Среди прочих вопросов, которые сейчас вновь стали обсуждаться в обществе в связи с перспективой скорого и неизбежного крушения нынешнего политического режима, появился и вопрос о перспективах возрождения в России монархии. Подобное вполне естественно для страны, которая более тысячи лет своей истории была монархической. Однако все споры относительно монархического пути для русского народа очень часто становятся бессмысленными по той причине, что представления о том, что такое монархия, весьма разнообразны и очень часто – фантастичны (чтобы не сказать точнее и грубее).
Касается это и такой темы, как возможность сочетания идеи национального (и, само собой, правового) государства и института монархического правления.
Прежде всего, следует отметить: становление национального самосознания и национальной государственности в истории очень часто было сопряжено с учреждением и укреплением национальной монархии. Выработке единого национального самосознания способствует множество разных факторов, среди которых можно выделить три своеобразных стержня, наличие хотя бы одного из которых жизненно необходимо для формирования политической нации. Первое – это, конечно, этническая общность. Второе – общая религия. А третий компонент – монархия. В идеале, присутствует все три элемента. Иногда некоторые из них отсутствуют, как, например, в Германии, исторически разделенной на лютеранскую и католическую части. Единая монархическая государственность там сформировалась сравнительно поздно. Именно поэтому для немецкого национализма этнический фактор, знаменитый Volk, всегда играл особую, исключительную роль. С другой стороны, мы можем указать не пример Ирана, где политическая нация исторически формировалась на основе шиитского ислама. И, наконец, есть государства, где процесс нациестроительства осуществлялся почти исключительно на базе общей монархии. Примеры этого мы видим, в частности, в Ираке, Ливии и Афганистане. Весьма примечательно, что эти страны стали рассыпаться сразу же, как только был уничтожен монархический институт (или его временный заменитель – диктатура). Причина этого очевидна: этнической или религиозной основы для формирования политической нации не было, и падение монархии окончательно блокировало процесс нациестроительства.
Наличие собственной, национальной монархии – это, объективно, мощнейший фактор формирования политической нации и национальной государственности. Сейчас об этом как-то принято забывать, но вообще-то это – азбучная истина, понимание которой было у всех европейских народов. Именно поэтому, например, норвежцы, после получения независимости в 1905 г., 78,9% голосов на референдуме утвердили восстановление монархии в Норвегии.
Монарх – это и символ единства нации, и гарант исторической преемственности. Кроме того, существование незыблемой монархии очень важно и с точки зрения утверждения основ народного правосознания. При рассмотрении событий английской революции XVII в. невозможно не заметить, с каким страхом большинство англичан взирало на возможность ниспровержения монархической власти. Когда же казнь Карла I стала фактом, тут же началась борьба за восстановление королевской власти – в частности, корону предлагали и Оливеру Кромвелю. Главный аргумент, который приводили сторонники Реставрации, сейчас многим покажется парадоксальным: им представлялось невозможным сохранить незыблемый правовой строй (в частности, неприкосновенность собственности) без монархической власти.
Английские роялисты, однако, мыслили очень логично. Признание законным самой возможности упразднения монархии (то есть наследственного права на власть) открывает ворота для ниспровержения всякого иного наследственного права. В том числе, и права частной собственности. И, как показала и французская революция 1789-94 гг., и антирусская революция 1917 г., разрушение монархических институтов действительно подтачивает самые основы правового сознания. И уж, конечно, отнюдь не случайно, что европейские государства, считающиеся эталонными с позиции обеспечения прав человека – это, как правило, государства монархические.
В настоящее время, с точки зрения формирования русской политической нации, идея восстановления монархии стала еще более актуальной, чем, например, она была двадцать лет назад. С глубокой, искренней скорбью приходится признать: за прошедшие двадцать лет Православие так и не стало для очень значительной части русских людей той религией, которая определяла бы их жизнь. Процент воцерковленных верующих весьма мал, доверие к РПЦ МП как к общественному институту явно снижается. В этой ситуации, из трех вышеперечисленных важнейших факторов формирования политической нации у нас по-настоящему работает сегодня лишь один: этничность. Дополнить его еще одним – институтом монархии – было бы более чем логично.
В этой связи, весьма оригинальное предложение известного русского писателя, публициста и философа Константина Крылова выглядит довольно интересно. А именно, Крылов предлагает возродить в Русском Национальном Государстве институт монархии, с тем, чтобы монархи возглавлял судебную ветвь власти. Нельзя сказать, что подобная идея вполне соответствует собственно монархической (в нашем случае – православно-монархической) идеологии. Но невозможно также не отметить и того, что Крылов, в своих теоретических рассуждениях и изысканиях, подошел весьма близко к той государственной модели, которая в своих основах сформировалась в России к середине XVII в.
Русская монархия – это Самодержавие. И этот термин необходимо понимать правильно. Само слово «Самодержавие» не означает по сути ничего, кроме государственной независимости и суверенитета (наличие которой всегда подчеркивалось после освобождения от монголо-татарского ига), и отнюдь не являлось синонимом абсолютизма. В первой половине XVII в. (вскоре после воцарения Романовых) в России сформировалась государственная система, когда монархическая власть дополнялась также институтами Освященных Соборов и Земских Соборов, а также Боярской Думой. Если Освященный Собор был высшим органом церковного управления (которое, однако, в тот период времени простиралось далеко за пределы богословских и богослужебных сфер), а Боярская Дума – своего рода аналогом британского Тайного Совета, то Земский Собор был представительством всех сословий русского общества. Таким образом, была выстроена структура, при которой Царь мог иметь более-менее непосредственный контакт со всеми социальными слоями. При этом главным ограничением его власти были религиозно-нравственные нормы Православия (право истолковать которые принадлежало Церкви – Освященному Собору).
Что давала такая система? Главное ее отличие от того типа государственности, который установился усилиями Алексея Михайловича и Петра I, заключалось в том, что Царь не был изолирован высшей аристократией от всех остальных слоев русского народа – и, вследствие этого, не был от нее зависим. Фактически, во внутренней политике именно монарх был верховным социальным арбитром, чьей обязанностью было приводить все сословные интересы к некоему общему знаменателю. И если попытаться найти в современных государствах институты, которые выполняют функции такого высшего общественного арбитража – то, действительно, более всего это будет напоминать ту роль, которую в современных США выполняет Верховный Суд.
В силу этого, нельзя не признать, что взгляды Крылова на роль монархии в России (по крайней мере, ее, так сказать, идеальную роль) оказались близки воззрениям, существовавшим на Московской Руси послед преодоления Смуты.
Повторюсь: было бы нечестным не отметить, что близки – это все же не тождественны. Все-таки Царь не может быть ограничен лишь ролью некоего наследственного председателя Верховного суда, его полномочия (именно для осуществления функций социального арбитра) должны так или иначе простираться на все ветви власти. О том, как именно это может строиться, было написано, например, здесь.
Но, при имеющихся различиях во взглядах, нельзя не приветствовать того, что бесспорный интеллектуальный лидер русских национал-демократов высказывает идеи, во многом созвучные идеям национально-ориентированных русских монархистов. Это – весьма отрадное явление, и можно быть вполне уверенным, что подобные «монархические» инициативы Константина Крылова встретят понимание и поддержку у многих русских монархистов.
