"Белые пятна" истории

В Туркестанском генерал-губернаторстве в 1915-1916 годы в связи с наступившим продовольственным кризисом происходили массовые волнения дехкан и рабочих, как местных, так и русских. «…Трудящиеся местного коренного населения, – пишет Х .Ш. Иноятов, имея в виду Туркестанский край, – постепенно начали понимать, что причины их невыносимо тяжелого положения кроются в самом социально-экономическом и политическом строе страны. На почве общих классовых интересов происходило дальнейшее сближение местных трудящихся с русскими, учащались их дружные выступления за сокращение рабочего дня, увеличение заработной платы, улучшение условий труда и быта, снижение цен на продукты питания и т.д.». В качестве примера автор приводит стачку рабочих озокеритовых промыслов на острове Челекен, на промыслах «Вишау», хлопкоочистительных и маслобойных заводов Намангана, Коканда, Андижана и других городов. На селе участились нападения на местные администрации, имения баев, заготовительные пункты хлопкозаводов. Эти выступления, несомненно, носили характер не вооруженного восстания, а классического гражданского протеста против непродуманной внутренней социально-экономической политики правительства, вызвавшей обострение продовольственной проблемы.

Весной 1916 года положение в Туркестанском крае ухудшилось. В Ташкенте, Коканде, Андижане, Намангане, многих других городах толпы голодающих, брошенных властями на произвол судьбы, устраивали шумные шествия и погромы, блокировали местные администрации, громили торговые лавки спекулянтов и базары, требовали принять срочные и решительные меры для улучшения распределения продуктов питания, обуздания безудержного роста цен. Так называемые бунты «пустых кастрюлей» дополнялись на селе нападениями дехканской бедноты на усадьбы земельной аристократии, экспроприацией запасов продовольствия, мелкого и крупного рогатого скота, поджогами имений, а порой и убийствами крупных баев, нажившихся на нещадной эксплуатации безземельных и малоземельных дехкан, коррумпированных представителей волостных администраций и местных чиновников, игнорировавших нужды и запросы трудящихся, беззастенчиво их обиравших. Особенно часто подобные факты имели место в областях Ферганской долины. Для усмирения мятежников власти были вынуждены привлекать полицию и войска.

В Ташкенте недооценивали остроту ситуации на рынке продовольственных товаров и возможные последствия неуклонного роста народного негодования в связи с усилением налогового гнета для максимального увеличения поставок воюющей армии продуктов и денежных пожертвований без учета реального экономического положения населения в городах и на селе. Как правило, эти налоги и поборы ложились на плечи прежде всего менее обеспеченных слоев масс – дехкан и скотоводов. В администрации генерал-губернатора края явно надеялись, что к июню, когда будет собран новый урожай зерновых, положение в Туркестанском крае с продовольствием само собой изменится в позитивную сторону. Однако эти надежды не оправдались. Высокий уровень хлопковости аграрного сектора, вызвавший сокращение площадей под главными продовольственными культурами, не позволил добиться резкого увеличения производства зерновых, прежде всего пшеницы. Цены на хлеб к 1916 году выросли в 4 раза, тогда как на хлопок-сырец, доходы от которого и обеспечивали главным образом удовлетворение потребительского спроса подавляющей части дехканских семей, – всего на 50%.

Роль своеобразного детонатора социального взрыва в Туркестанском крае сыграл указ Николая II «О привлечении мужского инородческого населения для работы по строительству оборонительных сооружений и военных сообщений в районах действия армии, а равно для всех иных необходимых для государственной обороны работ», подписанный 25 июня 1916 года. О нем в Ташкент было сообщено 28 июня телеграммой № 18991 за подписью Министра внутренних дел. В соответствии в решением Российского правительства квота по набору для края была распределена следующим образом: по Туркестанскому генерал-губернаторству, как уже отмечалось, мобилизации подлежали 250 тыс., Степному – примерно 240 тыс. мужчин в возрасте от 19 до 43 лет. Это известие всколыхнуло все общество, вызвало мощный резонанс, привело в движение различные политические силы. Даже спустя более полугода после переломных событий, потрясших обширный регион, генерал-губернатор Туркестанского края А.Н.Куропаткин в рапорте 22 февраля 1917 года Николаю II не без ощутимой тревоги признавал, что «высочайшее повеление… вызвало серьезные беспорядки в областях Туркестанского края как среди оседлого, так, в особенности, среди кочевого населения». И это вовсе не случайно.

Мобилизация изначально была задумана как демонстрация верности масс «царю и Отечеству». Однако она носила классовый характер и нацеливалась на внесение раскола в ряды освободительного движения трудящихся. Так, в соответствии с разъяснениями к указу для степных регионов, от набора освобождались чиновники волостных, сельских и аульных администраций, их вооруженная охрана, духовенство, так называемые «почетные граждане», учащиеся медресе и др. Кроме того, каждый подлежащий призыву мог нанять другого и, откупившись, послать его вместо себя. Таким образом власти намеревались «очистить» Туркестанский край от политически «вредных элементов», руководителей и наиболее видных участников антиправительственных волнений, различных оппозиционных движений и течений, вышедшим из «низов». Льготы, предоставленные представителям состоятельного сословия, занимавшим все ключевые посты в местных администрациях, учащимся медресе, в большинстве своем причастным к либеральному движению джадидов, военизированным охранам волостных и аульных управлений позволяло поднять авторитет колониальных властей, укрепить их позиции в «верхах».

Городская и сельская беднота интуитивно почувствовала «избирательность» набора на тыловые работы, дискриминационный характер зафиксированных в указе о мобилизации льгот и привилегий. Она категорически отвергла принципы призыва местного населения, освобожденного от воинской обязанности, на тыловые работы. Уже в первые дни после объявления о мобилизации начальник Туркестанского охранного отделения доносил, что «по полученным в отделении сведениям, среди туземного населения замечается сильное возбуждение вследствие распространенности слуха, что состоятельным и интеллигентным туземцам будет предоставлена возможность сделать денежный взнос взамен личной явки по набору в команды для окопных работ. В чайханах и т.п. заведениях туземцы говорят, что если не будут взяты на работу богачи, то менее состоятельный класс населения склонен к учинению крупных беспорядков и расправится самосудом с богачами». В этом не было никакого преувеличения. События вскоре показали, что у тех, кто решительно отвергал «избирательную» мобилизацию, слова не расходились с делом.

Следует отметить и то, что среди городской и сельской бедноты оказалось немало тех, кто голоду и нищете, беспросветной нужде предпочел окопные лишения. В Ташкенте, Коканде, Туркестане, Андижане, Самарканде, Петро-Александровске, русских поселениях Аулиеатинского, Черняевского, Перовского уездов, некоторых других на мобилизационные пункты вместе с русскими и украинцами приходили тысячи добровольцев из местного населения – узбеки, туркмены, киргизы, казахи, каракалпаки. Работа далеко от родных мест в тылу действующей армии – на рытье окопов, траншей, ходов сообщения и устройстве блиндажей зачастую под разрывами снарядов противника, пулеметным и ружейным обстрелом – им казалась не более тягостнее, чем гнуть спину на баев и манапов, терпеть унижения и лишения. Важно иметь в виду, что этот выбор в последующем имел огромное значение в осуществлении перелома в мировосприятии немалой части туркестанского общества. Находясь в прифронтовой полосе, общаясь с российскими солдатами и казаками – вчерашними рабочими и крестьянами, деля с ними все невзгоды окопной жизни, боль потерь и болезни, унижения со стороны офицерской касты, тыловики возвращались на родину с совершенно иными взглядами на жизнь, политически подкованными, высоким самосознанием. Из их среды выросли подлинные лидеры освободительного движения «низов», за которыми массы шли в бой за новые идеалы свободы и демократии.

Лидеры туркестанских джадидов в указе Николая II о мобилизации «инородцев» на тыловые работы увидели возможность выслужиться перед самодержавием и укрепить собственные политические позиции. В работах Х.Т.Турсунова, З.Д. Кастельской, многих других исследователей, специально посвященных истории восстания 1916 года в Средней Азии и Казахстане, приводится масса документов и материалов, свидетельствующих о том, что лидеры джадидов были в числе активных популяризаторов указа Николая II, призывали массы к повиновению, исполнению долга по «защите Отечества». Об этом же пишут и многие западные исследователи. Так, Пол Бергн акцентирует внимание на том, что после объявления набора на тыловые работы «в Самарканде, в доме автора реформ Махмудходжа Бехбуди было проведено собрание, чтобы согласовать ответные действия мусульман на указ центрального правительства. На нем присутствовали Mунаввар Кары, журналист, человек образованный, лидер движения за реформы в Центральной Азии, Палваннияз, позднее президент Хорезмской Народной Республики, Усман Ходжа, впоследствии президент Бухарской Народной Республики и Абиджан Махмад...». О том, какое решение на нем было принято, можно судить по тому факту, что 15 августа 1916 года в Ташкенте под председательством Убайдуллы Магзума Абдурасулходжаева был образован городской «комитет содействия» набору рабочих на тыловые работы, куда вошли 16 видных деятелей движения джадидов. Подобные «комитеты» по инициативе идеологов либеральной национальной буржуазии возникли почти во всех областях края.

Почти в каждом номере печатных органов джадидов помещались обращения и статьи, призывавшие местных жителей проявить патриотизм, внести свой вклад в «защиту Отечества». Так, «Туркистон вилояти газетаси» в выпуске за 24 сентября 1916 года особо подчеркивала: «Царь издал повеление, мы пойдем на работу… О, послужим нашему царю, будем помощниками армии, надо помогать отечеству». Журнал «Аль Ислох» в одном из номеров устами Абдурахмана Сайяха поучал своих читателей мусульман: «Дорогим единоверцам рекомендуется в этом отношении наряду с именитыми людьми, умеющими различать добро и зло, подчиниться указанному высочайшему повелению.., ибо защищать дорогую родину – есть дело обязательное для всего населения отечества, как русских, так и мусульман».

Мало чем уступали в «патриотическом» рвении туркестанским джадидам казахские. Выражая их точку зрения, газета «Казах» в передовой статье наставляла, что «приказ царя – истина, и ему возражений быть не может». Она подчеркивала, что «приказа мы не можем не выполнить» и призывала «аксакалов, сознательных граждан» разъяснять людям его суть и смысл. В воззвании «К киргизскому народу», напечатанном в номере газеты за 22 июля 1916 года, звучали опять-таки те же «патриотические» нотки: «Приказ царя должен быть безоговорочно выполнен. Мы так говорим и будем говорить. Царю честно служить – наш долг. Это надо разъяснять народу. Мы принимаем все меры к тому, чтобы убедить наш народ в этом». И джадидские лидеры шли в люди, чтобы увеличить ряды сторонников империалистической войны, решительно осужденной массами.

Усиление противостояния в обществе было чревато не только серьезными морально-политическими, но и вполне конкретными экономическими потерями. В этом отношении весьма примечательно признание самого А.Н.Куропаткина, сделанное им, скорее всего, для снятия с себя ответственности за восстание в Туркестане и провал мобилизационного плана. Как бы предупреждая о возможных последствиях ускоренного проведения набора рабочих в Туркестанском крае на тыловые работы, он писал, что «потери государства от крутого проведения проектированной меры были бы громадны, одного хлопка было бы потеряно на сотню миллионов рублей. Потеря скота, так нужного армии, тоже составила бы непоправимый ущерб интересам армии». Причиной тому, разъяснял он помощнику военного министра Фролову, в том, что «в России привлечение мужского населения к участию в войне в возрасте с 19 до 43 лет… проводилось в течение двух лет. Население постепенно теряло часть своих рабочих сил и к этому приспосабливалось. В Туркестане одновременное и быстрое привлечение всего мужского населения в возрасте от 19 до 43 лет было бы страшным ударом для населения прежде всего в экономическом отношении». В целом верно оценивая вероятные экономические последствия поспешного проведения мобилизации населения в Туркестанском крае на работы в тылу действующей армии, в то же время А.Н.Куропаткин не призывал отменить ее, а лишь намекал на целесообразность растянуть сроки и сократить численность призываемых.

Поляризация туркестанского общества летом 1916 года на сторонников и противников выполнения указа Николая II стала закономерным результатом дифференциационных процессов, которые шли в освободительном движении, а сами формы и методы, которыми проводилась мобилизация рабочих на тыловые работы непосредственно губернскими, уездными и волостными администрациями – в спешке, без соответствующей агитационно-пропагандистской и разъяснительной работы среди масс, в духе пресловутого служебного рвения, к тому же совпадение кампании по времени с разгаром летних полевых работ оказали огромное влияние на их ускорение. Ситуацию усугубило то, что с первых же дней начала реализации указа военно-колониальные власти края, привыкшие применять методы давления, сделали ставку исключительно на силу, решительное подавление любых форм сопротивления населения. 17 июля 1916 года царским указом в Туркестанском крае было введено военное положение, что предоставляло военным губернаторам областей широкие полномочия. В специальной инструкции, адресованной помощником генерал-губернатора края М. Р. Ерофеевым военным губернаторам, предписывалось регулярно «производить военные прогулки по туземным городам и селениям с целью ознакомления с ними и способом действия на случай применения карательных и понудительных мер, также для благоприятного воздействия на умы туземцев, не подчиняющихся распоряжениям правительства. Прогулки сопровождать тактическими учениями». Как видим, власти предвидели неизбежность эксцессов и тщательно готовились к ним. Во все области, уезды и волости дополнительно направлялись подразделения регулярных войск – казацкие сотни и солдатские роты, которым придавались орудийные и пулеметные расчеты, для оказания психологического давления и пресечения всякого сопротивления.

На противоположном фланге мобилизационного фронта обработкой общественного мнения занималась весьма пестрая коалиция правых оппозиционных сил, в котором резко выделялись активисты джадидского движения, консерваторы из среды феодально-байской элиты, родоплеменной верхушки и руководителей местных администраций на уровне кишлаков и аулов, старообрядцы из числа духовенства (ишаны, имамы и т.п.), которые представляли различные суфийские ордена, настоянные на традиционализме. Их цели и задачи не были идентичны: если джадиды главным образом призывали к демонстрации на практике патриотизма, верности царю и готовности служения «единому отечеству», то представители имущественного сословия и мелкого чиновничества – к игнорированию мобилизации, решительного требования отмены царского указа, ибо набор вел к срыву хода полевых работ, что могло отразиться на урожае, угрожал снижением доходов и, следовательно, ухудшением экономического положения и материального благосостояния феодально-байской олигархии, рьяные старообрядцы, сохранявшие приверженность панисламизму и пантюркизму, – саботированию мобилизации с тем, чтобы таким образом нанести ущерб боеспособности российской армии и оказать практическую помощь воюющей единоверной Турции в разгроме врага. Их поддерживали эмиссары зарубежных спецслужб – Германии, Турции, а также Ирана и Афганистана, с территории которых в регион засылались разведывательно-диверсионные и пропагандистские группы для общей дестабилизации политической и социально-экономической обстановки в Туркестанском крае, организации антиправительственных выступлений под лозунгами борьбы против национального и колониального угнетения, за расширение прав и свобод, полной отмены военно-колониального управления.

2. Тень «газавата» в Туркестане

Серьезные просчеты властей в организации и проведении мобилизации населения на тыловые работы, широкий диапазон воздействия оппозиции на общественное мнение стимулировали формирование устойчивого неприятия большинством масс призывной кампании, ускорение консолидации ее противников, их перехода от слов к практическим действиям. Уже 4 июля 1916 года, т.е. менее чем через неделю после начала мобилизации и почти в первый же день составления списков мужчин коренной национальности в возрасте от 19 до 31 года, что предусматривалось в указе Николая II, в городе Ходженте Самаркандской области состоялась многотысячная демонстрация городской и сельской бедноты – ремесленников и кустарей, безземельных и малоземельных дехкан. Среди них было немало женщин и детей. Заблокировав приставство, забрасывая камнями чиновников канцелярии, солдат и полицейских, местного судью и аксакалов, пытавшихся призвать их к сохранению спокойствия и порядку, они потребовали отмены составления списков и свертывания кампании. Вмешательство уездных представителей не разрядило ситуацию. Напротив, наэлектризованная масса выразила им недоверие и пыталась ворваться в здание канцелярии. Несколько подоспевших солдат караульной роты и полицейских открыли по безоружным огонь. Двое демонстрантов были убиты, один получил тяжелое ранение. Некоторые наиболее активные участники демонстрации оказались арестованы. Но это не ослабило накал противостояния. С Ходжента массовые волнения перекинулись на другие городки и поселения. Жители кишлака Костакоз единой колонной двинулись в город, чтобы вызволить арестованных товарищей. Крупные столкновения демонстрантов с полицией и солдатами произошли в Ура-Тюбе, ряде кишлаков Ганчинской волости, для подавления которых были брошены карательные подразделения.

5 июля в городе Ургуте двухтысячная колонна демонстрантов утром блокировала канцелярию волостного управителя, требуя отмены набора. Несколько человек ворвались в помещение канцелярии и, несмотря на протесты пристава, главы администрации и других чиновников, уничтожила все списки подлежащих мобилизации. В тот же день на железнодорожной станции Куропаткино толпа возмущенных напала на артиллерийский расчет. 7 июля произошли волнения в селении Дагбит, а 9 июля – кишлаке Газы-яглык Кокандского уезда. 11 июля в центр столкновения демонстрантов с полицией и солдатами превратилась старогородская часть Самарканда. Таким образом волнения за считанные дни охватили всю Самаркандскую область. «Брожение росло, – писал военный губернатор Самаркандской области генерал Н.С.Лыкошин, – драки и убийства вспыхивали то в одном месте, то в другом, уговоры и увещевания местных властей не действовали, разъяснениям не доверяли, пока, наконец, все это не вылилось в форму открытого восстания против русского правительства». Кстати, надо отдать должное Н.С.Лыкошину, который одним из немногих, выражая общее настроение коренного населения, предупреждал, что «мало надежды на то, что население где-нибудь добровольно нарядило рабочих», был убежден, что «на добровольное подчинение… вряд ли можно рассчитывать». Вопреки этому, на самаркандские события поспешили откликнуться 20 представителей элиты деловых кругов Бухарского эмирата, которые заявили, что «бухарское купечество, одушевленное чувствами искренней преданности и любви к России, выражает свое крайнее негодование по поводу мятежных действий самаркандцев». Столь явное лицемерие нельзя было объяснить ни русофобией, ни промонархистскими, точнее – процарскими поветриями при дворе эмира Бухары Сеида Алим-хана, поддерживавшего дружественные отношения с Николаем II. Они были типичны для правящих кланов и их надежной опоры – состоятельных слоев общества, приращивавших свои капитали благодаря всемерной поддержке правящего режима.

Куда пессимистичнее относился к царскому указу о мобилизации инородцев даже военный губернатор Ферганской области генерал-лейтенант А.Гиппиус, который обращал внимание на несвоевременность проводимой кампании, совпавшей с мусульманским праздником ураза (пост), что уже само по себе создавало благоприятные условия для волнений, которые, считал он, при любом исходе будут иметь и религиозный, и политический характер, Более того, А.Гиппиус, чтобы предотвратить осложнения, взял на себя ответственность внести необходимые коррективы в проведение мобилизационной кампании с учетом реальной обстановки, издал распоряжение с 27 июля приостановить ее до окончательного выяснения вопроса. Об этом он проинформировал администрацию генерал-губернатора Туркестанского края и руководство Туркестанского военного округа. В результате А.Гиппиус был снят с должности. Власти, как российские центральные, так и региональные, даже видя разрастание волны протеста против набора на тыловые работы, не предпринимали конструктивные шаги для установления диалога с населением, не желали внести необходимые коррективы в мобилизационные планы. Тем самым они в большой степени способствовали превращению в общем-то мирной кампании в нечто принудительно-реквизиционное, вызвавшее все возраставшую волну массовых протестов различных слоев населения.

9 июля массовые протесты против набора рабочих захлестнули Андижан. Здесь толпы горожан и сельчан, вооруженные кетменями, палками и камнями, напали на городскую администрацию. Полиция и казаки открыли огонь. Трое демонстрантов были убиты, 22 – ранены. 10 июля в Старом Маргилане на городской площади были убиты аксакал, три мираба и городовой. Закончилось кровопролитием и протестное выступление 11 июля в Ташкенте. Многочисленная неуправляемая толпа собралась в Бешагаче у полицейского управления, требуя отменить набор. Солдаты и казаки ответили огнем. В результате 11 человек были убиты, 15 – ранены, 34 задержаны и отданы под суд. Старогородцев поддержали в Тойтюбинской, Пскентской и Кенджигалинской волостях, население которых отказалось идти на тыловые работы.

Кровавые события в Ташкенте стали последним звеном в сложной цепи протестных демонстраций и волнений, участники которых требовали соблюдения своих гражданских прав, отмены льгот и привилегий по призыву на работы в тылу армии, предоставленных имущественному сословию, учета экономических интересов бедноты. Нередко в лозунгах демонстрантов звучали и призывы к властям пересмотреть оплату и условия труда на предприятиях, сократить налоги и поборы, осуществить перераспределение земли и воды, обеспечить их равную доступность для всех категорий земледельцев и т.п. В них нашли отражение наболевшие политические и социально-экономические проблемы, волновавшие подавляющую часть туркестанского общества. Однако они натолкнулись на консерватизм мышления официального Санкт-Петербурга, стену равнодушия представителей военно-политической и колониальной верхушки Туркестанского генерал-губернаторства, привели к таким же бессмысленным кровопролитиям, как и в центральных районах Российской империи, подавлялись с той же жестокостью силами армии и полиции, как и рабочие и крестьянские выступления в метрополии.

Представители местной правящей элиты осудили протестные выступления сельской и городской бедноты. 22 июля группа «почетных туземцев» Ташкента и гласных городской думы обратилась к генерал-губернатору Куропаткину с выражением сожаления по поводу беспорядков. «…Они, потрясенные и подавленные явным неповиновением некоторой части ташкентских горожан высочайшему повелению о привлечении туземного населения к тыловым работам, – писал А.Н.Куропаткин, – просят верить их глубокому возмущению дерзостным преступлением безумных ослушников и искреннему желанию искупить их великую вину… т.е. исполнить волю государя и дать требуемый наряд рабочих». Таким образом местная правящая элита не стала скрывать свою полную солидарность с царским самодержавием и в очередной раз продемонстрировала решительную поддержку политики колониальных властей в регионе.

В результате демарша «почетных туземцев» и гласных Ташкентской городской думы, олицетворявших идейную платформу правящих кланов, раскол в туркестанском обществе между «верхами» и «низами» не только не сократился, а, напротив, более расширился и углубился, создав тем самым конфронтационное поле для усиления противостояния и противоборства самых различных социальных и политических сил. Не будет никаким преувеличением, если скажем, что именно позиция «почетных туземцев», совпадавшая с тактикой лидеров джадидов, части национальной буржуазии, а также некоторых прослоек элиты духовенства, позволила впоследствии лишить массовые выступления городской и сельской бедноты в ряде районов Туркестанского генерал-губернаторства сплоченности и организованности, придать им привычную стихийность и свернуть с магистрального пути движения к приоритетной цели – достижения национальной независимости. Вот почему немало западных исследователей позицию, занятую лидерами либеральной демократии, расценивает как ренегатство. Так, Филипп Д. Картин, особо подчеркнув, что в 1916 году в Туркестане «протесты против мобилизации коренного населения на тыловые работы получили широкое распространение», в то же время констатирует, что несмотря на это «никакого значительного подъема движения за независимость... не наблюдалось». В итоге реальный шанс для совершения исторического скачка был упущен.

Крайне правые радикальные оппозиционные силы настойчиво стремились заполнить полосу отчужденности между властями и народом. В ряде областей, уездов, городов и сел края они энергично пробирались к руководству мирными протестными выступлениями, навязывали демонстрантам, потерявшим всякую надежду на конструктивный диалог, на достижение взаимопонимания с российскими военно-колониальными администрациями и местными органами, лозунги, вынашиваемые некоторыми крайне правыми движениями и течениями, а зачастую – собственные, нацеленные прежде всего на удовлетворение личных амбиций, приращивание политического капитала. Эти лозунги и призывы, внешне весьма привлекательные для политически неискушенной и неопытной массы, а по сути в корне противоречащие их интересам, настоянные на сепаратизме, национализме и замшелом шовинизме, уводили городскую и сельскую бедноту, ее верных союзников – кустарей и ремесленников с пути борьбы за свои права и подлинные идеалы. Наиболее контрастно это аккумулировалось в Джизакском восстании, отличавшимся от стихийных протестных волнений, мятежей и демонстраций, захлестнувших обширный Туркестанский край, как своей идейной окраской, так и организованностью.

Если просмотреть хронологию антимобилизационного движения в Туркестанском генерал-губернаторстве, динамику его подъема и спадов, то можно легко убедиться, что восстание в Джизаке, начавшееся 13 июля, падает как раз на период не апогея, а перигея, наступившего после событий в Ташкенте. Они вынудили краевые власти, напуганные не на шутку размахом волнений и мятежей, приведших к кровопролитию, чтобы не сорвать окончательно всю кампанию, все же пойти на частичные уступки: остановить набор на тыловые работы до окончания традиционного для мусульман уразы и сразу следующего за ним празднования Курбан-хаита (праздник жертвоприношения), то есть до 21 июля. Видимо, полагая, что военная администрация Туркестана не выдержала мощного давления народного движения и более не способна контролировать ситуацию, группа старообрядцев решила воспользоваться временной передышкой и массовым недовольством населения для совершения переворота и захвата власти. Ее возглавлял духовный лидер крайне правых ишан Назыр-Ходжа Абдусалямов, являвшийся, скорее всего, предводителем суфийского ордена Накшбанди, имевший многочисленных мюридов – последователей в различных районах Джизакского уезда, единомышленников среди представителей правящих кланов, бывших потомков ханов и беков.

Сообщества шахидов, которыми руководили фанатично преданные ордену ортодоксы, образовались не только в центре Джизакского уезда, но и сельских районах. В Багдадской волости одно из них возглавлял крупный землевладелец и торговец Абдурахман-Ходжи Абдуджаббаров (прозвище Джевачи), на Санзарском участке – бывший кази Туракул и его брат Ишанкул Турадбековы, Заамине – ишан Касым-Ходжа, в городе Джизаке – ишан Мухтар-Ходжа и т.д. Разумеется, в том, что на данном этапе освободительного движения в некоторых регионах Туркестанского генерал-губернаторства к руководству протестными выступлениями масс пришли представители именно крупной земельной олигархии и элиты духовенства, обладавшие организаторскими способностями, умеющие сплачивать людей и вести за собой характерными для них методами – явление закономерное. Они пользовались в общине авторитетом и сильным влиянием. Кроме того, как отмечают Рой Элисон и Лена Юнсон, региональные власти «серьезно ограничили экономическую власть исламских институтов, что оказало воздействие на подъем консервативных и радикальных исламских движений». Естественно, элита туркестанского духовенства с этим не желала смириться и хотела бы взять реванш, возвратить себе утраченные права и привилегии. Опасность заключалась даже не в этом, а в том, что радикально настроенные крайне правые ортодоксы проявляли религиозную и национальную нетерпимость, отвергали любую форму инакомыслия, навязывали другим чуждые идеи, собственные интересы неизменно ставили выше коллективных, общественных, пользуясь своим положением лидера. Это превращало движение масс в слепое, бессловесное орудие удовлетворения кастовых и групповых амбиций, придавало ему большую разрушительную силу, помноженную на безоглядной вере и фанатизме.

Исследователям на основе скрупулезного изучения документов и материалов, воспоминаний непосредственных участников событий, порой довольно противоречивых, удалось составить точную картину развития Джизакского восстания. Она не оставляет никаких сомнений в том, что его организаторы и вдохновители руководствовались отнюдь не стремлением к возрождению «национальной гордости», не идеями реанимации норм и принципов «истинного ислама», не борьбы с «колониальным гнетом», а типичной жаждой господства над массами и монопольного обладания властью. Кратко изложим события, опустив некоторые несущественные детали.

События в Джизакском уезде разворачивались стремительно. В мечети старой части города на 12 июля был назначен сход граждан для сверки списков мобилизованных на тыловые работы, но его перенесли на 13 июля. Этого времени оказалось достаточно, чтобы крайне правые ортодоксы наладили связи с ташкентскими единомышленниками и провели среди населения «разъяснительную» работу. Возмущенная толпа, узнав от ишана Назыр-Ходжи о том, что в Ташкенте набор отложен до окончания поста, тут же стала требовать не переноса сроков мобилизации, а уничтожения списков, отмены системы «откупа», распространить набор на выходцев не только из бедных, но и богатых семей. Несколько человек на базарной площади с яростью набросились на старшину Мирзаяра Худаярханова, отказавшегося выдать списки мобилизованных, и убили его. Ослепленные пролитой кровью и одурманенные призывами к газавату, толпы мятежников, провозгласив беком города ишана Назыр-Ходжу, стали расправляться со всеми, кто так или иначе был связан с властными структурами. При этом ни национальность, ни вероисповедание во внимание не принимались. Они устроили самосуд и над прибывшими в старый город без охраны для ведения переговоров начальником уезда полковником Рукиным, старшим аксакалом Юлдашевым, приставом штабс-капитаном Зотоглавовым, переводчиком Мирзой Хамдамом и сопровождавшим их джигитом Камилом Саиббаевым. То было пока только началом разыгравшейся кровавой трагедии.

Подоспевший на место стычки немногочисленный отряд помощника начальника уезда подполковника Афанасьева так же подвергся нападению и ответил огнем. Было убито 11 человек. Восставшие отступили, но отряд не стал их преследовать и перекрыл дорогу в новый Джизак, где имелись склады вооружения и боеприпасов. Тем временем мятежники под предводительством ишана Назыр-Ходжи двинулись к линии железной дороги, уничтожая все на своем пути. Они обрывали провода, подожгли на станции баки с нефтью, устроили погром рабочих казарм, других жилых и производственных построек. Затем, разбившись на мелкие группы, разгромили станции Ломакино, Обручево, Куропаткино и Ростовцево, разобрали железнодорожное полотно. В стычках было убито несколько железнодорожных рабочих и служащих. Около трех тысяч мятежников, отделившись от основной группы, повернули к Самарканду. По пути они сожгли железнодорожные мосты, полностью разрушили путь между станциями Урсатьевская и Джизак, прервали телеграфную связь с центром.

В это же время в Багдадской волости Абдурахман-Ходжи Абдуджаббаров провозгласил себя правителем несуществующего бекства и объявил газават. Сколоченный им отряд, присоединившись к группе ишана Назыр-Ходжи, напал на селение Богдан, разгромил дом участкового пристава и канцелярию, хозяйства крестьян-переселенцев. Не довольствуясь этим, мятежники продолжали бесчинства. 15 июля были схвачены и убиты письмоводитель Сибирцев, лесообъездчик Бабин и некоторые другие.

Крупный отряд ишану Касым-Ходже из числа последователей удалось сколотить в Зааминской волости и объявить газават. 14 июля вооруженные мятежники окружили управление пристава Соболева, требовали сдать все имеющееся на складе оружие и для сохранения жизни перейти в мусульманство. Когда тот отказался, они открыли стрельбу. Пристав был тяжело ранен и вскоре скончался. На следующий день в главной мечети села одурманенная толпа провозгласила своего предводителя ишана Касым-Ходжу зааминским беком. После шумного пира, устроенного в его честь, она двинулись в сторону станции Обручево. Разгромив производственные и жилые объекты, расправившись с рабочими и мастеровыми, мятежники направились на станцию Усатьевская.

Особой жестокостью отличался отряд под предводительством Туракула Турадбекова, образовавшийся на С