Кто сегодня делает философию в России. Том II. / Автор-составитель А. С. Нилогов. – М.: Аграф, 2011. – 528 с. ISBN 978-5-7784-0405-2
Философский проект «Кто сегодня делает философию в России», второй том которого в канун 2011 года вышел в издательстве «Аграф», по новаторству формата можно сравнить с книгой Диогена Лаэртского о жизни, учениях и изречениях знаменитых философов античности. Я верю, что когда большинство философских статей и монографий будут стёрты из памяти человечества пандемией компьютерного вируса или атакой китайских хакеров, а толстые философские журналы брошены в топку мирового энергетического кризиса, эти два тома сохранятся для человечества бережными коллекционерами по причине, по которой эллины, а затем арабы сохранили книгу Диогена. Историки далёкого будущего ещё напишут о них свои диссертации, ведь в двухтомнике охвачен практически весь спектр направлений русской философии начала XXI века.
Впрочем, склонностью человеческого ума к всеобъемлющему охвату можно объяснить не только неизменную полезность энциклопедических изданий, но и причину, почему так популярны кухонные комбайны «три в одном» или почему пятерчатка при головной боли лучше простого анальгина. Лозунгом Лаэртского была ποικιλία – пестрота изложения, способная придать даже самым занудным философским упражнениям литературный блеск. У него жизнеописания сочетаются с антологией философских идей и даже целыми законченными произведениями, вставленными в текст книги – письмами и стихотворными эпиграммами. По сути – это был первый рассчитанный на массового читателя проект «истории философии», оказавшийся вполне удачным, коммерчески успешным и поэтому – дошедшим до наших дней. И доныне всевозможные авторы историко-философских трактатов, от Томаса Стенли до архимандрита Гавриила (Воскресенского), лишь пытались мультиплицировать успех Диогена из Лаэрты. Проект «Кто сегодня делает философию в России» представляет собой следующий, долгожданный, шаг в развитии философствования о философии: это однозначно не историко-философская книга и не хрестоматия философских произведений, а нечто иное. Лозунг Нилогова можно сформулировать как «антиязычность»: бегство от банальной однозначности институционального философского языка навстречу весёлому стрекотанию интернетного κοινὴ.
Но, пожалуй, ещё более важной особенностью двухтомника «Кто сегодня делает философию в России» (мы смеем надеяться на то, что со временем появится и третий том) является «проспективность» формата: значительная часть философских интервью взята с целью размещения в этом сборнике активно и целенаправленно. Другими словами, значительная часть собранного в книге материала имеет строго «первичный» характер в журналистском смысле слова. Это, безусловно, не хрестоматия и не интеллектуальный дайджест, хотя в части «Философские манифесты» мы имеем дело с жанром философской антологии.
С точки зрения концептуальной новизны нилоговский проект выглядит уникальным не только для русской философии, но и для мировой. Мы затрудняемся сказать, что мешает появлению аналогичного всеобъемлющего проекта на Западе. Возможно, амбиции философских школ и своеобразная университетская «кружковщина», когда философы одного значимого направления избегают совместных публикаций со своими интеллектуальными конкурентами.
Мне лично трудно себе представить, чтобы «киты» современной англоязычной философии, такие как Хилари Патнэм, Дэниэл Деннет и Элвин Платинга, дали разрешение на публикацию своих статей или интервью в одной книжке, а тем более – в одном сборнике с менее выдающимися именами. Вопросы копирайта, пиара, академической конкуренции за гранты предсказуемо задушат подобный проект в колыбели. Даже в более свободной в плане академических условностей России вытянуть его оказалось возможным, лишь позиционировав себя вне всяких институций, академических и государственных, и противопоставив им свою муравьиную настойчивость с безжалостностью прирождённого аутиста. Но вряд ли в любой «цивилизованной» стране подобная попытка обошлась бы автору столь дёшево, без гарантированного залёта в «гнездо кукушки». И это приближает нас к ответу на вопрос: может ли в России появиться аутентичный и одновременно передовой философский проект?..
Проще всего объяснить разницу между обычной хрестоматией философских текстов и данным проектом, сравнив оба формата с методами эмпирической науки: первое – с пассивным ретроспективным наблюдением (survey), а второе – с экспериментом (prospective study). Естественные науки очень медленно доросли до понимания того, что пассивное наблюдение никогда не может достичь методологической чистоты и убедительности результатов, полученных экспериментальным путём, а именно целенаправленного воздействия в заранее запланированных и тщательно контролируемых условиях. Ведь только в последнем случае экспериментатор способен выступить полноценным «демиургом», с холодной решимостью ставящим экспериментальное животное в вопросительную ситуацию. Иногда – довольно жестоко.
Читая двухтомник, мы als ob попадаем в ситуацию поставленного автором интеллектуального эксперимента. Различные философы каждый по-своему отвечают на стандартный набор вопросов, задаваемых с некоторыми необходимыми вариациями, которые отражают профессиональную специализацию интервьюируемых и их принадлежность к тем или иным течениям. В результате мы имеем в руках важный и статистически достоверный результат: рефлексивный ответ нервной системы философов на чрезвычайно болезненный разряд «интеллектуального тока».
В данном случае роль шоковых электродов блестяще сыграли каверзные нилоговские вопросы, от которых невозможно спрятаться за высокие звания и прежние заслуги. Всё это превращает двухтомник в своего рода протоколы допросов из подвалов Лубянки. Читать их можно, лишь искренне наслаждаясь либерализмом и гуманностью следствия, либо, наоборот, ужасаясь изуверской жестокостью интеллектуальной пытки. Но вся эта игра в философский ГУЛАГ, надо признать, составлена на удивление добротно: дела шьются мягко и ненавязчиво и вынесение судебного решения оставляется на полное усмотрение читателя, который, сыграв роль «сталинской тройки», по каждому «делу» сможет вынести свой собственный вердикт, а при большом желании – даже лично привести приговор в исполнение.
Собственно, «следствие» более всего интересуют два вопроса: «Что такое философия – вообще?» и «Что такое русская философия – в частности?» Ответы философов на эти два основных вопроса русской философии часто напоминают доносы в НКВД. Тем интереснее их читать.
Философия, по меткому выражению одного из автора второго тома –Владимира Красикова, – «наиболее экстремистский вид духовного творчества». После этого очевидно, что она рецидивистски занята бесстыдной пропагандой интеллектуальной свободы и злостным разжиганием здравого смысла. И истина для философа продолжает оставаться превыше параграфов уголовного кодекса. Но это вовсе не удивительно.
В череде наук философия играет роль полновластного суверена. Этот вопрос ещё ждёт своего Карла Шмитта. Ведь кто-то должен давать первоначальную интеллектуальную разметку и проводить границы между науками. Один суверен волен распоряжаться своим наделом полностью: он не «слуга народа», а именно полноправный властитель, каких в 1917 году ставили к стенке en masse.
Так и философ: никто не может указать ему на род занятий и укорять в отклонении от предназначения, поскольку никто, кроме него самого, не способен дать ответ на вопрос: что такое философия? Этот ответ может быть слегка «редукционистским»: ведь суверен волен отдать часть своего удела в пользование подданным. Только в этом смысле можно согласиться с замечанием Василия Ванчугова (интервью с которым также опубликовано во втором томе) о том, что философия призвана стать частью «болонского процесса по оказанию образовательных услуг».
Но, даже согласившись стать главным обвиняемым на болонском процессе, философ не может уклониться от ответственности за решение вопроса о предмете философии, сославшись, например, на то, что в обществе «принято» считать философией то или иное. Если он попытается это сделать в России, то очень скоро рискует увидать собственные кишки, наматывающиеся на винт философского парохода. Ведь, кроме философа, ответить на вопрос о его предназначении просто некому. Философия – высшая инстанция для подобных обращений. Поэтому, когда на страницах сборника интервьюируемый начинает вертеться, как угорь на сковородке, пытаясь уклониться от личного ответа, спрятаться за ссылками на авторитеты, мы с наслаждением следим за этими муками рождения.
Итак, цель философии есть упорядочение человеческого мышления по собственному проекту. В зависимости от степени радикализма проекта это может быть как небольшой ремонт, так и тотальная трансформация. В любом случае элемент новизны – ключевой, без него теряет смысл тезис об ответственности философа за свои идеи, ведь у старой идеи уже есть автор. А философ, будучи лишённым полноты ответственности, перестаёт быть интеллектуальным сувереном, и отсюда прямая дорога на пароход, уносящий твой философский труп куда-то вдаль…
Поэтому известные шпетовские упрёки русской философии в «невежестве» и недостаточном знании европейских предшественников следует воспринимать правильно: знания предшественников нужны философу, прежде всего, для того, чтобы не стать невольным плагиатором. Слишком углублённое изучение всего наследия мировой философии вряд ли целесообразно, если только речь не идёт о стезе историка. Ведь в распоряжении философа всего 24 часа в сутках, и если всё время читать, то когда – думать?!
Но движение разума вперёд невозможно без освобождения от излишков воспоминаний и контролируемого беспамятства. Невозможно объять необъятное и согласовать несогласуемое, поэтому философу, как пластическому хирургу, всегда приходится «резать по живому», потроша мозги академиков и удаляя раздобревшую ткань во имя сохранения эстетики тела, взятого в целом. Таким образом, отвержение предшествующего опыта – необходимая черта истинного философствования. Но для того чтобы отвергнуть, вначале необходимо понять. Понять, чтобы сдать в утиль. Конечно, такая стезя не лишена рисков и чревата для философии определёнными издержками в виде дилетантизма, нигилизма и философского ребячества. Однако путь добросовестного начётничества и восторженного ученичества заведомо ведёт в тупик, а потому совершенно неприемлем.
Вместе с тем философы – не террористы. Их цель – взрывать застывшие мозги обывателя и задницы коррумпированных правителей (последние философскому надзору предпочли бы схватку с террористами), но никак не полис в целом. Ведь русская философия невозможна без народа, который неоднократно в своей истории бывал ввергаем в междоусобицы из-за идейной нетерпимости, а по сути – в затяжные религиозные войны под соусом политических преобразований, после чего русским очень долго было не до философии. Так было в Смутное время начала XVI века, когда государство оказалось под управлением иноверцев, нетерпимых к культовым понятиям местного народонаселения. Так произошло в 1917 году с приходом к власти православноборческой группировки. Аналогичная опасность гражданского столкновения на религиозной почве наблюдается в русском обществе начала XXI века.
Огульное отрицание традиционных религий с точки зрения философов древности, начиная с Сократа, есть покушение на порядок полиса, а этимологически – на эллинское политико-религиозное единение. Этот древний урок можно было бы забыть, но всё-таки полезнее – помнить. Поэтому во всём том, что касается верований, философу надлежит быть предельно терпимым. В современном русском обществе религиозная терпимость означает благоприятное отношение к таким непременным составляющим русского духа, как народное язычество, православие и идейный атеизм. Последний за советский период успел превратиться в своего рода религиозное течение, вполне традиционное по своей догматической целостности, и стать органической частью русского национального самосознания. Без всякой иронии можно назвать современный русский атеизм – «религией с нулевой суммой» (божеств). Традиционное русское двоеверие в советский период сменилось фактическим троеверием, расширением границ столь характерного для русских религиозного плюрализма. Среди европейских народов русские по-прежнему продолжает держаться особняком, по своей веротерпимости приближаясь к цивилизациям восточной Азии. Дело за малым: осталось начать политкорректно вешать фанатиков на фонарных столбах.
Отрадно видеть, что в проекте Нилогова нашлось место как православным, так и убеждённым атеистам, а также язычникам. Не были отвергнуты и сознательные инородцы. Это крепит новую культурную парадигму и новое самоощущение русского народа – его интеллектуального слоя: несмотря на разницу в вере, русские остаются русскими. Следует заметить, что их, оказывается, можно не только «допросить» (что Нилогову удаётся мастерски), но и провести с ними дружескую беседу на понятном для всех – и в этом смысле универсальном – русском языке.
Сегодня понятийный аппарат философии оказался единственным надёжным клеем, способным скрепить тело русского народа надёжной интеллектуальной нитью. И вне зависимости от интенций участвующих в этом диалоге, и даже вопреки явной русофобии части философской братии, употребление русского языка в качестве рабочего объективно способствует сохранению русской этничности (identity). Катастрофой стал бы переход большинства философов России на рабочий английский, но этого, надеемся, не произойдёт: уровень обучения английскому языку в России традиционно крайне низок.
В России вновь запахло порохом свободомыслия. Но что делать нам, чтобы не остаться в стороне от нового «великого похода»? Прежде всего, нужно перестать задаваться вопросом о том, что есть русская философия? Ни одна великая философская нация подобными вопросами «национального самоопределения» собственного философского мышления не задавалась. Ответы на них по умолчанию ясны всякому, кто стал на философскую стезю. И как здесь не последовать заветам великого Левши: «У англичан ружья кирпичом не чистят… пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни бог войны, они стрелять не годятся».
Русскую философию не надо ни по-петровски «чистить кирпичом», ни по-большевистски тыкать «мордой в снег», а «делать» в том смысле, который употреблён в названии нилоговского проекта «Кто сегодня делает философию в России».
