Грустное зрелище открывается взору человека, вздумавшего насладиться искусством и посетить главный праздник кино в нашей стране — Московский международный кинофестиваль. Плебейством и “свинцовыми мерзостями жизни” веет от двух конкурсных программ. То, что здесь нет шедевров, еще как-то можно объяснить — признанные режиссеры не спешат привезти свои творения в Москву, поскольку наш фестиваль отличается вопиющей несправедливостью в выборе победителей, отмечая своими призами в нечетные годы слабые и крайне тенденциозные картины антисоветского содержания. Зритель так и не полюбил российские фильмы, удостоенные “Золотого Георгия”, — “Петя по дороге в царствие небесное” (2009), “Путешествие с домашними животными” (2007), “Космос как предчувствие” (2005), несмотря на многочисленные аллилуйя критики.
Но в этом году московский кинофестиваль ухитрился превзойти свои прежние достижения по насаждению антикультуры и дурного вкуса. Слово Кириллу Разлогову (говорящая фамилия!), программному директору форума: “У нас будет показан французский фильм, отвергнутый Каннским кинофестивалем как слишком шокирующий своей эротикой… Второй пример — южнокорейская картина. Я увидел ее на фестивале в Пусане, там она ошеломила всех своими мазохистскими сценами”. Программный директор также осчастливил российского зрителя фильмом, где “признание сына благородного семейства в гомосексуализме взрывает ритуал семейной трапезы”, и лентой, в которой “юная лесбиянка и транссексуал встретились в мире шоу-бизнеса”. Добавим к этому немецкий фильм из конкурса “Перспективы”, о котором журналисты выразились недвусмысленно: “Порно на ММКФ”. На экране режиссер, она же исполнительница главной роли, занимается самоудовлетворением, иногда отвлекаясь на съемки порнографической картины…
Похоже, тем же самоудовлетворением занимается и К. Разлогов, собирая по всему миру “социологические киноотбросы” и свозя их за государственные деньги в Москву. Если бы это был частный фестиваль конкретного лица без бюджетной поддержки, то не стоило бы и говорить о его “культурных достижениях”. Поощрение на государственном уровне непристойных низкохудожественных лент есть еще один акт самоубийственной культурной политики, которую мы наблюдаем уж не первый год, и этому нет никакого мировоззренческого оправдания. Зато есть объяснение: равнодушие (или безграмотность) наших чиновников, которые возвышают подобных “экспертов”. (Тот же К. Разлогов — директор Российского института культурологии, ведущий на телеканале “Культура” и т. д.)
Появление “клубнички” / “клюквы” на кинофестивале имеет и идеологическое обоснование. Слово программному директору: “Итальянская и китайская кухни наряду с “Макдоналдсом” стали важнейшими механизмами глобализации почти в той же мере, в какой фундаменталистские пристрастия мусульманского Востока к сокрытию женского тела, а христианского Запада к его демонстрации могут считаться механизмами нового глобального цивилизационного конфликта, пришедшего на смену дуэли социализма и капитализма”. Славно! Сколько подмен в одном предложении, начиная с того, что христианский Запад никогда не стремился обнажить женщину (это делали атеисты и язычники), и заканчивая тем, что социалистический СССР, выступая за равноправие полов, вовсе не приветствовал сексуальную разнузданность. Что же касается дуэли между социализмом и капитализмом, то и здесь лукавство: нынешний кинофестиваль стал “тематическим” — пять конкурсных фильмов повествовали о том, как “угнетал” СССР страны соцлагеря и как душились “свободы” в Польше, Германии, Венгрии, Чехословакии и Болгарии. Гитлер забыт, фашизм даже не вспоминается, Европа изнемогает под сапогом советского солдата… Вот вам и празднование 65-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне! Прямо-таки парад “победителей” — весьма посредственные фильмы из Польши и Чехии отмечены серебряными призами кинофестиваля.
Но не надо думать, будто для кинематографа стран Восточной Европы тема обличения СССР — главная. Наоборот, судя по низкому качеству представленных “антитоталитарных” фильмов (выбивается из этого ряда лишь картина “Последний Донос на Анну” венгерского режиссера Марты Мессарош), тенденциозность была одной из целей отборщиков московского кинофестиваля. Что и подтверждает К. Разлогов: “Эта линия была задана на политическом уровне, когда началось обсуждение вопросов, связанных с Катынью… И нам показалось, что пришла пора рассчитаться с прошлым”.
Таким образом, “дуэль социализма и капитализма” продолжается — новый зритель, выросший в постсоветской России, должен усвоить “комплекс вины” за прошлое своей страны и приобщиться к “высшим ценностям”, таким, как поощрение режиссеров, снимающих порнографические ленты и идеологические поделки. “Цивилизационный конфликт” в такой ситуации неизбежен — здоровые силы все равно победят, чему и учит нас история. Другое дело, что вопрос: будет ли русский народ в числе победителей? — пока остается открытым…
***
Ну а теперь поговорим о других, менее заметных, но по-своему показательных фильмах кинофестиваля. Нас, разумеется, интересует в первую очередь отечественное кинопроизводство. Картина Олега Фесенко “Красный снег. Сага о хантах Югры” повествует о восстаниях местного населения в Остяко-Вогульском национальном округе РСФСР в 1931—1934 годах. Фильм сделан с явной симпатией к коренным народам и их обычаям, зато многие русские в картине, особенно руководящие работники и сотрудники ОГПУ, — пьяницы, садисты и развратники, затуманенные коммунистической идеей.
Спорный идеологический посыл плачевно сказался на художественной стороне ленты. Перед зрителем предстает собрание штампов и банальных диалогов (“Мне пленный для отчета нужен”, “Советскую власть на эту сучку променял?”). В результате на экране типичное “современное кино” — с претензией на открытие новых смыслов (“пришла пора рассчитаться с прошлым”) и с отсутствием творческого и мировоззренческого права быть судией времени, о котором у режиссера и актеров, похоже, самое туманное представление. Потому что если советская власть, разрушая традиционный быт северных народов, давала им что-то взамен — медицину, письменность и образование, а богатства Югры тогда шли на благо всего государства, то ради чего опустошаются сегодня природные кладовые и уничтожается тундра? Чтобы очередной олигарх купил новую яхту или футбольный клуб?!.
Еще один “региональный заказ” выполнил режиссер Юрий Фетинг. Картина “Бибинур” сделана эстетически красиво: черно-белые кадры сменяются приглушенными цветными, почти документальная точность передачи бытия татарской деревни сочетается с фантастической сценой падающего в разгар лета снега… Этот фильм, профинансированный Минкультуры и правительством Татарстана, рассказывает о мусульманке, которой приснился вещий сон о том, что жизнь ее закончится в ближайшую пятницу. Бабушка Бибинур вспоминает советское прошлое, которое не всегда было радостным, и всматривается в тревожную современность: в деревню приезжают криминальные бизнесмены; они собираются перепродать землю, где находится старое кладбище. Тихая праведница вразумляет одного из них, Джихангира, и он, “безродный космополит”, давно живущий за границей, вдруг узнает о том, что его предки родились в деревне, служили в местной мечети. Бизнесмен идет против компаньонов и отказывается от сделки, в отместку криминальные авторитеты готовят ему расправу. Бибинур смогла помешать наемному убийце, но погибла сама…
Центральная идея фильма — тоска по разрушенной вере, и потому старик, один из героев картины, собирает по округе камни, из которых когда-то была построена мечеть. Вера прекрасна, утверждают создатели кино, и мальчик с чудесным голосом созывает сельчан на молитву, но его звонкий призыв перебивается хаосом телевизионных голосов — в каждом доме есть “ящик”, который учит людей служить обыденной тщете, например стремиться к участию в “Минуте славы”…
В этих разных по своему художественному уровню лентах можно увидеть и появление “регионального кино”, и мечты о национальном возрождении, и тоску по старым, досоветским временам, когда, как это видится заказчикам фильмов, “все было лучше, чем сейчас”. Вопрос спорный, особенно применительно к исламу. Немецкая картина “Чужая” режиссера Фео Аладаг повествует о судьбе молодой женщины Умай, которая решает оставить своего деспотичного мужа в Стамбуле и вернуться с ребенком к родителям в Германию. Взаимопонимания она не находит — турецкая диаспора свято чтит обычаи и считает, что сын должен остаться у отца. В ход идут уговоры, принуждение, бойкот со стороны семьи, а когда эти меры не помогают, то “позор рода” смывается кровью… Ислам — это не только “возвышенное положение женщины” (о чем любят рассуждать наши новообращенные ученые дамы на Северном Кавказе), но и жесткие ограничения повседневной жизни. Особенно для женщин из бедных и малообразованных слоев общества, где религиозные нормы причудливо переплетаются с местными обычаями. Этой весной в той же Турции отец заживо закопал в огороде свою 16-летнюю дочь за то, что она позволила себе лишние разговоры с ребятами-сверстниками.
И все же для человека, не утратившего своей духовной природы, жизнь без веры противоестественна. И “религиозный вопрос” в советское время слабо был востребован не только потому, что власть не благоволила культам. Повседневная вера существовала, пусть даже это был режим “ближней перспективы” — вера в установление на Земле справедливого мироустройства, вера в человека, хозяина своей страны, вера в ближайшее будущее, в то, что государство не оставит в трудную минуту — поможет морально и материально. Вера без дел и обязанностей мертва — взамен гражданин страны вкладывал свой труд и силы в построение общегосударственного дома. Эта идея лежит в основе картины северокорейского режиссера Чан Кил Хена “Дневник военнослужащей”. По форме и сути перед нами наивное пропагандистское кино, призывающее девушек хорошо нести воинскую службу, любить Родину, не роптать на трудности и слушаться мудрых командиров.
Казалось бы, что может получиться из такой топорной “творческой задачи”? Но приведем отзыв одного из молодых зрителей: “Мне понравился “мир” этого фильма, где все просто, где есть понимающий, но строгий командир, где есть враг. После фильма осознаешь, что существует не только личное, есть Родина и любовь к ней — связующее всей твоей жизни, перед чем меркнут невзгоды и проблемы… Захотелось поехать в КНДР после фильма или вступить в КПРФ… Это был другой фильм из другой страны, в нем не было айфонов, проблем менеджеров, кризисов среднего возраста, нищеты и богатства”.
Мы, конечно, не будем идеализировать жизнь в КНДР, но нельзя не заметить, что зрители, да и заказчики “регионального кино”, интуитивно ищут защиты в современном мире от житейской грязи и пошлости, от торгашеского глобализма, где холится и лелеется лишь то, что находится ниже пояса. Что же нужно нормальному человеку для счастья? Вера, жизнь в согласии с природой и социальная справедливость — в этом, кажется, сходятся и ханты с шаманами, и татары с имамами, и корейцы с их глубоко почитаемым руководителем. А что думают по этому русские?
***
Фильм Юрия Шиллера “Воробей” представлял Россию в основном конкурсе и не снискал никаких лавров — критика его дружно обругала за неумелость и наивность. Сюжет картины прост: в сибирской деревне Васильевка председатель колхоза, отставной военный, решает сдать табун лошадей на мясо, чтобы расплатиться с кредитами. Жители ропщут, но перед угрозой грядущего безденежья отступают. И тогда сын пастуха, школьник Митя Воробьев, с охотничьем ружьем наперевес останавливает машину, везущую лошадей на бойню. На этом фильм заканчивается, а Васильевка со своими проблемами, куда “капитализм завезли после энцефалитного клеща и колорадского жука”, остается.
Кино это, несмотря на некоторые его художественные несовершенства (затянутость действия в первой части картины и нарочитость нескольких сцен), следовало бы показывать по нашему телевидению вместо “правительственных концертов” и прочих агиток за “великую Россию”. Потому что после целой галереи стукачей, гэбистов, доносчиков, диссидентов и людей “перекати-поля”, представших на экранах кинофестиваля, вдруг возникает картина “русского рая” — ширь лугов, дремучесть лесов, неспешность течения чистой реки. И народ здесь живет, занятый не только насущными потребностями, но и глобальными вопросами. Такими, например: кто возник раньше, Вселенная или Бог? Зачем ученым нужен андронный коллайдер? Каким будет конец света?
Об этом размышляет мальчик Митя, и нельзя не позавидовать его детству: у него есть сильный отец и ласковая мать, старший брат и добрый дедушка. У него есть лодка и река, лес и чистый воздух, домашняя живность во дворе и школа на соседней улице. У него есть родной дом, и поэтому Митя считает, что вправе защищать его с оружием в руках.
Народ — ребенок, но если чужая власть (председатель — человек приезжий) доведет его до предела, он, пожалуй, и за оружие возьмется — такова нехитрая идея этой картины. Народ по-прежнему взыскует веры — не на словах, а на деле (когда сельчане говорят председателю: “креста на тебе нет”, — он расстегивает рубашку и показывает нательный крестик). Народ жаждет справедливости: “Мы работаем, как прежде, растим хлеб и хотим получать деньги за свой труд”. Эти элементарные истины доносит до зрителя Ю. Шиллер, известный документалист, который в 67 лет снял свою первую художественную ленту о том, что героем в современной России может быть только ребенок — юношество и среднее поколение на поступок не способны, они послушно смиряются с “обстоятельствами”… Грустный и беспощадный диагноз людям “среднего возраста”. Везде — в творчестве, в политике, в экономике.
Фильм Ю. Шиллера дарит нам очень осторожный оптимизм — впервые за последние 20 лет на наших экранах появился достоверный образ русской деревни. Впервые образ наших тружеников и кормильцев воссоздан с благоговейной бережностью и любовью. Если фильм выйдет в прокат, сила этой любви многократно умножится. Как, впрочем, и сила неприятия тех, для которых главное содержание жизни не в вере, а в сиюминутном, не в красоте, а в деньгах, не в справедливости, а в личной выгоде.
Кого же у нас больше? “Дуэль”, как мы видим, продолжается, и она по-прежнему находится в сфере вечных категорий — добра и зла. Искусство делает это противостояние более наглядным. Никогда в России (да и в любой другой общности) не будет социального мира в сфере ценностей, потому что “толерантность” к безобразному возможна только у духовно-мертвых людей или у сознательных врагов “этой страны”. Что же касается экономического уклада — социализма или капитализма, — то никакой культурный госзаказ “сверху” или “сбоку” никогда не убьет у думающих людей стремления к справедливости. Вот почему личность пытаются “расчеловечить” — переключить ее внимание с мировоззренческих проблем на работу гениталий. Все это не ново, и в России с особенной ажиотацией навязывалось в 90-е годы. Теперь, похоже, мы двинулись по второму кругу
