Даже в самом фантастическом варианте, если предположить возможность создания однородной системы, которая окажется общей и для России, и для Запада – даже если это предположить, нужно предположить заведомо невозможное.
Можно конечно сказать, «Дело не в прогнозах или глупости политдеятелей, а в потоке истории и ее понимания, вопроса - как ее трактовать. Как цепь случайностей, вливающихся в гегелевскую закономерность, или же как ожесточенную борьбу классов за свое выживание, где огромную роль играет личность и система заговоров, реализующих определенную проекцию, не всегда закономерную и не всегда логически следующую из существующей экономической и прочей обстановки».
На что, скорее всего, нужно было бы ответить: «как огромную борьбу классов, через случайности вливающихся в гегелевскую закономерность - каковая реализуется через деятельность личностей. Но есть еще один момент, о чем собственно и говорилось выше - что в некий момент процессы усложнились настолько, что мы столкнулись с кризисом прогностического сознания - и практически ни одна личность или политическая сила в последние десятилетия не добилась поставленных ими целей».
Чтобы на равных правах полноценно войти в созданный ИМИ мир, надо добиться абсолютно невозможного - пройти Западный путь западным курсом, западными методами со скоростью движения, в несколько раз превышающей западную.
Чего тот же Запад, в силу легко прогнозируемых последствий позволить просто не может.
Если же это не произойдет, СНГ и Восточная Европа превратятся в регион, поставляющий дешевую рабочую силу для преуспевающего Запада, т.е. окажутся примерно в том же положении, что и регионы Латинской Америки и Африки. Мир четко разделится на страны, покупающие дешевую рабочую силу, и страны, ее продающие, “нации-собственники” и “нации-пролетарии”. Противоположность, на микроуровне рассмотренная Марксом, дорастет до макроуровня - при отсутствии резервов развития “вширь”, которые были у этой системы в ХIX - начале ХХ века. Хватит ли у победителей “гуманизма” и денег строить “планетарную” Швецию? Эта система будет лишена и другого - внесистемного противника, каким был СССР и его союзники, и наличие которого заставляло правящий слой снимать внутренние напряжения своей системы за свой собственный счет. Нельзя не видеть и того, что народы проигравшего Восточного блока, не получив того благосостояния, на которое рассчитывали уже сегодня, не сравнявшись в уровне жизни с нациями-собственниками, рано или поздно начнут – и уже начинают – по-другому смотреть на свой выбор второй половины 80-х годов. Среди жителей Восточных земель Германии уже 80 % говорят, что предпочли бы жить в таком государстве, как ГДР. Но и самое забавное, что более 70 % жителей Западных Земель говорят тоже самое. И почти половина граждан Объединенной Германии называют Берлинскую Стену «лучшим, что было в истории».
По-другому смотреть на свой выбор второй половины 80-х годов - и те постулаты, которые заставили его сделать. Вряд ли они тогда довольствуются тем, что захотят восстановить статус-кво, а не придут к выводу, что им, совместно с народами нынешних развивающихся стран есть что взыскать у новых работодателей.
Не окажется ли все гражданские войны прошлого милой и гуманной домашней ссорой на фоне того социального и национального взрыва XXI столетия, который будет тем сильнее, чем упрямее его будут пытаться сдержать?
Есть и совсем иной аспект проблемы. Насколько на деле внутренне прочна система, представляющаяся сегодня образцом мира всеобщего благоденствия? Сегодня утверждение о том, что Маркс принял детские болезни капитализма за его старческие недуги для многих стало почти трюизмом, однако никто не опроверг сам его анализ отношений, возникающих в мельчайших клеточках этого общества. Маркс показал противоречия самого принципа купли-продажи рабочей силы, противоречия, возникающие не из нарушения, а из соблюдения принципа полной его оплаты. Однако все опровержение его теории состоит в указании на тот факт, что в 70-80-е годы 20 века десятке - другом стран, строящих свою систему на этой основе, рабочие жили лучше, чем в странах, где она была устранена , и вовсе не собирались устанавливать “диктатуру пролетариата”. Но достаточно ли этого? В 6-м веке империя Юстиниана была сильнее Западных королевств, через тысячу лет Испанская монархия была богаче Нидерландов - достаточно ли этого для вывода о превосходстве рабовладения над феодализмом, а последнего - над системой частного предпринимательства?
Здесь необходимо, скорее, говорить о другом. Мы не можем не признать, что экономическое обоснование необходимости обобществления собственности заключалось у Маркса в обосновании необходимости замены анархического производства плановым в условиях машинной индустрии, когда резко повысилась техническая и экономическая взаимозависимость различных предприятий, превращающихся, в общем-то, в соподчиненные звенья единого производственного процесса. Исходя из внутренней логики этого общества, именно класс рабочих должен был осуществить этот переход. Но, когда рабочий класс продемонстрировал возможность и эффективность такого переходя, класс капиталистических собственников оказался перед дилеммой: либо утратить собственность и власть, либо осуществить в странах, где он сохранял власть, такой переход сверху, т.е. организовать плановое капиталистическое производство и, соответственно, пойти на смену индивидуальной частной капиталистической собственности корпоративной частной капиталистической собственностью. Развитие научно-технического прогресса определило сначала все большую взаимозависимость отраслей, нарастающую в хронологических рамках долгих волн, а затем потребовало все более дорогой и квалифицированной рабочей силы как для проведения в действие наукоемкого производства, так и для производства и управления средствами управления. Плановое капиталистическое производство зарекомендовало себя как более эффективное, на сегодняшний день, чем плановое социалистическое производство. На смену отдельному предпринимателю сначала пришли корпорации предпринимателей, а сейчас приходит, возможно, организованный как единый коллективный собственник класс предпринимателей, со всей организацией регулирования экономики на пострыночных, фьючерсных, плановых, в лучшем смысле этого слова, началах. Сегодняшнее западное государство, может быть можно назвать организацией самоуправления класса коллективных капиталистов, который в некоторых странах расширен до рамок нации и перерастает ее. Можно назвать его и Социальным Государством. Но значит ли это, что вопрос социальной революции в этих странах снят?
Вспомнив выше историю феодализма, можно обратить внимание на то, что клеточкой этого строя были отношения личной зависимости вассала от сеньора в процессе ведения натурального хозяйства, в которых можно обнаружить все позднейшие коллизии этого порядка. Однако, когда противоречивость этих отношений вполне проявилась, феодализм не был уничтожен. В общих словах можно сказать, что на место отдельных феодалов были сначала поставлены их корпорации, а затем - феодальное централизованное государство, т.е. класс феодалов сплотился в своего рода коллективного собственника, совместными усилиями осуществляющего экономическое и политическое господство. В этих условиях рядовой феодал был заинтересован в защите от крупных феодалов, феодалов других стран и от собственных крестьян, - и все эти функции выполняло сильное абсолютистское государство.
Чтобы быть дееспособным - оно должно было быть государством сильного бюрократического аппарата и постоянной армии. Для их существования необходимы были деньги, которых классический феодальный уклад дать не мог. Денежное обращение было своего рода отрицанием феодализма и дать их могла только нарождающаяся буржуазия.
Парадоксальная ситуация - чтобы жить за счет крестьян, феодалы вынуждены были позволять части их сбрасывать феодальные отношения и создавать уклад, противоречащий сеньоральному, одновременно создавая субстанцию нового общества. В отдельных странах побеждали крестьянские войны, но разрушить феодализм предстояло тем, на ком держалось могущество их высшей организации - новому классу, буржуазии, бывшей когда-то частью порабощенного крестьянства.
С другой стороны, разрушило его именно крестьянство, поскольку именно оно было более всего заинтересовано в буржуазных отношениях, именно оно составляло революционные армии, которые нанесли поражение регулярным войскам абсолютистских режимов.
Нет ли оснований предположить, что современный капитализм идет в чем-то схожим путем? Не является ли его могущество построенным также на иной материи, как и абсолютизм, защищавший дворян от крестьян на деньги буржуазии, в обмен на защиту ее от дворян? Не является ли процветание Запада, противоречащее логике классического капитализма, свидетельством того, что наступающая эпоха “коллективного”, “планового” капитализма, где относительно бесперебойное функционирование системы обеспечивается информационной организацией общества и производства, создаваемой уже новым укладом?
Если так, говорит ли это о мирном перерастании одного уклада в другой?
Когда-то буржуазия относительно мирно доросла до состояния, когда ее денежная мощь оказалась больше феодальной мощи дворян, живших за ее свет, но после этого она серией жестоких ударов отбросила их от власти.
Не есть ли сегодняшний мирный этап - всего лишь мирная передышка дозревания и дорастания части квалифицированной наемной рабочей силы, которая создает технологическую основу современного процветания, до состояния, когда ее функциональная технологическая мощь окажется больше денежной мощи класса коллективной буржуазии?
Будет ли этот “потомок пролетариата” проявлять к своему вчерашнему патрону больший гуманизм, чем буржуазия проявила к дворянству?
Наверное, на эти вопросы нельзя сегодня отвечать однозначно и окончательно.
Но адепты перехода “от тоталитаризма к демократии” успели в таких идиллических тонах разрисовать то счастливое будущее, которое нас ждет, если мы наберемся терпения дождаться конца радикальных экономических реформ (сменив обещания осуществить их за два-три года на обещание подобно Моисею водить страну сорок лет по пустыне), что от его нереализовавшейся безмятежности и рыночной гармонии мнимого будущего становится немного не по себе.
И тянет задуматься, - а вдруг, вопреки очевидности и здравому смыслу, у них и впрямь получится что-то большее, чем развал только национальной экономики? И катастрофа этих нелепых экспериментов окажется не только катастрофой СССР и России. Когда ответов дается больше, чем задается вопросов, возникает предположение, что не все вопросы заданы, и, начав их задавать, убеждаешься, что чем больше гармонии обещает нам торжество “демократического гуманизма” в ХХI веке, тем меньше оснований предполагать, что обещания сбудутся.
Предположить можно что угодно, но, как мы и ожидали, меньше всего в этих предположениях просматривается то, что на первый взгляд кажется очевидным - новая полоса стабильного развития мира.
Возможно - это ошибка. Возможно - здесь излишне много пессимизма. Но и того, кто предсказал бы полвека назад наступивший кризис тоже сочли бы пессимистом.
Наверное, путь к прогрессу, гуманизму и процветанию существует. Но, похоже, он, как это часто бывает, лежит далеко не там, не там, где его желают видеть.
Может быть – как раз в той точке, от которой столь стремительно попытались уйти.
