Часть 1. НЕ ЧИТАЯ, размышления об обложке
Передо мной книга Станислава Белковского «Покаяние». Не являясь произведением дизайнерского и полиграфического искусства, этот предмет легко бы затерялся на книжных развалах среди макулатурной литературы и не привлёк бы к себе особого внимания, если бы не фамилия автора.
Это тот случай, когда контекст — большее содержание, чем текст. Автор важнее текста, подпись придаёт произведению заведомо необычное значение. Как если бы папа римский написал эротическую поэму.
Симптоматично фатальное смешение жанров, когда политолог начинает писать пьесы, а драматург — воззвания к правительству.
Политолог — это тот, кто приобрел опыт цинизма (а не свободный интеллигент), он есть нечто среднее между народом и властью, и хочет:
— народу показать, растолковать власть,
— власти — альтернативную форму управления народом,-
он ищет истину не в художественных областях, а в иных — практических действиях.
Русская же политология, в основном, это смесь византийства с халдейством и представляет собою некий причудливый средневековый Китай, ушедший в сложную схоластику. Вместо того, чтобы назвать простые вещи простыми именами, она выражается примерно в таком витиеватом стиле -
— ...в том случае, если, как сказал Дюркгейм, наше семантическое пространство является импульсивно разорванным агрессивностью общей энтропии, и таким образом, сформулированный Сурковым в неявной форме месседж позволяет нам понять российскую модернизацию в широком смысле как до того неочевидное вторжение в то концептуальное пространство, которое, по определению, априори не может быть невидимо никем, и, таким образом. словосочетание "Хрен проссыт" приобретает историческое геополитическое наполнение....
Проблема России — неуправляемость.
Основанная на порочности русской идеи власти:
а) власть должна запрещать
в) власть — средство красть, -
(т.е. — я ворую, а вам запрещаю).
Все ожидают, что Путин и Медведев, или кто-либо вместо них, найдут какой-либо неожиданный ход для России, пропущенный миром, и Россия вдруг что-то такое откроет. На самом деле — они, как и все их предшественники, — жертвенные существа, заложники, мечтающие успеть умереть собственной смертью, головой своей отвечающие за управление и само существование нищей страны, причём нищей оттого, что она платит им — или позволяет им брать все свои средства как откупные.
Которая при них дошла до неуправляемого фашизма. Фашизм Италии и Германии был управляем. Русский фашизм — хаотичен, он построен на страхе бессловесных русских.
Напр., средний русский молодой человек боится среднего кавказца — знает, что передушат как мышей. Поэтому собирается толпой, для храбрости. Нищие бесправные люди просто хотят быть услышанными. Но никакая коррекция власти не происходит, по причине ее отсутствия, а голос их не слышен по причине их безъязыкости, и, соответственно, они не учитываются — сами собой.
От всех ничтожных и сумнящихся политологов было бы хоть сколь-нибудь больше пользы, если б они оставили комедиантствовать, бросили бутафорскую профессию, превращённую в шутовство. А оторвались от компьютера, сложили пальцы в кулачек и вышли на улицу, где дали бы в нос хотя бы единственному нашисту-подростку.
Россия грезит бунтом и раскаянием за него, она авансом, наперед приносит "Покаяние" устами Белковского.
Часть 2. ЧИТАЯ, шесть персонажей в поисках автора или В ожидании Того
Все многочисленные рецензии на книгу "Покаяние " Станислава Белковского отдают растерянностью, и все говорят об инфернальности текста.
Текст, говорят рецензенты, там и тут посверкивает и поблескивает странными парадоксами: «По всему тексту рассыпаны перлы вполне уайльдианских парадоксов, жванецких афоризмов и пелевинских крестословиц.», — действительно, он искрит, и ощутимо есть запашок серы.
Тени — толпы и хоры теней, воющих, пришепётывающих, рыдающих и лающих теней скрываются в кулисах пьесы, колышут их и водят хороводы вокруг шести героев представления.
Они колеблют занавесы — поскольку все настоящее действие происходит за ними, вне открытого пьесой Белковского нехорошего пространства, а то, что находится перед зрителем (читателем) — не есть авансцена,— это, крупным планом — щель, темный закоулок закулисья, освещение его — непрямое, отсветы.
Пьеса Белковского имеет параллели, скажем — фильм Арии Фольмана и Йони Гудмана «Вальс с Баширом» или эссе Джеймс Хиллман «Природа в собачей конуре», и более отдалённые во времени — пьесу Пиранделло «Шесть персонажей в поисках автора», с которой пьеса Белковского находится в диалоге.
Критика приводит также ближайшую русскую аналогию — бал на Патриарших, где выносятся приговоры, и варьете из "Мастера и Маргариты", где на публику сыплются фальшивые деньги.
Но ведь деньги, осыпающиеся из-под буффонадного купола пьесы Белковского — реальные, миражны в ней персонажи, и бал — не бал,— так, собачья свадьба в бродячей своре. Настроение героев представления, чтобы не сказать — истерика, — оно паника, действие пьесы состоит в том, что некие комедианты пытаются овладеть собой, удержать равновесие, балансируя на канате, который легко превращается в петлю, и почувствовать себя вершителями судеб, по крайней мере, своих собственных и друг друга. Но являются только театриком и труппой без репертуара — набором масок дель арте, марионетками и жертвами обстоятельств.
Выражаясь высоким штилем, публика дивится — персонажи, за которыми просматриваются реальные политические деятели, говорят, как власти не имеющие, это разгулявшаяся дворня в отсутствии окрика, — а речь идет о том, что бывает, если отнять хлеб у детей и бросить псам.
Вся пьеса — разоблачительная проговорка, намеренная или случайная, но неизбежная, — её центральное место, код, — опечатка на 21 странице, там один из героев говорит — "когда вы поедИте на мои похороны..." Существует парадокс недосказанности. Как известно, «пусть земля тебе будет пухом…» только часть фразы Марциала, которая, взятая полностью, является проклятием «… чтобы псам было легче вырыть твои кости».
Как отметил К. Крылов: «Эти люди разговаривают не друг с другом. Они ломают ваньку перед кем-то третьим. Который их слышит, точнее — слушает». А эта роль— «сидящего на прослушке», определённо, отведена автором зрительному залу, читателям.
Единственное действующее лицо в этой пьесе — в поисках которого находится свита, — некий никогда не появляющийся персонаж, изобретатель венецианских светящихся красок, которыми проступает на московской стене и заодно в этой книге приговорная надпись ("Покаяние" и есть ее текст), и он же — резонер, которого в этой ипостаси прямо зовут в пьесу, и зовут по имени — это политолог писатель Белковский.
Книга "Покаяние" алхимична, в ней есть рефрены — ряд сквозных заклинаний и символов-пентаграмм, есть и магическое число 27, которому она кратна, и видимо значимое для автора, — это количество фатальных ошибок реформаторов, количество одолженных в дорогу на поминки денег, и, наконец, — это количество расстрелянных бродячих собак.
Многочисленные критики также втянуты в действие и демонстрируют свою проницательность и осведомленность, высчитывая прототипов пьесы Белковского или прообразы представляемых событий, как если б это был фельетон или политический памфлет.
Занятие, на мой взгляд, бессмысленное.
Действие происходит под музыку то ли церковного хора, он же — итальянский карнавальный оркестрик, исполняющий литургические песнопения. Но где оно происходит? Это не квазипространство между Рублевкой, Сингапуром и Гондурасом, — а пространство сцены. Основание под ним — не земля и тротуары, а сценические подмостки, вытертый коврик комедианта, и солнце над ним — театральные софиты.
Ги Дебор говорил об "обществе-спектакле". Событиями, происходящими в обществе, говорил Ги Дебор, можно управлять, управляя спектаклем, который изображает эти события.
Большой вопрос, однако — что в данном случае назвать обществом, и что — изображающим его спектаклем. По-видимому, действительно, событиями " Покаяния" Белковского можно управлять, управляя тем изображающим этот замкнутый мирок представлением, которым является наша жизнь.
Бессмысленен и школьный вопрос — чему учит нас автор.
Поскольку " Покаяние" также некое упражнение в стиле, — поменяйте обычное в повествованиях третье лицо прошедшего времени ( он пошел..), уберите обычное в драматургии первое лицо настоящего ( я иду..), на второе лицо будущего — ( ты пойдешь..) — неожиданно обнаружится эпический пафос.
Здесь не спрашивают, эх русь, куда несешься ты.
Но констатируют — и встанешь ты, и пойдешь ты...
Что же случится после того, как мы прочитаем пьесу Белковского, несомненно выдающееся произведение, заведомо входящее в классику русской литературы?
..и встанем мы, и пойдем мы...
или — и не встанем, и не пойдем.
Часть 3. РАССМАТРИВАЯ, картина Репина «Приплыли»
В. Голышев обращает внимание на последнюю реплику пьесы — «избави нас, Боже, от этих глубин», Занавес.
Это — легендарная фраза Колумба, сказанная им ввиду нового берега, после бури, настигшей суда в самом конце плаванья, уже вблизи земли.
Не знаю, надо ли отправляться за ассоциациями столь далече.
В этой связи вспоминается нечто куда как более близкое — знаковая картина, составившая добрую часть российского фольклора и миропонимания.
Эта легендарная картина, ставшая частью народного фольклора, не принадлежит кисти Репина. Ее написал художник Лев Григорьевич Соловьев (1839-1919). Картина называется "Монахи ("Не туда заехали")". Датируется 1870-ми годами. Холст, масло.
На самом же деле, в подлиннике, вот она -
