Принуждение к философии

– В проект «Современная русская философия» отбираются наиболее интересные философские концепции, у которых большой запас философской вопросительности – концептуальной фундаментальности. Поскольку это авторское предприятие, постольку выборка полностью лежит на моей безответственности. Я привлекаю к проекту тех здравствующих авторов, кого считаю нужным оставить в истории русской философии, воплощая категорический исторический императив.

Мне приходится работать в ситуации отсутствия отечественной философской традиции как одной из разновидностей практики письменности. Я не имею в виду философские школы как институты интеллектуального лидерства, а говорю о том, что философия в России беспризорна – между академическим официозом и маргинальной всеядностью. Сверхзадачей проекта является изменение отношения к русской философии в качестве бесплодного продукта умствования. Разве приемлемы для философствующих по-русски следующие слова Владимира Соловьёва: «Один из первых схоластиков в сочинении своём, между прочим, замечает, что «небытие есть нечто столь скудное, пустое и безобразное, что нельзя достаточно пролить слёз над таким прискорбным состоянием». Эти слова чувствительного монаха невольно вспоминаются, когда подумаешь о русской философии. Всё философское в этих трудах вовсе не русское, а что в них есть русского, то ничуть не похоже на философию, а иногда и совсем ни на что не похоже. Никаких действительных задатков самобытной русской философии мы указать не можем: всё, что выступало в этом качестве, ограничивалось одною пустою претензией»?..

– Выскажу парадокс о том, что русская философия национальна в той мере, в какой она встроена в мировой философский контекст: чем меньше её влияние, тем больше она национальна. Русскость отечественной философии требует нериторического вопрошания о русофобии, ответ на которое попытался дать Фёдор Гиренок: «Русофобия распространена потому, что они знают тайну своего происхождения. Они знают, что они не философы. У нас был один философ. Правда, его звали Мераб Мамардашвили. Но и он не любил русскую философию, полагая, как я думаю, что её не существует. У нас вся философия сводится к истории европейской философии. Тот факт, что у нас существует отдельная кафедра по истории русской философии, говорит лишь о том, что нет никакой русской философии. Было бы, видимо, нелепо, если бы у немцев помимо философии была бы ещё какая-то отдельная кафедра по изучению истории немецкой философии.

Сколько я знаю, студенты не хотят быть русскими философами потому, что они хотят быть философами. А поскольку никаких философов из них получиться не может, они становятся эпигонами европейской философии, некоторыми производными величинами. Мы бедные, захудалые и вообще дальние родственники на пиру европейской мысли. Наше место сбоку, на скамеечке. Между тем без философии можно задохнуться в душной, непроветриваемой комнате ума, а открыть в ней форточку некому. У нас философов нет. А те, что есть, работают учениками и подмастерьями на Западе. У нас душно, а они открывают символические окна в иное Европы.

В России философия была. Это славянофилы: Данилевский, Леонтьев, Флоренский. Сейчас усилиями немногих возрождается философия в пространстве русской мысли. Философия у нас будет тогда, когда мы очень захотим, чтобы она была».

Положение русской философии сродни известной апории Зенона «Ахиллес и черепаха». Важно говорить не столько об отставании от нерусских образцов философствования, сколько о навёрстывании упущённого на собственном пути к Истине. Парадоксальное состояние, при котором философы есть, а философии нет, сохранится до тех пор, пока свободное философствование не будет отделено от его институционального воспроизводства.

– Не вижу никакой трагикомедии в том, что акцент в названии сделан на слове «делает», а не на слове «философия». (Напомню, что первоисточником заголовка стал двухтомник Вячеслава Огрызко «Кто сегодня делает литературу в России».)

Делать философию означает заниматься производством философии как интеллектуального продукта, который можно понимать не экономически, а хозяйски. Философствование – это личное дело свободного мыслителя, рискнувшего расширить границы своего одиночества до границ всего мира.

Современная русская философия, какой бы многоликой она ни была, является результатом литературоцентристских амбиций. Потребность в живой мысли ощущается настолько пропорционально, насколько русская литература утрачивает свою роль хранительницы человеческих дум. Притчей во языцех считается такая ситуация, при которой русской философии отказывают в праве на какое-либо существование, а русских философов оценивают не выше среднестатистических публицистов. Отсутствие отечественной философской традиции, в которой были бы заинтересованы и (правовое) государство, и (гражданское) общество, в достаточной мере характеризует то, что такое мышление по-русски.

Внимание мирового философского сообщества к русской мысли продолжает оставаться этнографическим, рассчитанным исключительно на интеллектуальную колонизацию. Наш философский прорыв зависит от внутренней конъюнктуры, но она сориентирована на внешний мир, в котором нет места философским новичкам. Патологическое отставание отечественной философии от мировых интеллектуальных тенденций объясняется тем, что мы постоянно действуем в стратегии навёрстывания упущенных возможностей – инставрации, которые припозднились в модусе того, что традиционно называется философией.

– Книга – это разменная монета, однако трудно сказать, какой именно стороной она обращена к читателю. Отвечу ребром: тридцати сребреников недостаточно. Суть да дело: потенциальные Иуды ссуживают друг другу гамбургские счёты.

Книга составлена таким образом, чтобы показать интеллектуальную ущербность одних (на фоне дискурсивной ангажированности) и философскую избыточность других (на фоне институциональной маргинализации). По словам политолога Игоря Джадана, «то, что теперь существует в России в виде институционального философского сообщества, – это лишь механизм экспертной фильтрации западной мысли, заимствования её наименее рискованных положений и интерпретация в безобидном для существующей власти духе. Никакой «отсебятины», а тем более открытий, влияющих на общественную парадигму хотя бы русского общества от современной институционализированной философии ожидать не приходится. Не для того она поддерживается крайне скупым, когда дело касается чего-либо действительно нового, российским государством.

Наоборот, ростки свободной мысли, вырастающие на отечественной почве, слоноподобно топчутся обвинениями в «плагиате», «вторичности», «несовершенстве», «непрофессионализме», и что наиболее действенно: заговором молчания. Параллельно внимание научного сообщества переводится с актуальных вопросов отечественного бытия на малопонятные споры второразрядных западных мыслителей. В результате пар выпущен, иллюзия модернизации создана, время убито на духовный онанизм…»

– Одна из последних форм ложного сознания – критика цинического разума – полагает называние вещей их настоящими именами, упуская из виду меру долженствования. Таким образом, освободительная борьба за то, чтобы вещи назывались своими именами, сужает горизонт для вопрошания об аутентичности их имён, а следом – о самой философии.

– Умиротворение масс не входит в мои философские задачи. Если вы будете печатать в «Российской газете» отрывки из текстов Мартина Хайдеггера или Жака Лакана, то реакция по-прежнему читающей публики окажется как никогда адекватной. Не являясь противником просвещения, я считаю, что общаться с философскими произведениями могут только подготовленные люди. Русскому писателю – интеллектуальному инвалиду – обращаться к философии противопоказано. В публицистическом – зачастую провинциальном – уровне русской философии заинтересовано большинство обученных русскому языку интеллигентов, у которых с рождения аллергия на свободомыслие в отрыве от литературоцентристских штампов.

Цель философии заключается в водоразделе между понимающими и непонимающими. Чем больше непонимания, тем лучше для философии. Философ обладает правом убивать того, кто дарует свободу другому с тем, чтобы она заканчивалась там, где начинается свобода дарующего. Философия освобождает для того, чтобы порабощать в будущем.

– Я не разбираю ни средств, ни целей. Когда моя философия овладеет самим небытием, я сделаю реверанс в сторону бытия. Разумеется, мне удастся создать философскую школу с самым отъявленным интеллектуальным насилием как внутри, так и снаружи. Речь идёт о философии антиязыка – новом течении в философии XXI века, которое подготовит методологическую революцию в науке, различив истину между свободой мысли и свободой слова.

Проект философии антиязыка ориентирован на пафос, сопоставимый с феноменологическим движением. Мне не удастся объяснить сущность антиязыка средствами языка, против которого направлена его фундаментальная интенция: номинировать то, что невозможно поименовать. На материале сотен классов антислов мне удалось показать, что естественный язык – источник человеческого в человеке – покоится, подобно вершине айсберга, на естественном антиязыке, представляющем собой подводную часть семиозиса. Философия антиязыка базируется на принципе «изначального опоздания», согласно которому означаемое отстаёт от референта, а означающее – от означаемого. Фёдор Тютчев выразил этот принцип строчкой «Мысль изречённая есть ложь». По своей сути естественный язык – это естественный антиязык, то есть несовершенное средство коммуникации, а главное – мышления, не позволяющее преодолевать тот или иной субстрат мыслецентризма. Метафора (анти)языка вобрала в себя всевозможные значения и их оттенки, различая желание в овладении идеальным языком, на котором между планом содержания и планом выражения отсутствует интенциональная ложь, посредничающая на смыслодефиците.

Антиязык – это совокупность классов антислов, благодаря которым в бытии вычленяются такие области, которые не могут быть названы на языке без ущерба их аутентичности. Говоря расширительно, философия антиязыка сводится к проблематике номинации и её производных. Думаю, что под философию антиязыка удастся подверстать всю историю философии, задав новую парадигму философствования XXI века.

– После Фридриха Ницше, который оздоравливал философию ядом мудрости, нет досуга более расточительного. Я не осознаю себя санитаром философских зарослей, а настаиваю на карикатуризации сложившегося положения именования вещей. Если падающего нужно толкнуть – я не изобретаю нравственный категорический императив, а действую в режиме suum cuique, который не требует обладания истиной.

Чтобы быть носителем цинического разума, необходимо освободиться от нигилизма, чьей традицией пропитана философия последних двух столетий. Не пытаясь называть вещи их собственными именами, я предпочитаю оставлять им право для неаутентичного самоименования. Если больной неизлечим, есть смысл изловчиться в подручной бессмыслице, преподав экзистенциальный урок тому, что обречено на неподлинную смерть, будучи рождённым от женщины. Циническое мировоззрение в форме ложного сознания не предполагает смены, потому что, по словам Петера Слотердайка – автора книги «Критика цинического разума», «в обществах, в которых больше нет никакой эффективной моральной альтернативы, а силы, потенциально способные к противоборству, оказались встроены в аппарат власти, больше некому возмутиться по поводу цинизма господствующей власти. Чем более безальтернативным кажется современное общество, тем больше цинизма оно себе позволяет».

В погоне за альтернативной формой ложного сознания мало прочитать книгу Жана Бодрийяра «Забыть Фуко». Я бы порекомендовал книгу Некраса Рыжего (псевдоним Вячеслава Андреевича Майера) – «Чешежопица. Очерки тюремных нравов», в которой дана особая трактовка декартовского философизма «ego cogito, ergo sum»: «Язык книги, словечки вроде «чешежопицы» не посчитайте оскорбительным. Зэковский язык не похабен и не примитивен, он просто другой, чучелизированный, работает в ином пространстве, он экономен, многозначен, он без «заливов». «Чесать жопу» – значит думать. Редко кто, попав в тюрьму, чешет голову, осыпая клочьями перхоти с остриженной головы камеру. Почти все «чешут жопу», ёрзая, вскакивая поминутно, ударяясь ей о стены, а то зажмут штанину в кулак и мыслят, мыслят так, что «шифер сыпется». – «Надо было раньше чесать жопу, чтобы не влипнуть» – похлопывает по плечу сокамерник. «Чешежопица» – состояние вечной растерянности и надорванности во всём существе. И разговор при этом получается сам с собой. В него вплетаются мысли, откровения, прозрения, крики, стоны, любовь. Где-то там, далеко папа, мама, луга, поля, пирожки с ливером, а близко – запах хлорофоса, шубные набрызги стен, преображающиеся в видения, ползущие вши, уколы мандавошек, слякоть мокриц, пачки филок, кровь. «Вся жизнь моя – чешежопица» – вздыхает отпетый человек».

– Я использую импрессионистический метод. Первого впечатления всегда достаточно для того, чтобы зачитать приговор. Делая вылазки на территорию философской заболоченности, я воздерживаюсь от аналитической суеты, но мечу «святые» места так, что они как можно дольше оставались пустыми – утопичными. Если оппонент безнадежён, то я ручаюсь поступать с ним самым обременительным способом, а именно – искореняя следы его присутствия в бытии.

Среди единомышленников хочу назвать имена Василия Ванчугова – автора книги «Очерк истории философии “самобытно-русской”», в которой представлена уникальная подборка критических мыслей об отечественной философии, Игоря Джадана – автора статьи «Философская угроза», посвящённой независимому существованию русского сознания, и Владимира Красикова – автора книги «Русская философия today», где вы найдёте сведения о коррупции внутри диссертационных советов по философским дисциплинам, о монополии «двуглавого орла российской философии» – Института философии РАН и философского факультета МГУ, а также о наиболее характерных типажах отечественного «философского сообщничества». Приведу только одну яркую цитату из статьи Игоря Джадана: «Организационные структуры профессионального философского сообщества следует рассматривать как интеллектуального цербера власти и одновременно – как тайную клаку, лобби импортёров интеллектуального продукта в Россию, вред от которых отнюдь не ограничивается финансовыми убытками. Таким образом, то, что в России называют «философской наукой», есть крайне антиинновационная институция, способная лишь к трансляциям в общество западной мысли и сигналов «властной вертикали», что полностью противоречит общественному месту философии в динамично развивающемся социуме».

– Мировые философские тенденции приближают несобственную смерть философии. Доживает XX век аналитическая философия, которая не смогла прижиться в России, потому что русская философия по существу синтетична, однако дух времени взыскует амбивалентной философии. Философия языка, ранее состоявшая в аналитической философии, пребывает в запустенье с издержками когнитивных наук и коммуникативистики. Диалогическая традиция философствования, представленная Юргеном Хабермасом, подводит дискурсивное мышление к концу, но рискует продлить его агонию в критике «политкошерности» (по меткому словцу Виктора Милитарёва) и «толерастии». Деконструктивизм сиротствует на руинах постструктурализма, привлекая в концептуальный оборот естественнонаучную фактологию. Методология и философия науки распята на анархической методологии Пола Фейерабенда, умножая вопреки бритве Оккама сущности без необходимости. Философская антропология оказалась в ловушке у трансгуманистов и постантропологической персонологии. Феноменология зашлась в бесконечном тупике трудами своего основателя Эдмунда Гуссерля. Логика бредит трансцендентализмом в надежде совладать с нашествием неформальных логик. В ностальгии по искусственному интеллекту и философии компьютерных существ «философнутые» обращают взоры к звёздному небу в ожидании внеземного разума.

– Если суммировать все чаяния будущей философии, то их можно свести к следующим проблематизациям: различание свободы мысли и свободы слова; революция в философии права, связанная с деконструкцией уголовного законодательства; критика таких разумов, как интенциональный, политкорректный и толерантный – например, апология ГУЛага и Холокоста; эмансипация педофилии и других сексуальностей, которые помечены печатью девиации и перверсии; пропаганда экстремистских дискурсов философствования наподобие порнографического, проявляющегося в широком спектре развращающих техник; феноменологизация аутизма, бесовства, одержимости, юродства и проч-их форм неодомашненного безумия и изменённых состояний сознания; масштабная рас-патологизация остаточных дискриминаций, оставляющая задел для новых дискриминаций; оптимизация потребительского отношения к философии; проектирование (вне)очередных форм ложного сознания; максимизация философского потенциала для манипулирования массовым сознанием; криминализация философского насилия в виде дисциплинарной философской чешежопицы; беспрецедентное отчуждение человеческой сущности; фашизация интеллекта; радикальная концептуализация солипсизма; фундаментальная онтологизация бремени и небытия; языкализация дьяволословия.

– Философия – это территория разочаровывания табу и расколдовывания мифотворчества. Сегодня философские интересы сосредоточены вокруг деконструкции уголовного законодательства, которое создаёт препоны для развития мышления. Философия находится там, где существует опасность за дискурс: например, на различении свободы мысли и свободы слова. Философия как эмансипирующая практика раскрепощает экстремистские проявления человеческого, чей текущий водораздел проходит между мирским страхом и сакральным трепетом. Именно последний бросает вызов Трансцендентному Означаемому, налагающему запрет на философское вопрошание.