с точки зрения национально-культурного типа было ниже и хуже не только китайских мандаринов, но даже и турецких пашей и беев, которых, по крайней мере, резкие особенности их религии принуждают не всё своё уступать европеизму, не все обычаи, не все поверия, не все юридические понятия, и т.д.» (К.Н. Леонтьев).

Социальный статус дворянства

Пётр I прорубил окно не в Европу, а, по характеристике Ивана Солоневича, в некую Лапландию – холодную страну судорожных грёз и больных мечтаний. В этой искусственной стране, воплощением которой стала призрачная столица болот и туманов – Петербург, было выведено новое племя людей с лжеевропейской ориентацией. «Русскому человеку… надобно было почти уничтожить свою народную личность, чтобы сродниться с образованностью западною, ибо и наружный вид, и внутренний склад ума, взаимно друг друга объясняющие и поддерживающие, были в нём следствием совсем другой жизни, проистекающей совсем из других источников» (И.В. Киреевский). Воспитание «русских европейских умов» (Ф.М. Достоевский) создаёт нацию в нации, или народ вне нации: смесь голландского и немецкого в одежде, французского с нижегородским – в языке, помесь западного рыцарства и восточной дикости – в нравах.

С Екатерининских времён дворянство, освободившееся от обязательной государственной службы и подчинившее остальные сословия, превращается в паразитический класс. У екатерининских вельмож – питомцев Петра – считалось престижным жить не по средствам, тратить на удовольствия как можно больше. Маниакальное стремление к обогащению ради роскоши, комфорта и удовольствий было неведомо допетровской Руси, где золото, парча, драгоценности служили символом сана, родовитости, общественного статуса, где богатством не мерилась ценность человека. Нормальное состояние боярина Московской Руси – государева служба с обязанностями, правами и благами, которые она предоставляет. Послепетровский вельможа стремится к службе ради богатства, которое позволяет пресыщаться светскими забавами. При неизбежном в суровой стране низком прибавочном продукте ведущий слой паразитически грабил трудовые сословия, изъятые средства тратил на покупку зарубежных предметов роскоши, финансируя промышленность европейских стран. Первоначальное накопление национальных сил, необходимое для культурного взлёта, было эгоистически задержано русским барством. Принуждение крестьян кормить не воина и государева слугу, а ублажать бездельника расширяло социальную пропасть между крестьянством и дворянством до ненависти, что было причиной многих бунтов.

На дворянское сословие можно распространить определение Игоря Шафаревича – малый народ, который стал завоевателем на своей Родине, поработил и истощил её силы, который два века воспитывался на любви к несуществующему Западу и к не лучшему из существующего на Западе, на презрении к русскому духу. Носитель русской светской образованности переставал быть русским, при этом претендовал на выражение русского самосознания. «Дотоле, от сохи до престола, россияне сходствовали между собою некоторыми общими признаками наружности и в обыкновениях, – со времён Петровских высшие степени отделились от нижних, и русский земледелец, мещанин, купец увидел немцев в русских дворянах, ко вреду братского, народного единодушия государственных состояний» (Н.М. Карамзин).

Социальная пропасть между дворянством и остальными сословиями играла и предохранительную роль. Пока проевропейское дворянство было отделено от низших классов стеной привилегий, «оно могло вредить народу только вещественно, стеснять его волю, наносить безнаказанно ему личные оскорбления, пользоваться иногда неразумно и жестоко даровым трудом мужика, брать с купца взятки без всякого зазрения совести. Всё это так; но оно не могло тогда вредить народу духовно, государственно, воспитательно, религиозно и культурно, стирая своим примером и влиянием драгоценные черты его национального характера. Нанесению этого рода вреда (несравненно более существенного, чем вред материальный и личный в глазах того, кто понимает, что значат слова: государство, нация, культурный тип!), – нанесению этого вреда препятствовали тогда глубокие предрассудки и закоренённые привычки обеих сторон. Эгоизм и открытое презрение высших, привилегированных – с одной стороны; апатия и скрытое отвращение низших – с другой спасали культурный стиль народа. Высшие не спешили учить и ласкать низших, привлекая их этой лаской постепенно к подражательности. Низшие, со своей стороны, смотрели на “господ” как на нечто чуждое, “немецкое” и даже весьма противное, не потому именно, что “наказывает” и “заставляет на себя работать”, а потому, что “в узком и коротком платье ходит, посты плохо соблюдает” и т.д.» (К.Н. Леонтьев).

К XIX веку русская дворянская культура, особенно русская классическая литература, достигла непревзойдённой высоты. «Дворянство было нашим передовым культурным слоем. Дворянство создало великую русскую литературу. Дворянские усадьбы, дворянские семьи были первой нашей культурной средой. Красота старого русского быта – дворянская красота. Благородный стиль русской жизни – прежде всего дворянский стиль. Чувство чести прежде всего и более всего развивалось в русском дворянстве. Русская гвардия в своё время была школой чести» (Н.А. Бердяев). Эту характеристику можно усилить на опыте современности. Многое из того, что мы находим лучшего вокруг себя, к чему тянется наша душа, создано русским дворянством. Мы и к христианству приходили при коммунизме через русскую дворянскую литературу. Бесспорные заслуги дворянства перед Россией возрастают перед лицом того факта, что оно было физически истреблено большевизмом, а культура русского дворянства десятилетиями выжигалась из нашего сознания. Но все традиционные классы и сословия России были также уничтожены большевиками. Русское дворянство несёт неизмеримо большую вину за происшедшее, ибо оно идейно взрастило и вдохновило те течения, которые породили большевизм, на ранних этапах поставляло основные кадры организаторов идеологического нашествия. Перед лицом жёстких исторических выводов характеристика, данная дворянству Николаем Бердяевым, бледнеет. То, куда завел страну передовой культурный слой, заставляет поставить вопрос: почему и какой ценой дворянство стало передовым слоем? Было ли только оно призвано к культурной миссии в России?

То, что русская культура к XIX веку была дворянской, не доказывает, что дворянство было наиболее талантливым и творчески одарённым сословием в России. В нём выразилась общая талантливость русского народа, которая могла только так проявиться, ибо только дворянство имело условия, необходимые для культурного самовыражения и творчества. Высокая дворянская культура не оправдывает социального паразитирования дворянства и разгрома им традиционной национальной культуры.

Потерянная история

Какой была бы русская культура, если бы она получила возможность развиваться органично, а на месте Петра I оказался не радикал и циник, а реформатор-традиционалист? Если бы России удалось сохранить традиционные формы жизни и не прививать чуждые, это позволило бы сформироваться самобытной православной культуре. Представим себе, вслед за Иваном Солоневичем, что накопление творческих сил русского народа к XIX веку произошло без духовных срывов иосифлянства и их последствий, без дворянской революции Петра I. Дворянство со времён Петра I не было фатально приговорено к паразитическому статусу и разрушительной роли. Дворянское сословие могло преодолеть эгоистические инстинкты и встать на путь патриотического служения, который виделся лучшим людям России. На арене русской истории мог появиться «высший культурный тип, которого нет в целом мире, – тип всемирного боления за всех… Русский дворянин как провозвестник всемирного гражданства и общечеловеческой любви. Это завещано ему ходом истории» (Ф.М. Достоевский). В такой ситуации сохранились бы и развивались органичные российские сословия: служилое, а не паразитическое дворянство, традиционное предприимчивое и грамотное купечество, самоуправляющиеся городские сословия – ремесленники и посад. Не прервалась бы традиция крестьянской грамотности допетровской Руси, когда отец учил сына читать по Псалтири. Внутренне свободное и сознательно ответственное крестьянство невозможно было бы превратить в немых рабов. Такое состояние народа предохранило бы Россию от многих трагических срывов. Деловые и служилые сословия, развиваясь в атмосфере традиционного уклада, стали бы носителями богатой светской культуры.

Представим, что Русская Церковь сохранила самостоятельность и независимость от государства, духовный авторитет у правящего слоя и детоводительскую миссию по отношению к народу. Что в ней живы традиции Сергия Радонежского и гармонично уравновешивались традиции Нила Сорского и Иосифа Волоцкого. Над церковностью не глумились, как при Петре I, иконы не сжигались, храмы не разрушались, монастыри не закрывались, как при Екатерине II, а оставались бы очагами духовной культуры, хозяйственной колонизации и благотворительной деятельности. Ученое монашество было бы носителем православной русской культуры, а образованное духовенство – воспитателем народа в её традициях. Духовные и светские школы создавались бы на основе православной русской культуры.

Представим, что формы государственного управления в России складывались не в результате слепого копирования европейских образцов и насильственного слома русских, а совершенствовались на основе киевско-новгородско-владимирско-московской государственной традиции.

Представим, наконец, что правящий слой России не разрушал десятилетиями традиционные формы жизни. Не грабил народ, богатство тратил на культурный прогресс, а не обменивал на европейскую роскошь. Чем обладала бы Россия, если бы не пережила этого хищнического разграбления национальных богатств и траты народных сил?!

Русская православная культура, не отрываясь от отечественных корней, вошла бы в соприкосновение с западной, будучи зрелой и подготовленной к восприятию здоровых влияний, заимствования были бы основаны на органичном росте своего. Без насильственного переворота Петра I взаимовлияние было бы безболезненным и плодотворным. Русской мысли не пришлось бы пробиваться через испуг, запрет и консервацию, через искус неправославного богословия, рационалистической и эмпирической философии.

В органичной ситуации массы народа не были бы лишены возможности творческого самовыражения, а творчество культурных слоёв не было бы искажено сознанием собственного незаконного происхождения и паразитического положения. Социальная база для формирования и роста культурных слоёв была бы шире. В каждом служилом сословии могли бы выделяться творчески одарённые личности, которые сформировались бы в органичный культурный слой и пришли к культурному творчеству как к духовному тяглу, назначению, а не от пресыщенности и необходимости заполнить и скрасить досуг. При естественном развитии нация, выделяя в себе культурный слой, смогла бы создать соответствующие условия для его социального и экономического существования. Представим себе, во что могла бы к XIX веку развиться традиция грамотности крестьянского сословия, какую литературу создало бы традиционное русское дворянство, образованное свободное купечество и посад, когда они обрели бы свой голос; какие философские и богословские традиции развились бы в свободной Русской Церкви, какую невиданную русскую архитектуру, живопись, музыку, какой органичный общенациональный быт и уклад создали бы свободные и трудолюбивые русские сословия! Оглядываясь на великую прекрасную Россию, которую мы потеряли в 1917 году, можно представить, какое величественное создание являла бы Россия, избежавшая некоторых исторических катастроф.

Представляя реальную историческую возможность органичного развития русской цивилизации, приходишь к выводу, что сложившееся положение не оправдано тем, что так сложилось. Искусственное выделение паразитического культурного слоя не является ни единственно возможным, ни лучшим путём для создания самобытной национальной культуры.

Для чего эти гипотетические проекции? В прошлом можно искать не только то, что было, но и то, что могло быть и что должно было быть. В прошлом для нас важно не только фактическое, но и должное, которое необходимо представлять для осмысления настоящего. Когда мы пытаемся установить, что должно было быть, мы познаем, что должно быть в настоящем и будущем. Поиски истинной линии прошлого помогают понять настоящее и обрести подлинное будущее. Поэтому ретроспекции не являются пустыми фантазиями. История не фатальна, у России были благие возможности. Судьба России могла оказаться более цельной и здоровой. Вряд ли русскому народу удалось бы всецело воплотить свой идеал – это невозможно в пределах земной истории. Но сам идеал мог оказаться более осознанным, многое в жизни могло больше соответствовать этому идеалу. Это сделало бы жизнь более органичной и предохранило бы Россию от глобального крушения в начале ХХ века. Органичная русская православная цивилизация несла бы миру отличный от современной цивилизации взгляд на бытие. Деятельная и ответственная православная культура оказалась бы более здоровой основой для жизни и познания. В такой России не смогли бы получить распространение и роковое влияние небытийные идеологии.

Подводя итоги, можно сказать, что при Петре I дворянство превращается в завоевателей в своей стране, разрушивших исторический уклад жизни, подчинивших все другие сословия. К концу XVIII века дворянство становится паразитическим классом, без гражданских обязанностей и социальной ответственности, живущим чуждыми России интересами и говорящим на иностранных языках. «Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною Пётр» (Н.М. Карамзин). Появление этого духовно безродного сословия было историческим насилием. Дворянство становится единственным носителем светской культуры и к XIX веку создает культуру, которая в лучших представителях пытается повернуть к народным истокам, но несёт в себе и семена разрушения. С конца XVIII века внутри дворянства выделяется интеллигенция – сословие строителей культуры. На всю жизнь дворянской интеллигенции падает тень «первородного греха» сословия, сформировавшегося на иллюзии «русского Запада», что и будет основной причиной разложения и гибели, вернее – самоубийства культуры русского дворянства в начале ХХ века.