(эта статья основана на теории Телесной Метафоры. Это название и термины "экспансия", "пострационализация", "границы", "обратная связь", "жизненное пространство" и прочие - оттуда. Я могу их расшифровать отдельно).
Мы часто сталкиваемся с тем, что человек, мечтающий о свободе и получивший ее, через некоторое время оказывается недоволен результатом. Свобода не приносит счастья многим людям в так называемом "свободных" обществах. Статистика показывает, что сытые и свободные субъективно полагают себя несчастнее голодных и несвободных, хотя должно быть наоборот. Рационально этого объяснить нельзя. Более того, что такое "свобода", мы, оказывается, толком не знаем; уж слишком разнятся философские ее определения с тем, что мы от свободы ожидаем субъективно. Мудрый человек сказал по этому поводу: "Голодными управлять легко: известно что он хотят - чтоб их накормили. Но как узнать, что хотят сытые?" Чтобы как-то зацепиться за ответ на этот вопрос, нам понадобится несколько более сложная теория, умеющая учитывать иррациональные факторы и субъективные оценки.
С точки зрения Телесной Метафоры, свобода - позитивно оцененная субъектом возможность телесной экспансии. Например, если Вы хотите заниматься чем-то приятным и/или полезным и видите для этого все возможности, то Вы ощущаете себя свободным в самом лучшем смысле этого слова.
Комплекс образов свободы создается безусловно позитивными для тела актами освобождения тела от какого-либо давления, ограничения или стеснения - или же с пересечением границ, за которыми простирается новое пространство. Следует отметить, что часто это сопровождается актом борьбы субъекта, преодоления им трудностей, опасностей и сомнений, и часто ему приходится проходить через период явного физического, усиленного давления на тело, а не образного, от которого можно отмахнуться.
Субъект вправе ожидать повторение удовольствия, испытанного при освобождении/расширении, от своих дальнейших экспансий, проводимых в этом новом пространстве. Это вроде бы "естественно", но фокус в том что это ни на чем не основанная оценка; совершенно необязательно, что в новом пространстве его экспансии будут удачны. А незаконченная экспансия для сознания имеет безусловно отрицательный характер.
Правда, совершая экспансии в новом пространстве, субъект еще некоторое время продлевает свое эйфорические состояние - он хватает все то, чего раньше был лишен. Но легкие экспансии скоро кончаются, и он остается один на один с нелегкими. Это происходит тем быстрее, чем больше субъектов осваивает новое пространство и расхватывает "лучшие куски".
Опять наступают нелегкие времена. Субъект пострационализирует свой предыдущий опыт, и находит, что теоретическая модель, которой он следовал еще недавно и которая привела его к успеху, имеет изъяны и нуждается в ревизии. Ревизия показывает, что в успехе был немалая доля случайности и неконтролируемых субъектом факторов. И приходится признать, что "свобода - это осознанная необходимость нести ответственность за свои слова и поступки", и что вечной и абсолютной свободы не бывает. Это несправедливо, это гадко, это неприятно, и на осознание этого требуется своего рода интеллектуальное мужество. Увы, только оно может стать базой для новых преодолений и открытия новых пространств для тела. А может и не стать - вот что неприятно вдвойне.
Таким мужеством, такой способностью удерживать внимание на подсознательно неприятном образе и холодно препарировать самого себя, обладают не все. Часто мы видим людей, которые приписывают свой успех исключительно своим личным качествам и/или следованию неким якобы правильным принципам и теориям. Это возвращает их сознание в зону комфорта и иллюзорного контроля.
Такой субъект легко может впасть в депрессию от завоеванной им "свободы" - с ним происходит то, что называется модным словосочетанием "когнитивный диссонанс" - а если он не имеет при этом привычки критически оценивать обстоятельства и свои планы и поступки, то начинает пострационализировать свой опыт с целью во что бы это ни стало сохранить связку типа "освобождение было прекрасным, значит и свобода должна быть прекрасной и это состояние должно длиться и длится". Он тяготится положением, которое сам же себе создал. Он хочет "перемен".
Так как в реальности "перемен" уже не происходит, сознание начинает путаться во все более и более сложных теориях, долженствующих замазать эту щель, из которой дует холодный сквозняк неумолимого материализма - и тут на помощь приходит "спасительная" мысль: нужно возобновить борьбу. Ведь борьба уже раз привела к "освобождению" и связанной с ней непродолжительной эйфории, а значит, может привести еще раз. Раз уж пришел кураж бороться, то объект, с которым нужно бороться, находится моментально. Появляется и укрепляется ожидание, что эйфории снова можно добиться, если только устранить несколько досадных препятствий. Подбирается соответствующая обстановке теория. Она проверяется и - о чудо! - снова срабатывает тот же фокус - легкие препятствия устраняются легко. Удовольствие, правда, проходит быстро - и вот вокруг снова остаются нелегкие препятствия. Но ничего страшного - их же можно устранить борьбой.
Понемногу человек перестраивает свою жизнь так, что подсаживается на "борьбу". Его сознание постепенно теряет последнюю критичность и заполняется конспирологическими образами. С их помощью он ищет повтора ощущений стеснения тела, чтобы снова испытать освобождение - но вместо долгожданной эйфории он получает только обещание, что получит ее при более интенсивной борьбе. Он просто плохо боролся, а "счастье было так близко" - и он снова бросается в гущу "борьбы". Постепенно, в борьбе с неподдающейся и утяжеляющейся реальностью, человек подходит к черте, где он напрашивается на явное физическое насилие, и таки нарывается на него. Насилие - отличная обратная связь: она убеждает борющегося в том, что противник действительно существует и что он действительно силен, жесток и страшен - как и гласила теория борьбы, им же самим специально выбранная для оправдания необходимости борьбы. Он все сильнее бьется об стену головой, убеждаясь, что и стена отвечает ему тоже все сильнее, но мы знаем, что согласно теории борьбы, виновата во всем стена, так что "все нормально".
В отбитой об стену голове такого несчастного раз и навсегда щелкает "я прав", и он становится наркоманом, стремящимся за наркотиком, который уже не приносит эйфории, а только облегчает страдание. Он как сорвавшийся с катушек игрок повышает ставки, надеясь на финальный выигрыш. А то, что такой выигрыш его якобы ждет и что он будет сопровождаться невиданным доселе счастьем, ему постоянно напоминают дирижеры борьбы.
Собственно, свобода как возможность заниматься своим делом, для такого человека потеряна навсегда. Даже если ее ему предоставить, он ее не увидит, ибо сознание целиком перестроено на "борьбу". Кропотливое, аккуратное делание чего-то уже не для него. Он уже только разрушитель, ибо разрушение есть лучший способ борьбы. Что будет дальше, что вырастет на пепелище, его не волнует - теория борьбы гласит, что будет "щасье" и все чудесно устроится само. Он надеется на всеобщую катастрофу, которая уничтожит то, с чем он борется - и неважно, что будет уничтожено еще, - и приближает ее. В ожидании катастрофы он смакует аварии, теракты, несчастные случаи, пожары, наводнения и любые факты смерти и разрушения. С ним уже невозможно разговаривать о чем-либо, кроме борьбы. Вокруг него образуется выжженная жизненная окрестность, где не остается ничего, кроме борьбы и пепла. Это как бы узкая щель, внутри которой он все еще "свободен", но она постоянно сужается как в рассказе Эдгара По вследствие козней противодействующего в борьбе объекта. Любое событие, любого человека, любую вещь или мысль он оценивает с точки зрения пользы для борьбы или угрозы. Цели борющегося все менее и менее понятны посторонним: какие-то там выборы губернаторов, какая-то там 31 статья - но для него-то все кристально ясно.
Со стороны такой борющийся выглядит тягостным инфантильным идиотом.
Он требует, чтобы ему кто-то организовал гражданское общество.
Он требует от власти, чтобы та создала ему условия для борьбы с ней.
Он на всех углах верещит о зажиме свободы слова, а что сказать-то хотел? - Так опять же, "власть зажимает мою свободу".
Он создает неудобства всем, испытывая свое право собираться где попало и там жаловаться, что ему не дают собираться.
На вопрос "а что будет, если вы победите в борьбе" не отвечает, только моргает глазками и блеет "ну… это... мне же сказали... свобода сама все устроит... но сначала обязательно трибунал над предыдущей властью!"
Вспомните "Песню о Соколе" Горького - а лучше перечитайте - вот он, борец, в очередном припадке борьбы за не поймешь что. Он становится противен всем - ведь он уже не может скрывать, что кругом ""быдло" и "жополизы", трусливо уклоняющиеся от борьбы, и "бригады", вооруженные психотронным оружием. Его поступки становятся все более ужасными и отвратительными, ибо якобы противостоящая ему в борьбе сила впадает в "беспредел" и ему "не остается выбора".
Вскоре сами борющиеся обнаруживают, что не могут сотрудничать даже друг с другом. Естественно, ведь борьба сожрала и навыки сотрудничества. И тут снова появляются упомянутые выше дирижеры - политики, проходимцы, идеологи - в общем, лица, которые не могут пройти мимо бушующей, но бестолково растрачиваемой энергии. Немного словесных манипуляций, немного усовершенствований в "теорию борьбы", немножко денег (тоже отличная положительная обратная связь) - и вот уже можно направить толпу "борющихся за свободу" в любом направлении. Как баранов, право слово. К катастрофе, которую они же сами жаждали.
