Открытые репрессии против лидеров русского демократического и правозащитного движения (К. Крылов и др.), а также удивительная по составу коалиция, организованная властями для борьбы с «новым русским национализмом», могут считаться прямым признанием того, насколько высоко правящий в РФ режим оценивает риски для своего дальнейшего существования, исходящие именно отсюда. В этом смысле следует признать, что демократически нелегитимные властные группы довольно верно понимают суть происходящего в стране: в процессе общественного самоопределения «новый русский национализм» на наших глазах становится платформой формирования и артикуляции интересов нового демократического большинства, соединяя в рамках одной политической программы до сих пор нерешенные задачи русской национальной революции (создание современного национального государства) с делом русской свободы (демократизация всех общественных институтов).
Стоит ли говорит, что подобное объединение двух программ, традиционно считавшихся антагонистическими (в рамках ложной дилеммы «национал-патриоты» vs. «демократы»), с точки зрения социологии политики означает радикальное расширение социальной базы для нового политического движения. И хотя пока, на нынешней – прямо скажем, начальной – стадии развития русского движения нынешним властям предержащим и обслуживающим их охранителям вроде бы нечего опасаться всерьез, тем не менее, нужно отдать им должное: они верно уловили наметившуюся тенденцию, реализация которой на практике лишит их всякого функционального места в русском будущем. Видимо, именно поэтому они уже сейчас – пока не поздно – пытаются любыми средствами, вплоть до открытых репрессий, остановить процесс неизбежного общественного размежевания по линии «исключенное большинство» vs. «нелегитимное меньшинство».
Рассмотрим более подробно некоторые аспекты формирования национал-демократии как позитивной программы (ре-)учреждения нового русского государства для большинства, а также попытки конкурирующих сил торпедировать данный процесс.
Мы и они
Процесс общественно-политического размежевания по линии мы – они, общество – власть, нелегитимноеменьшинство – исключенное большинство наметился еще несколько лет назад, сегодня же он приобрел совершенно структурированные формы. Очевидно, что он только усилился за последний год-полтора в ходе ускоренной делегитимации режима, принимающей иногда уже совсем клинические формы вроде попытки учреждения виртуальных «обществ сторонников президента», бессодержательных «народных фронтов» и т.д.
Если говорить высоким стилем, сегодня для все более широких и политически релевантных слоев российского общества речь идет уже не только и не столько о «политическом» размежевании во властно-партийном смысле выбора принадлежности к той или иной группе, сколько о политико-онтологическом или даже цивилизационном переопределении русского общества. По сути, речь идет о выборе того институционального дизайна, который будет социально приемлемым, т.е. комфортным для формирующегося демократического большинства, выдвигающего вполне определенные требования в отношении качества институтов: прозрачность, предсказуемость и т.д.
Стоит ли говорить, что в подобную цивилизационную рамку не вписываются все институциональные достижения «эпохи стабильности» – кстати, вместе с обслуживающим их «одноразовым» политперсоналом из проектов типа «Единая Россия» и т.п. Подобные «надстроечные» форматы вряд ли смогут торпедировать формирование негативного общенационального консенсуса относительно нынешней стилистически архаичной и функционально неэффективной власти, воспринимаемой все более широкими, в т.ч. наиболее «продвинутыми» слоями общества в качестве основной преграды для развития страны в направлении демократизации, модернизации, одним словом – нормализации русской жизни и демобилизации русского народа из истории войн, катастроф и геополитических авантюр с их перманентной опричниной и прочей чекистской чрезвычайщиной.
Самоопределяющееся русское общество прямо на глазах начинает требовать от властей установления и соблюдения четких, стабильных и общих для всех правил политической игры, в постоянном нарушении которых в течение последних двух десятилетий больше всего были заинтересованы именно правящие круги РФ. Самый наглядный пример здесь – постоянное изменение избирательного законодательства, стабильность которого невыгодна прежде всего самой власти: в результате каждая кампания по выборам в Государственную Думу проходила по изменившимся правилам. То есть те, кто – казалось бы – больше других должны быть заинтересован в долговременном поддержании статус-кво (правящие элиты, «Единая Россия»), постоянно препятствуют стабилизации правил социальной жизни, в т.ч. политической борьбы. Здесь мы сталкиваемся с известным российским парадоксом: властные группы интересов, по меткому выражения социолога Дэвида Старка, возникшие «на институциональных развалинах прошлого», своими краткосрочно мотивированными действиями сами выступают постоянным источником дестабилизации социально-экономической и политической ситуации в стране, не позволяя нормализовать русскую жизнь в долговременной перспективе…
Понимание этого принципиального момента очень важно для происходящего процесса политико-онтологического размежевания по линии общество – власть, поскольку здесь становится очевидной логика действий властей, которая строится по формуле: правила игры постоянно меняются, а ее результаты — заранее предопределены, тогда как большинство требует восстановления нормальной ситуации: правила игры должны сохраняются неизменными, а ее результаты – не предопределены. Таким – парадоксальным образом - на первый взгляд – образом перед всем русским обществом, включая национал-демокартию, стоит небанальная задача заставить демократически нелегитимную властью соблюдать собственные правил игры! Однако всем давно понятно, что это невозможно сделать в том режиме бесконечных исключений, чрезвычайных полномочий, особого статуса и т.д., что установили в стране обладатели федеральных «ксив» и мигалок для себя и своей политчеляди…
Усилившееся в преддверии выборов чувство общественной изоляции существующего режима, на глазах лишающегося последних остатков легитимности, является базовым условием для возникновения представления о новой мы-группе – т.е. о русском большинстве, стремящемся реализовать свое конституционное право суверена в русском государстве – причем вопреки сопротивлению демократически нелегитимных групп (они), пытающихся сохранить нынешнее статус-кво, неприемлемое для абсолютного большинства.
Говорим – Путин, подразумеваем – Кадыров!
Само устройство подобного государства непуганых подполковников предполагает недопущение практической реализации базового для Модерна представления о политическом народе-суверене, состоящем из принципиально равных граждан, относящихся к политически гомогенному сообществу компатриотов, обладающих равными правами уже в силу своей принадлежности к нему и имеющих практическую возможность отстоять свои права посредством соответствующих правовых и политических институтов.
В этом смысле характерно очевидное сходство двух типов отношений: между обладателями властных ресурсов и остальным российским обществом, и между нерусскими этнокорпорациями и русским большинством. Как и недемократическая власть РФ, исключающая себя из всех правил, которые распространяются на остальных, нерусские этнические корпорации (как в самих республиках, так и так называемых диаспорах) также требуют и успешно добиваются для себя режима изъятий из «правил для русских», а также иных особых статусов и привилегий. Так что здесь существует известный изоморфизм: (русское) большинство поражено в правах по сравнению с демократически нелегитимными группами различного рода, обладающими специальными правами в рамках существующей системы политически гетерогенных статусов.
Существование в нынешней России и фактическое признание ее властями подобных иноэтничных групп с особым внеправовым статусом, недоступным для русского большинства, лишь еще раз подчеркивает всю нерешенность задач национально-демократической революции. Ведь здесь мы встречаем двойное отчуждение власти и ресурсов от абсолютного большинства граждан, – когда политическое отчуждение накладывается на отчуждение национальное. Стоит ли говорить, что в рамках существующей системы этому исключенному большинству остается лишь сокрушаться и более или менее громко возмущаться данническими отношениями между этнократиями и правящей элитой РФ, тушащей тот же кавказский костер «бензином» в виде ресурсов, изъятых у жителей русских регионов и открыто растрачиваемых на дорогостоящие игрушки для местных деспотов типа футбольного клуба «Терека» и пр. Или же остается «утешаться» тем, что подобное экономическое чудо в дотационных регионах может довольно быстро завершиться очередной русско-кавказской войной, неизбежно провоцируемой каждым последующим заявлением Р. Кадырова о спонсорстве со стороны Аллаха…
Однако в структурном смысле сам феномен кадыровщины и проводимая правящим режимом политика кадыровизации этнократических элит в нерусских регионах РФ лишний раз подтверждает наличие серьезного социального основания для формирования массового запроса на национал-демократическую программу, уникальность которой заключается именно в построения русского национального государства современного типа, обладающего демократической легитимацией властных институтов.
В этом смысле здесь очень показателен тот охранительный пафос «дружбы народов», что активно используется сегодня властями, в т.ч. первыми лицами режима (Путин, Медведев), в текущей дискурсивной борьбе с русским национальным движением: по сути, речь идет о наложении официального табу на серьезное и предметное обсуждение существующего в стране кризиса межэтнических отношений и нарушенного во многих регионах, в т.ч. русских, баланса между различными этническими группами. Однако остановить формирование запроса на русскую политику в интересах русского большинства невозможно никакими политтехнологическими уловками и запретами. Так что никому, – особенно тем, кто все еще отождествляет свое будущее с нынешним режимом, – не стоит заблуждаться на тот счет, что в исторической перспективе попытка правящей клики посредством бессодержательных лозунгов о «межнациональном мире» заболтать наиболее острую проблему русской жизни означает только одно: эту структурную проблему будут решать уже другие люди и в совсем иных условиях…
Идеальные противники
Появление на идейно-идеологическом поле России нового национал-демократического проекта и заметный рост его популярности привел в легкое чувство паники не только теоретиков и практиков от нынешней властной констелляции, но также стал серьезным концептуальным вызовом для остальных игроков данного поля, традиционно считавших себя привилегированными оппонентами режима.
В первую очередь это касается политпредпринимателей либерального толка – активных участников «демократического строительства» 90-х. Как известно, тогда относительно небольшая группа деятелей внутри Садового кольца играла в демократию для себя, не обращая никакого внимания на то, что происходит с собственно социальной базой любой демократии – т.н. «простыми людьми». Мы прекрасно знаем, чем закончилась та их игра, которую они вели в 90-е, во время расцвета демократии для политической элиты, и которую они пытались выдать за общее дело (res publica). Тем не менее, многие из них даже сегодня, в совершенно иных политико-идеологических условиях выражают готовность продолжать бороться за «свободу и демократию» против «национализма, шовинизма и ксенофобии». Это было оценено по достоинству, и теперь их борьба ведется в рамках коалиции сил, сформированной властями для противодействия русской национал-демократии. Здесь очень примечательно почти полное отсутствие интереса у либеральной публики к тому интеллектуальному осмыслению демократии как важнейшего принципа организации русской жизни, что как раз и стало заметным трендом теоретической дискуссии среди националистической сцены. Сегодня многие статусные либералы попросту пытаются дискредитировать демократический поворот русского национализма посредством подмены понятий, например, при помощи страшилок вроде этнизации русского дискурса в виде «русского фашизма» и т.д. Они пытаются представить его в свете, выгодном для его идеологических конкурентов и власти – хтоническим, зоологически-ксенофобским, борющимся с «жидомасонами», «чурками» и т.д. И хотя понятно, что, – как и среди любого широкого движения, – здесь действительно хватает расистов, ксенофобов и антисемитов, тем не менее, довольно странно и политически недальновидно для либералов не замечать очевидную демократическую тенденцию среди значительной части русского национального движения.
Еще более интересный случай представляют так называемые «старые националисты» и различного рода «национал-патриоты», активно включившиеся в кампанию по политической диффамации «националистов новых». Причем многие из них делают это совершенно искренне, а не просто отрабатывают кэш «из-за кремлевской стенки». Просто в головах этих «идеологических виртуозов» (М. Вебер) не укладывается то, что понятие «русский националист» может быть очищено от той негативной семантики, которую ему в 90-е годы придала публика определенного – обскурантистского – толка. Сегодня всем этим «евразийцам» и «имперцам» (национал-державники, советские монархисты и православные коммунисты и прочие сторонники различных инфантильно-упрощенных версий прошлого и будущего России) также приходится реагировать на «русские» культурно-политические инициативы и сигналы, исходящие от властных элит. В результате подобного обострения «внутривидовой» борьбы ряд «старых патриотов» (включая титанические фигуры А. Проханова и С. Кургиняна) оказался в серьезной степени инструментализирован властью для дискредитации и диффамации русской национал-демократии (например, в рамках дискурса «предательства патриотических идеалов»).
Здесь следует особо подчеркнуть структурное сходство между неутомимыми борцами за либеральные ценности разлива 90-х и всей этой публикой с ее камланиями по поводу «красной империи», «белой монархии», «православной автаркии» и т.п. Ведь с точки зрения действующей власти и сторонники либерального реванша, и традиционные «патриотические» мракобесы представляют собой идеальных оппонентов, поскольку не представляют для режима никакой серьезной политической опасности уже в силу экзотического для абсолютного большинства содержания их идей. Ведь ни либеральные прожекты «людей 90-х», ни евразийские и прочие имперские геополитические химеры «вечно вчерашних» не способны собрать массовую социальную базу, поскольку их носители являются представителями маргинальных сект, ориентированных на особые субкультурные практики. В этом смысле «новый русский национализм» с его практически неограниченной социальной базой, потенциально включающей все большинство, радикально отличается от подобных «любимых врагов» правящей антинациональной клептократии. Ведь артикулируемые им интересы суть реальные интересы миллионов новых собственников и участников новых массовых культурных практик, заинтересованных прежде всего в нормализации и стабилизации ситуации в важнейших сферах жизни – например, таких как безопасность, правовая защита и т.д. Так что массовый запрос на новую национальную политику является здесь лишь логическим продолжением запроса на новую институциональную политику, а национальное действие предстает как горизонт действия демократического.
Именно поэтому власть готова использовать любые способы и средства и задействовать кого угодно – от либералов до старых национал-патриотов – для разрыва смертельно опасной для нее связки между делом национальной революции и делом русской свободы. Именно этим объясняется возникновение столь странной коалиции (демшиза, охранители, этнократии), брошенной режимом на подавление вызова со стороны «нового русского национализма». Так что у нас есть все основания говорить о возникновении в русском дискурсивном пространстве новой констелляции: все против русских национал-демократов!
Национал-демократия: точка сборки русского будущего
Итак, ключевым вопросом русской политической жизни сегодня вновь, как и 100 лет назад, является строительство общественных институтов, адекватных как современному институциональному развитию, так и нашим представлениям о том, в какой странемы бы хотели жить. При этом проблема демократического переформатирования существующего институционального ландшафта лишь внешне имеет отношение к либеральному пафосу образца 90-х. К тому же формально многие политические и экономические институты Модерна с различной степенью успеха были «трансферированы» в российский социальный контекст уже 20 лет назад. В рамках нового русского проекта речь идет о демократизации институтов, а не традиционной институционализации демократии. То есть под демократизацией здесь понимается не некое либеральное «царство свободы» в духе демшизы 90-х, а исторически усиливающийся процесс, применительно к которому выдающийся социолог Норберт Элиас говорил о «функциональной демократизации». Другой классик – Макс Вебер – называл этот процесс «пассивной демократизацией», поскольку речь здесь идет не о либеральном пафосе, а о расширении реальных шансов массового политического и экономического участия, т.е. о политике в интересах большинства. Стоит ли говорить, что утверждение этого национально-демократического вектора развития России является сегодня главным вызовом русской модернизации – особенно если учитывать имеющиеся антидемократические элиты и существующую недемократическую институциональную рамку.
Все эти – казалось бы – абстрактно-теоретические построения имеют прямое отношение к русской национал-демократии как новой позитивной программе для большинства. Ведь и само понятие «функциональная модернизация» было введено Норбертом Элиасом для адекватного описания процесса возникновения «растущего давления снизу». Речь идет о фиксации той ситуации, когда радикально изменяется структурно определенный баланс сил между различными социальными группами: когда все более широкие слои населения, получают значительные возможности контроля над «верхами». Подобный «эгалитарный тренд» означает изменение баланса отношений между группами в направлении уравнивания их возможностей взаимного контроля, т.е. сокращения властного разрыва между различными группами интересов. Отсюда прямо вытекает переход к иным, компромиссно-договорным формам взаимодействия между основными политическими акторами…
Таким образом, в современном российском контексте борьба за утверждение новой – национал-демократической – повестки дня обусловлена структурными потребностями самой русской модернизацией. Одновременно это есть процесс самоутверждения общества современного типа с образовании новой русской (национальной, культурной, государственной) идентичности нового солидарного сообщества. В условиях «функциональной демократизации» именно русская национал-демократия призвана дать удовлетворительный для большинства ответ на вопрос: что за общество существует сегодня в РФ, насколько оно (не) соответствует национальным представлениям о справедливости и что должно прийти ему на смену. То есть стоящая сегодня перед национал-демократами теоретическая задача не ограничена простой критикой политико-правового фасада нынешней системы, например, при помощи критико-полемических терминов («гибридный режим», «демократура», «симуляционная» или «имитационная демократия»). Теоретикам-интеллектуалам и политикам-практикам русской национал-демократии предстоит предложить обществу полноценную альтернативу существующей системе, приемлемую для абсолютного большинства. Но уже сейчас очевидно, что в рамках концептуальных разработок «нового русского национализма» для всех становится очевидна антинациональная сущность нынешнего режима власти-собственности в России, организованного в интересах абсолютного меньшинства.
Именно поэтому русскому демократическому движению предстоит заново осознать себя в новой системе координат не только по отношению к политике правящих кругов, но и к обществу в целом. Именно поэтому оно уже сейчас находится во главе борьбы за интересы русского большинства. Именно поэтому оно оказалось под ударом объединенной коалиции политических противников. Остается только надеяться, что осознание уникальной исторической миссии «нового русского национализма» поможет ему и его лидерам не только выстоять в условиях репрессий, но и стать для всего русского общества подлинной платформой для сборки нового будущего.
Статья опубликована в № 8 журнала «Вопросы национализма».
