Требование президента не разыгрывать национальную карту в ходе выборов возымело примерно тот же эффект, что и предложение Ходжи Насреддина «не думать об обезьяне». Говорят ли политики наперебой о национальном вопросе или заговорщически молчат о нем, он в любом случае оказывается центральным пунктом повестки дня. И это тем более неизбежно, что в нашем случае «обезьяна» существует не только в воображении.
Но что такое «национальный вопрос» сегодня? В прошлом и позапрошлом веках он был, прежде всего, вопросом о праве наций на самоопределение, часто осуществляемое вооруженным путем. С некоторых пор, акценты сместились. Для России, как и для многих развитых стран, главной головной болью стала не борьба за независимость или воссоединение тех или иных территорий, а своего рода молекулярная война, не имеющая отчетливых линий фронта.
В девяностых – начале нулевых годов Россия столкнулась на Северном Кавказе с проблемой сепаратизма отдельно взятого региона. Сегодня география «кавказского вызова» воспринимается уже совсем иначе. Сальск, Кондопога, Харагун, Зеленокумск, Сагра – все больше глухих местечек по всей стране становятся именами нарицательными, символами этой молекулярной войны. Не говорю уже о крупных городах – здесь сводки с фронтов уличной герильи стали дежурной новостью.
От официальных лиц мы слышим обычно, что подобные конфликты носят «всего лишь» бытовой характер. На фоне оперативного вмешательства диаспор в защиту «своих», эти бюрократические уловки выглядят весьма наивно. Тем более что бытовым конфликтам ничто не мешает быть этническими.
Но главное заблуждение бюрократического разума состоит не в том, что он пытается избежать обсуждения проблемы, а в том, что он ее просто не видит, не опознает в полной мере. Он реагирует на межэтнические конфликты как на явные раздражители. Между тем, это всего лишь боль, а не сама болезнь. Это симптомы тектонических социальных процессов, угрожающих самым основам современного общества.
Вот лишь некоторые из них.
Новое «великое переселение народов». Дело не просто в том, что множество людей перемещается с юга на север в поисках лучшей жизни. Дело в том, что на плечах они несут с собой архаичные общественные связи. Достигая определенной критической массы в принимающей стране, иммигранты воспроизводят на новом месте тот самый социальный ад, против которого проголосовали ногами.
Новое издание «набеговой экономики». Одной из причин т.н. «покорения Кавказа» было то, что, продвинувшись достаточно далеко на юг, Россия столкнулась с весьма неприятным экономическим укладом: набеговой экономикой, которую практиковали некоторые горские сообщества в отношении «равнинных людей». Тогда это касалось лишь южного, казачьего фронтира. Сегодня фронтиром является вся страна. Разумеется, буквальные аналогии неуместны. Но факт состоит в том, что родоплеменная структура, сохранившаяся у некоторых народов, является идеальной матрицей для организованной преступности и, соответственно, одним из форпостов новейших форм криминально-паразитической экономики.
Новые «варварские княжества». Параллельно возникают и территориальные, военно-политические форпосты нового варварства, что способно многократно усилить размах паразитической экономики «выкупов» и «откупов». Главным политическим и правовым оффшором стала кадыровская Чечня, с ее ореолом неприкосновенности, личной гвардией, собственной таможней, экстерриториальностью граждан (российские правоохранители вполне обыденно говорят, например, о том, что им пришлось «выманивать» подозреваемого по одному из громких дел с территории Чеченской республики).
Это далеко не полный перечень тех грозных вызовов, которые угадываются за стертым ярлыком «национального вопроса». Вызовов настолько системных, что бюрократии о них страшно даже задумываться. Легче колоть обезболивающие. Например, «лечить» население толерантностью или запрещать упоминание национальности преступников в СМИ. Даже если представить себе невозможное – а именно, что подобные меры могут сделать этнические конфликты менее заметными и обсуждаемыми, – это не поможет, а затруднит решение перечисленных (и подобных им) системных проблем.
Потому что в ситуации, когда доктора прописывают Боржоми, последним шансом больного является его боль.
А в мудрости «докторов» легко убедиться, пролистав предвыборные программы партий на текущих выборах.
Если брать парламентские партии, то ближе всего к тому самому «добровольному мораторию», о котором говорил президент, подошли, на мой взгляд, левые – Справедливая Россия и КПРФ. Обладая большой свободой маневра в выборе агитационных приоритетов, они сделали все, чтобы не сказать по ключевому вопросу повестки дня ничего существенного.
Их программа, в плане национального вопроса, – это действительно форменное политическое Боржоми с пузырьками в виде «особого вклада» русской культуры в «многонациональную» копилку, укрепления «русской народной духовности», разговоров о ничего не значащей графе «национальность» в паспорте, обещаний о том, что трудовые ресурсы будут привлекаться «в строгом соответствии с интересами России» и никак иначе. Никаких подходов к проблемам Кавказа, никаких серьезных мер по иммиграции. В случае КПРФ – просто гробовое молчание о проблеме.
Что особенно прискорбно, поскольку именно для левой идеи, вопреки всем предрассудкам, антииммиграционная тема наиболее органична. Ведь больнее всего массовая иммиграция бьет по социальному адресату левых партий. Она замыкает в гетто застойной бедности трудящиеся низы (т.е. тех, кто теряет в уровне оплаты труда из-за демпинга рабочей силы). И она затягивает в это гетто нижнюю часть среднего класса (т.е. тех, кто не имеет возможности физически и социально изолироваться от растущего иммигрантского социума или, как точно сформулировал Егор Холмогоров, купить себе «частную инфраструктуру» вместо деградировавшей публичной).
Жизненные интересы этих социальных слоев левые в очередной раз сдают без боя. И не так важно, делается ли это под давлением Кремля или догм пролетарского интернационализма.
На этом фоне скупое обещание лидера списка ЕР бороться с нелегальной иммиграцией и этнической преступностью, вошедшее в предвыборное обращение партии, смотрится более весомо. Просто в силу того, что ЕР – единственная партия, которая имеет возможность превращать свои обещания в «проголосованные» законы. Но, увы, в плане законодательной конкретики, по обоим животрепещущим пунктам (иммиграция и этническая преступность) партия власти ничего серьезного даже не обещает.
Ну и, наконец, ЛДПР. Она как раз обещает немало, иногда за трескучими фразами проскальзывает конкретика: визовый режим с «миграционными донорами» из Средней Азии, отмена 282-й статьи, прямое президентское правление в республиках Северного Кавказа. Кто-то писал недавно, что Жириновский – единственный российский политик, которому выдана «лицензия на национализм» как опасный, но прибыльный политический бизнес. Очевидно, именно потому, что его подход прост: ничего личного, только бизнес. Бизнес, который никогда и ни при каких условиях не перерастет в реальную политику. Залог тому – и легендарная «договороспособность» политического ветерана, и рекордный антирейтинг ЛДПР (по данным ВЦИОМа – 30%).
Но даже если бы мы знали Жириновского первый год и видели в нем политика, а не политического маркитанта, это мало что изменило бы с точки зрения интересующего нас вопроса. А именно – поиска ответственного национализма в рамках нынешней партийной системы.
Ответственного – значит способного дать реальные ответы на те вызовы, о которых шла речь выше. Их масштаб таков, что он требует не «малого», нишевого национализма, способного выпустить пар в свисток, а «большого» русского национализма – системообразующего, закладывающего основы политического строя.
Т.е., говоря короче, на наших исторических часах – не время для русского Ле Пена, а время для русского де Голля.
Это делает более интересными президентские выборы. Ближайшие, в которых участвует один из почитателей французского генерала. Или какие-нибудь последующие, если история, вопреки обыкновению, простит нам упущенные шансы.
Автор - президент Института национальной стратегии.
