Рецензия на монографию кандидата педагогических наук, доцента Московского городского психолого-педагогического университета Ольги Павловой «Ингушский этнос на современном этапе: черты социально-психологического портрета» (Москва, издательство «Форум», 2012)
Монография этнопсихолога-кавказоведа, кандидата педагогических наук, доцента Московского городского психолого-педагогического университета Ольги Павловой «Ингушский этнос на современном этапе: черты социально-психологического портрета» (Москва, издательство «Форум», 2012) посвящена малоизученной, но весьма актуальной теме. Что составляет грани ингушской идентичности, каковы этноценностные ориентации ингушского общества, насколько важны для современных ингушей традиции и обычаи своего народа, особенно в сравнении с шариатом и общегосударственными законами - в общем, кто такие современные ингуши?... На все эти вопросы отвечает книга объемом в 383 страницы, полные фактов и цифр.
За пять лет автор этого междисциплинарного исследования проделала огромную работу. Неоднократно бывая в Ингушетии, она собирала информацию методами включенного наблюдения и этнопсихологического анкетирования (использованные методики подробно описаны в монографии). Всего в исследовании приняли участие 478 ингушей, 366 из которых проживают на родине, а 112 – в Москве и Санкт-Петербурге, где имеются крупные ингушские диаспоры. 33,9% опрошенных - мужчины, 66,1% - женщины. Что касается возрастного разброса, то респонденты в возрасте 18-25 лет (средний возраст - 20 лет, т.е. главным образом, это студенты - будущее нации) составили 61,9% от выборки. Таким образом, охват ингушской аудитории достаточно широк и разнообразен.
Ольга Павлова приходит к выводу, что основными системообразующими источниками социально-психологических особенностей современного ингушского общества являются ингушские традиции и обычаи, ислам и моральные нормы мусульманской этики, этноэтика, закрепленная в моральном кодексе ингушей, а также общественно-родовое устройство ингушского общества. «Ингушское общество на современном этапе в значительной степени опирается на традиционную ценностную систему, которая под влиянием глобализационных процессов подвержена постепенной трансформации и модернизации, но не утрачивает своей психологической значимости, так как является основой сохранения этноса, основой его выживания» (стр.332), - констатирует Павлова.
Привести хотя бы часть результатов непосредственно исследования, занявших 150 страниц, не представляется возможным. Отметим лишь наиболее характерные моменты. Например, среди традиций и обычаев ингушей, которые необходимо поддерживать (стр.158-159), большинство опрошенных как в Ингушетии, так и в обеих российских столицах поставили на первое место уважение к старшим (33% и 60%). На втором месте у живущих на родине оказались свадебные обычаи (их назвали 23%), а у проживающих в Москве и Санкт-Петербурге – гостеприимство (30%). В Ингушетии эта традиция попала на четвертое место (на третьем – ответ «все обычаи», который у «столичных» только на пятом месте, тогда как четвертое занимает взаимовыручка и взаимопомощь – на родине она только на 14-м месте).
Значительные расхождения точек зрения ингушей, живущих на родине и в столичных городах, выявляют и другие острые вопросы. В частности, 32,3% проживающих в Ингушетии и целых 57,5% жителей столиц ответили отрицательно на вопрос об отношении к браку кого-то из ближайших родственников с человеком иной национальности (стр.166). По мнению мужчин-ингушей, недопустим брак с осетинами (так ответили 16,7%), евреями (15%), представителями другой веры (10%), русскими (8,3%) и т.д. Ингушки же поставили на первое место русских – невозможность брака с ними отметили 31,3%, затем осетин – 19%, евреев – 8,9%, иноверцев – 6,7% и т.п. (стр.168). На первом месте по предпочтительности брака предсказуемо оказались ингуши и чеченцы.
Интересно появление в списке желательных для брака национальностей арабов – об этом заявили 3,3% мужчин (пятое место в списке предпочтительности) и 2,3% женщин (четвертое место). Этот факт отражает, скорее, не реальную брачную перспективу, а постепенную фундаментализацию ингушской молодежи. Тот же момент фиксируется и в ответах на вопрос о родном языке: арабский назвали таковым 1,1% ингушских женщин (среди мужчин подобный ответ не зафиксирован), по-настоящему родным для которых является, конечно, ингушский. «Видимо, сказывается нынешняя тенденция к так называемой «арабизации» культуры, которая заметна сейчас на всем Северном Кавказе», - осторожно комментирует Ольга Павлова (стр.282).
При этом современная ингушская семья этнически гомогенна: по мужской линии выдерживается стопроцентная «чистота крови», по женской – «допускаются некоторые варианты, чаще всего это браки с ближайшими соседями чеченцами и с русскими» (стр.170). Впрочем, и эти «варианты» не выходят за рамки 5%.
Особенно интересно распределение ответов на вопрос о том, чем должно регулироваться поведение современного ингуша. На первое место у ингушей, проживающих на родине, с существенным отрывом вышли законы шариата, а также обычаи и традиции своего этноса, имеющие равную значимость. Затем идут нормы ингушской этики, нормы и требования своего тейпа и лишь на последнем, пятом месте, стоят общегосударственные законы. Ингуши, проживающие в Москве и Санкт-Петербурге, также поставили на первое место законы шариата. На втором месте у них оказались общегосударственные законы, а также обычаи и традиции ингушей. Характерен разброс значимости общероссийского законодательства по возрастным группам: для ингушей младше 25 лет оно оказалось на последнем месте, пропустив вперед «и адат, и шариат» (с небольшим перевесом обычаев и традиций). После этого возрастного рубежа лидирует шариат, однако общегосударственные законы выходят на второе место (стр.218-219).
85% опрошенных ингушских мужчин и 70% женщин поставили на первое место в списке элементов этнической идентичности, сближающих их с представителями своей национальности, родной язык (стр.300). При этом о хорошем знании ингушского языка (понимаю, говорю, пишу, читаю) сообщили 73,7% респондентов, проживающих на родине и 47,5% - в столичных городах. Понимают и говорят, соответственно, 21,2% и 35%. «Понимаю, но не говорю» ответили на этот вопрос 2,5% и 15%, а вообще не знают родного языка 0,5% и 2,5% (стр.283). Возрастной рубеж в 25 лет делит более старшую возрастную группу пополам: по 46,7% владеют ингушским языком в полном объеме или только устной его формой. Среди молодежи таких соответственно 74,7% и 18% (стр.289).
В книге Ольги Павловой приведено множество интересных деталей повседневной жизни. Рассказано о манере одеваться (похоже, именно ингушские девушки сделали популярным в Центральной России образ кавказской «бомбиты»), особенностях национальной кухни, бытового этикета, приемах ухода за младенцем – в частности, подробно говорится о пеленании и значимости люльки в жизни современной ингушской семьи (стр.239-245). Дотошно разобраны грани ингушской идентичности (стр.292-308) и этноценностные ориентации ингушского общества (стр.309-331).
Результаты исследования Павловой характеризуют ингушскую культуру как ориентированную на группу. Более 83% респондентов относят к наиболее характерным чертам своего народа верность традициям, около 80% - взаимовыручку. Примерно 50% опрошенных всех возрастов назвали характерной чертой ингушей агрессивность. Что касается ориентации на власть, то почти 60% ингушской молодежи считают свою культуру ориентированной на нее, тогда как около 65% респондентов старше 25 лет называют ингушей обществом со слабым социальным контролем, проявляющимся в недоверии к власти и своеволии ингушского народа (стр.324). Для 79% ингушей старше 25 лет, как и для 68% проживающих в столицах, характерно недоверие к власти, в некоторой степени компенсируемое законопослушностью (стр.327).
К безусловным достоинствам книги следует отнести простой и легкий язык, который выгодно отличает монографию Ольги Павловой от тяжеловесных сочинений некоторых ученых. С другой стороны, «научно-популярность» языка (а возможно, излишнее доверие к источникам – в данном случае, «Истории Ингушетии» под редакцией Н.Кодзоева, Магас-Нальчик, 2011 г.) приводит к появлению в тексте фраз вроде «Владикавказ был отнят у ингушей и отдан Северной Осетии» (стр.44), что как минимум нуждается в расшифровке.
Имеются и некоторые другие неоднозначные моменты. Трагический акт депортации ингушей в 1944 г. представлен в сугубо «правозащитной» трактовке (стр.45). Об этом свидетельствует и ссылка на книгу Марьям Яндиевой «Депортация ингушей. Причины. Обстоятельства. Последствия» (Тбилиси, 2012).
Эти трагические события оцениваются Ольгой Павловой как «испытание народа на стойкость, которое ингушский народ мужественно пережил. Выстоял, сохранив веру, язык, культуру; сохранив веру в жизнь» (стр.48). Действительность, однако, была далеко не столь одномерна. Пронзительно-откровенно пишет об этом Аза Базоркина, дочь неоднократно упоминающегося в монографии Павловой выдающегося ингушского писателя и общественного деятеля Идриса Базоркина. «Пришло время расплачиваться за страшную «мораль выживания»: «Для того, чтобы выжить, ничего не стыдно. Можно врать, изворачиваться, воровать, хитрить». То, что прощалось, когда грозила гибель народу и что помогло нам выжить в то время, сегодня трансформируется в новую, чудовищную формулу: «Чтобы хорошо жить – ничего не стыдно: можно врать, изворачиваться, торговать совестью!» (Аза Базоркина. «Воспоминания об отце». Нальчик, «Эль-фа», 2001 г. стр.74). «Я еще и еще раз проклинаю выселение, вдолбившее в сознание людей, что материальные блага – главное в жизни. Как лакмусовой бумажкой, проявляется нечисть в народе, слабость, болезненность» (Там же, стр.114).
В рецензии на одну книгу неуместно обильное цитирование другой, однако в воспоминаниях Базоркиной (и отнюдь не только в них) приведено такое количество негативных примеров из жизни послевоенного ингушского общества, что тема депортации выглядит далеко не однозначной. Возможно (хотя понятно, что нельзя объять необъятное, описав в одной монографии все волнующие вопросы), стоило уделить несколько больше внимания травматическим последствиям депортации для ингушского национального характера, сколь бы болезненна и деликатна ни была эта тема.
Автор пишет о «волне антиингушских погромов» 17 октября 1981 года, организаторы которых «требовали изгнания ингушей с территории Северной Осетии» (стр.52), однако и словом не упоминает об их причине. Точно так же, пунктиром, говорится и о кульминации межнационального противостояния, ингушско-осетинском конфликте 1992 г.: «разразилась трагедия в Пригородном районе», «началась этническая чистка населения, результатом которой стала депортация из Северной Осетии 70 тысяч ингушей, 405 погибших, тысячи раненых» (стр.54). О причинах этих трагических событий также ничего не сказано. Очевидно, что написание подробной и объективной истории ингушского народа не входило и не могло входить в задачи автора. Однако подобные болезненные темы, несмотря на то, что они не стоят в центре повествования, во избежание ненужных обид и непонимания нуждаются, на наш взгляд, в несколько более отстраненном описании.
Влияние ингушско-осетинского конфликта, в котором ингушская сторона де-факто является проигравшей, на мироощущение современного ингуша, в особенности живущего на родине, не подлежит сомнению. Чтобы удостовериться в этом, достаточно заглянуть в мемориальный комплекс жертвам репрессий, что на трассе между Назранью и Магасом. Этому конфликту посвящено несколько залов, экспонаты и оформление которых буквально кричат о тяжелейшей трамве, нанесенной национальному самосознанию (характерно, что зал, посвященный депортации, оставляет более спокойное впечатление – по-видимому, сказывается временной фактор, разделяющий данные события и современность). Духовные последствия ингушско-осетинского конфликта нашли в книге Ольги Павловой лишь косвенное отражение, тогда как эта все еще болезненная рана продолжает оказывать на ингушей непосредственное влияние. Понятно, впрочем, что изучение одной этой темы тянет на отдельную книгу – остается надеяться, что в будущем она будет написана.
В целом же монография Ольги Павловой, включающая не только результаты многолетних количественных и качественных исследований, но и краткий очерк ингушской истории и культуры, снабженная большим количеством интересных фотографий и подробностей ингушской жизни, увиденных «изнутри», написанная с искренней симпатией к ингушам, интересна и полезна не только кавказоведам, но и всем интересующимся этим самобытным кавказским народом. Возможно, в обозримом будущем мы увидим аналогичный труд, рисующий современный этнопсихологический портрет грузинского народа. Очень хотелось бы прочитать подобное исследование и об осетинах, и, безусловно, о других народах России. Живя рядом, мы слишком часто знаем друг о друге непозволительно мало.
Автор - начальник сектор кавказских исследований Российского института стратегических исследований
