Хочу выразить свою обеспокоенность стремительным нарастанием признаков наступления масштабного, системного кризиса российской политики на Северном Кавказе. Ситуация неминуемо идет к тому, что регион раскалывается, его различные части выталкиваются из российского государственного пространства, увеличивается хроническая дотационность и иждивенчество субъектов Северо-Кавказского региона, появляются и усиливаются политические требования к России, увеличивается моноэтнизация власти, углубляется межнациональная неприязнь, быстрыми темпами идет дерусификация населения, растет религиозный и национальный экстремизм и т.д. Кое-что из этого наблюдалось и раньше, однако именно в последнее время это обрело очень широкий и по-настоящему структурный характер.
В 2009 и особенно в 2010 годах президент России Д. А. Медведев и премьер-министр В. В. Путин в публичных выступлениях неоднократно указывали, что, по их мнению, является причиной этого — кавказская клановость и коррупционность — и обещали всеми силами бороться с этими позорными явлениями нашей жизни.
Стремление высшего руководства России искоренять клановость и коррупционность на Кавказе можно только приветствовать, ибо эти явления, на мой взгляд, действительно приводят к вышеописанным крайне опасным процессам, однако подобные заявления, звучащие из уст руководителей и создателей нынешней вертикали власти, как минимум, вызывают очень много вопросов и в принципе непонятны.
Дело в том, что опора на кавказские кланы является неотъемлемым элементом современной системы управления Северным Кавказом, очень важной частью нынешней вертикали власти, созданной, в том числе, самими В. В. Путиным и Д. А. Медведевым. Без опоры на кавказские кланы и без их усиления современная система административного управления Северным Кавказом невозможна, а коррупционность является естественным следствием увеличения влияния кланов. Как в этих условиях федеральный центр должен бороться с теми, кого он сам в значительно степени создал, кого он поддерживает и кто поддерживает его — мне совсем не ясно.
Основной причиной кризиса считаю автоматическое перенесение на Кавказ сложившейся в России системы политического и административного управления.
За последние 15 лет и особенно в последние 10 лет в России сложился особый тип чиновничье-олигархического капитализма, характеризующийся властью определенных, искусственно несменяемых элит (кланов), имеющих поддержку в широких слоях неприкасаемого и всевластного чиновничества, сросшегося с крупным бизнесом и управляющего всеми финансовыми потоками страны. При этом обществу навязана политическая система, обслуживающая и поддерживающая этот тип капитализма и, как следствие, отстраняющая большинство народа от участия в управлении государством и от возможности свободного волеизъявления путем имитации свободы политической деятельности, создания марионеточной официальной оппозиции и искоренения оппозиции неофициальной, насаждения полностью подконтрольной властям избирательной системы, искусственном сдерживании сверху строительства гражданского общества и т. д.
Подобная система абсолютно не идеальна сама по себе и более того — крайне опасна. Если мы сравним причины и предпосылки кровавого бунта в Киргизии и нынешнюю российскую ситуацию, то увидим невероятно много общего. Однако в условиях, присущих основной части российского государства — «долгозапрягающий» и политически пассивный народ, слабая самоорганизация общества, наличие определенных природных и экономических ресурсов, дающих возможность поддерживать уровень жизни граждан даже при очень проблемной и непроизводящей экономике, существование зачаточной системы гражданского общества, все же предоставляющей имитацию какого-то политического выбора и т.д. — она не приводит к очень быстрому всплеску народного недовольства и сопротивления масс и, судя по всему, еще в состоянии просуществовать некоторое время.
Вопрос в том, что данную общественно-экономическую систему федеральная административно-чиновничья элита навязывает регионам и, в том числе, Северному Кавказу — всему Северному Кавказу, вне зависимости от того, являются ли его регионы российскими республиками либо формально независимыми государствами (Абхазия и Южная Осетия). При этом система, которая худо-бедно, но действует на основной территории России, преломляясь в условиях кавказского общества и кавказских реалий, превращается в ужасного монстра, который при своей внешней, показушной лояльности российскому государству начинает в полной мере угрожать коренным интересам России и всего российского народа.
Проблема в том, что традиционное северокавказское общество самым радикальным образом не похоже на российское и его реакция на сложившуюся систему управления совершенно иная. В силу ряда исторических причин в горских обществах не существует серьезных устоев государственности (государств на этих территориях либо никогда не было, либо они существовали очень давно). Во время сильного государственного правления горское население Северного Кавказа принимает условия игры государства, но когда это государство ослабевает и начинает демонстрировать слабость, оно мигом возвращается к собственным архаичным формам общественной самоорганизации, характеризующимся доминированием кланов и национальностей. Именно своя национальность и свой клан внутри нее в сознании рядового северокавказца очень быстро подменяют государство. Нечто подобное мы видели после распада Российской Империи, именно это случилось и в 1990-е годы, когда державшийся в течении 70 лет в рамках государственности Северный Кавказ мигом рассыпался на десятки и сотни национальностей, народностей, кланов, подкланов и семей, конкурирующих между собой в борьбе за власть и ресурсы. С учетом того, что, в отличии от остальной России, собственных ресурсов на Северном Кавказе почти нет, а промышленность после распада «проклятого» СССР очень быстро развалилась, основным ресурсом в регионе стали дотации из федерального центра, и именно за обладание ними развернулась основная конкуренции кавказских кланов.
В этих условиях, начиная с 2000-го года (и значительно сильнее с 2004 года, когда Москва своей властью стала назначать глав регионов) федеральная элита предложила Северному Кавказу негласный социальный договор, в соответствии с которым Москва сама назначала главу региона, который естественным образом являлся одним из лидеров кланов. В его обязанности вменялось обеспечить внешнюю лояльность своего региона России, внешний, демонстративный отказ от курса на сепаратизм, а также уже не внешнюю, а совершенно реальную поддержку правящей российской элиты на выборах в своем регионе. В обмен на это Москва давала ему значительную (а в паре случаев чуть ли не полную) свободу действий на его территории и предоставляла ему крупные федеральные дотации. То есть «я плачу тебе деньги, что ты там делаешь с ними и что ты вообще делаешь в своей республике, меня особо не касается, но за это ты гарантируешь внешнее отсутствие сепаратистских устремлений и обязуешься обеспечить правильное голосование за меня и мою партию на выборах».
Именно после этого решения нынешнюю кавказскую клановую систему можно считать сложившейся. Именно после этого различные кланы, как кукушата, сидящие не в чужом, а в своем гнезде, стали усиленно пилить фантастические средства, регулярно поступающие из Москвы, всеми силами отталкивая от кормушки братьев-конкурентов и соблюдая свои обязанности перед московской властью. Именно этот фактор лежит в основе нынешнего кризиса на Кавказе.
Здесь можно сделать короткое отступление. Мы привыкли употреблять слово «клан», «клановая система» в негативном смысле. Это далеко не всегда верно. Что же такое «клан»?
Клан — это довольно замкнутая группа людей, объединенная по какому-либо признаку и в соответствии с этим признаком, объединенными усилиями достигающая своих целей, присущих всем или почти всем членам клана. «Клановость» может быть очень обширным понятием, а признак, по которому объединяется клан, может быть любым — по лидеру (клан Лужкова, клан Зязикова), по принадлежности к какой-то территории (клан питерцев), по религии (думаю, понятно), по семейному признаку (клан Исмаиловых, клан Бакиевых), по национальному признаку (чеченцы, карачаевцы) и т. д.
Не стоит излишне демонизировать это явление — с точки зрения клана объединение группы людей по признаку какой-то общности несет в себе много полезного для них самих. В кризисные моменты клановость может помочь этносу, сплотить и даже спасти его. Однако в рамках всего государства как группы народов клановая система не может быть прогрессивной.
Причина этого в том, что клан по самой своей сути не может быть созидателем для ВСЕГО народа. В политэкономическом смысле это явление означает захват, узурпацию определенной группой людей политических, экономических, натуральных и иных ресурсов, находящихся в совместной собственности всего общества. То есть для узкой группы своих членов клан может нести процветание и прогресс, но достигается это прямым обворовыванием всего народа и осуществлением действий, тормозящих развитие государства в интересах, опять же, узкой группы лидеров, людей, входящих в их клан или принадлежащих к их национальности.
Активизация клановой функции после распада СССР и после ослабления позиций России на Кавказе была для горцев в значительной степени защитной реакцией — в условиях ослабления влияния Москвы и дезориентации населения они смогли сплотить народ вокруг своих наций, кланов, родов, уменьшить или разрушить привлекательность образа общего государства в умах своих сторонников, дать им новые, более узкие цели, поставить новые задачи, отличные от задач других членов общества и добиться заключения нового общественного договора с подобными себе кланами, управляющими всей Россией. Это стало прекрасным выходом для правящих кавказских кланов, своего рода новой экономической моделью. Если Россия в советский и в постсоветский период построила экономику, основанную на продаже за рубеж полезных ископаемых, то кавказские кланы (в сотрудничестве с общероссийскими) построили экономику, основанную на продаже благозвучной риторики и поддержке несменяемости российской элиты.
Таким образом, для кавказских кланов и для российского чиновничества ставка на подобную модель выглядит вполне оправданной и полностью отвечающей их узконациональным и чиновничье-клановым интересам. Выгодно ли это России?
Здесь необходимо заметить, что с исторической точки зрения нынешняя ситуация является далеко не первым примером сотрудничества российских властей с северокавказскими кланами — и каждый раз подобная опора приносила интересам страны огромный вред. Оперевшись на клановую элиту, современная Россия классическим образом повторила одну из самых больших ошибок Кавказской войны XVIII-XIX веков — ставку на клан. Тогда в роли клана выступила кавказская аристократия, просившая помощь от аристократии российской и предлагавшая ей взамен свои услуги. Получив помощь от Санкт-Петербурга, кавказские князья и дворяне усилили эксплуатацию горского общества, что привело к глубокому кризису в их отношениях с простым народом и в глазах значительного количества горцев выставило помогавшую им Россию своим врагом. Наряду с некоторыми другими условиями, это серьезным образом осложнило покорение Кавказа и неоправданно затянуло войну. Так, на Западном Кавказе она длилась целых 100 лет.
После революции 1917 года большевики поступили противоположным образом — исходя из своих классовых установок, они сделали ставку на Кавказе не на кланы и национальности, а на народ. В результате в целом горцы либо поддержали большевиков, либо отнеслись к ним нейтрально, но отказали в поддержке белым и попутно воспользовались предоставленной им большевиками свободой действий в отношении казаков и вырезали под корень немало терских станиц и хуторов.
Вместе с тем, будет заблуждением думать, что клан является выразителем интересов нации и что клановая борьба всегда носит межнациональный характер. Границы клана совсем не обязательно совпадают с границами наций, а в действительности, как правило, сами северокавказские нации разбиты на немалое количество кланов, соперничающих, а иной раз и смертельно враждующих между собой.
Это традиционная ситуация для Северного Кавказа — так было и во время Кавказской войны XVIII-XIX веков, в значительной степени являвшейся для горцев внутренней, гражданской войной, которую различные кланы и группы населения вели между собой, привлекая в качестве союзников внешние силы — Россию, Англию, Турцию и т.д. В наше время почти ничего не изменилось. Несмотря на кажущееся внешнее единство, сами северокавказские нации разбиты на множество кланов, которые ведут между собой жестокую конкуренцию и не упускают случая ущемить соперника. Так, до недавнего времени в мононациональной Ингушетии имелось очень острое соперничество клана Зязиковых против всех; в Адыгее немало адыгов до сих пор добиваются наказания А. Агирова — человека из ближайшего круга президента А. Тхакушинова, его одноклассника, занимавшего в Адыгее высокий пост и являвшегося по совместительству секретарем политсовета адыгейского отделения Единой России, который задавил семью из четырех человек; а в Южной Осетии, уже, наверное, большинство населения тихо ненавидит Кокойты за то, что во время боев в Цхинвале он трусливо отсиживался в Джаве и за то, что сейчас стремится не восстановить разрушенный город, а избавиться от федерального контроля за распределением средств, в то время как люди, скорее всего, войдут уже в третью зиму без крыши над головой.
В таких условиях интересы России, как страны равноправных наций, заключаются не в поддержке какого-либо одного клана, а в защите интересов всего народа и всех народов на основе принципов равенства и безусловного соблюдения законов. В то же время, в рамках сложившейся властной вертикали и социального договора с элитами, чиновничество из федерального центра, как правило, становится на сторону именно какого-то одного клана и какого-то одного лидера.
Получив контроль за системой административного управления и за распределением активов, кавказский клан начинает действовать так же, как и любой другой клан в любом другом регионе — приступает к присвоению средств, имеющихся в регионе и к устранению любой опасности для себя в этой роли. Он замыкает доступ к федеральным дотациям на себе и начинает распространять их почти исключительно среди своих членов, занимается переделом собственности, убирает ставленников предыдущих кланов и одновременно расставляет всюду своих людей, дает им огромные преференции и административным образом душит их конкурентов. Происходит то, что очень точно было описано одним адыгом в телеинтервью РЕН-ТВ о ситуации в Карачаево-Черкессии: «Приходит к власти Хубиев — во власти все Хубиевы до последнего человека, приходит к власти Эбзеев — во власти все Эбзеевы, приходит Батдыев — Батдыевы».
В то же время клан пытается освободиться от любого вида контроля за собой, и в этом отношении он, с одной стороны, не допускает развития гражданского общества, одной из задач которого является контроль за властью, с другой — создает иллюзию оппозиции и демократической политической системы в виде карманных оппозиционных партий общероссийского парламентского спектра, почти или полностью подконтрольных парламентов и избирательных комиссий. Казалось бы, всё как и везде в России. Ничего нового. В чем же отличие Кавказа?
Отличий Кавказа пять:
а) Среднестатистический житель Северного Кавказа, как мы уже говорили, гораздо в меньшей степени ощущает свою принадлежность к российскому государству или к государству вообще. Это естественно, т. к. исторически у многих кавказских народов государств не было никогда и весь их опыт жизни в государстве заключается в последних 150-200 годах, когда Россия пришла на Кавказ.
б) В условиях ограниченности ресурсов Кавказа (в отличии от общероссийских) узурпация одним кланом большинства, если не всех, экономических, политических и т. д. активов означает очень резкое расслоение общества, когда у узкой группы людей есть все, а у широких масс — ничего. Получается ситуация, при которой представители одного клана имеют доступ к средствам производства и к обслуживающим их политическим активам, а все оставшиеся граждане оказываются их лишены — они не могут найти хорошую работу или работу вообще, не могут подняться по карьерной лестнице, не могут получить образование, не могут принять реальное участие в политической или общественной жизни, не могут получить компенсации, в их селах не развивается инфраструктура, не строят дома, в судах они не могут добиться правды, правоохранительные органы их «прессуют» и т. д. Целые общности, группы людей, целые национальности оказываются просто выброшены на обочину жизни. В подобной ситуации, например, в Ингушетии несколько лет находились все люди, не имевшие фамилию Зязиков, в таком же положении сейчас находятся черкесы в Карачаево-Черкессии, балкарцы в Кабардино-Балкарии, все не-абхазы в Абхазии, русские повсеместно в северокавказских республиках.
в) Менталитет кавказца, особенно в таких республиках, как Чечня, Ингушетия, Дагестан, в огромной степени отличается от менталитета русского человека. Там, где русский будет ходить по судам и писать письмо за письмом «дорогой редакции», пытаясь добиться правды от государства, чеченец либо вообще не пойдет в суд, либо, если пойдет и не получит удовлетворения или если пойдет и увидит слабость государственной машины, то будет решать вопрос своими способами, противоправными с точки зрения российского законодательства.
г) Кавказская коррупция, огромная сама по себе, накладывается на федеральный уровень коррупции — с чиновниками в Москве ведь надо делиться! — в результате вся система представляет из себя один огромный инструмент дележки пирога, и до людей не доходит практически ничего.
д) При наличии разного вида клановой общности, кавказская клановость в огромной степени основана на этническом компоненте и в подавляющей степени является именно этнической.
В этих условиях концентрация значительного количества благ, принадлежащих всему народу в руках одного клана, его всевластие, коррупционность, неподзаконность и неподотчетность народу приводит к социальному недовольству или даже социальному взрыву. Общество распадается. Часть его, не видя для себя возможности нормального существования в регионе, покидает его, как это произошло, в частности, со множеством жителей Южной Осетии, другая часть всеми силами стремится примкнуть к правящему клану и получить доступ к кормушке, кто-то просто пытается каким-то образом устроить свою жизнь, не обращая внимания ни на что, а кто-то озлобляется, уходит в горы или начинает активную борьбу с существующими властями — то, что мы сейчас называем терроризмом.
Еще одним важным следствием распространения подобной системы взаимоотношений на Кавказе является огромная деградация экономики и перманентно иждивенческий статус кавказских республик внутри российского государства. Почему так получается? Почему из года в год Россия тратит на Северный Кавказ огромные средства? Почему деньги, заработанные налогоплательщиками в Туле и Сургуте, не тратятся на тульских и сургутских бабушек, а идут на обеспечение кавказских республик?
Как известно, дотационность северокавказских территорий составляет от 49 % (КБР) до 92 % (Чечня и Ингушетия). В последнее время она только усилилась. Если на одного среднестатистического россиянина приходится 5 тыс. рублей федеральных дотаций в год, то на жителя Северной Осетии — Алании и Кабардино-Балкарии — по 12 тыс. рублей, Карачаево-Черкесии — 13 тыс. рублей, Дагестана — 14 тыс. рублей, Ингушетии — 27 тыс. рублей. Безусловным рекордсменом здесь является регион, руководитель которого — Р. Кадыров — заявляет, что Москва им страшно задолжала — Чечня, на жителя которого уходит 48,2 тыс. рублей, заработанных в России. В целом на республики Северного Кавказа, в которых проживает 6,3 % населения России, федеральный центр выделяет 22 % всех средств, идущих на дотации регионам. Кроме этого, огромные суммы регулярно выделяются на Абхазию и Южную Осетию.
Как мы уже видели, предоставление региону дотаций, распределяемых местной частью общероссийской «вертикали власти», является одним из условий социального договора между Москвой и кавказскими элитами. Это очень важное условие, без него никакая внешняя лояльность Северного Кавказа невозможна. Поэтому начинает происходить то, что в народе называется «заваливать Кавказ деньгами», «платить Кавказу оброк» и «получать дань от Москвы».
С одной стороны, огромные федеральные трансферы играют позитивную функцию, т. к. позволяют поддерживать у людей в тотально незарабатывающих республиках и де-юре странах какие-то минимальные жизненные стандарты, с другой же, самым парадоксальным образом, эти безумные, легкие деньги играют не позитивную, а в крайней степени негативную роль - лишают Кавказские территории стимулов к развитию и еще больше раскручивают маховик коррупционности и клановости.
Проблема в том, что в условиях сверхвысокой клановости и коррупционности, эти огромные средства не доходят до тех, кому они действительно нужны – до честных предпринимателей и производителей и оседают в руках у верхнего слоя людей, руководящих регионами, принимающих участие в социальном договоре с общероссийской элитой и, следовательно, имеющих доступ к распределению дотаций. Так, например, в случае с Южной Осетией, по мнению Варвары Пахоменко, консультанта Международной группы по предотвращению кризисов, которая ссылается на результаты проверки Счетной палаты РФ, в 2008 году на восстановление этой республики было выделено 55 миллионов долларов, из которых до места дошло только 15 миллионов долларов, а непосредственно на восстановление было потрачено лишь 1,4 миллиона долларов.
Отсутствие средств не дает одним развивать экономику в то же самое время, когда потоки легких денег разрушают у других все стимулы к труду. Эта система извращает сами основы экономических отношений и делает наиболее прибыльным делом не экономическую деятельность, а доступ к государственным ресурсам. Получается парадоксальная картина, невозможная в нормальном обществе — на развитие северокавказского региона Россия направляет огромные государственные средства, намного большие, чем в другие регионы, но в условиях всевластия и коррупционности кавказской элиты, встроенной в общероссийскую вертикаль власти, эти огромные средства не только не доходят людей и до реальных производств, но и убивают саму возможность экономического развития! Удивительно уродливая ситуация. При ней деньги не приносят деньги, как считал Маркс, а уносят их, но в рамках кланово-чиновничьего подхода, все абсолютно правильно и логично — посмотрите на тренды последних лет — федеральные дотации на Кавказ увеличились, а доходы местных бюджетов уменьшились. Зачем зарабатывать, когда Москва и так даст сколько нужно?
Подобная зависимость наблюдается и в отношении общественной системы, построенной на Кавказе в условиях коррумпированной чиновничье-клановой власти. Кавказские кланы, как и любые другие, действуют в своих личных интересах, а не в интересах общества, следовательно, они всегда и при любых условиях будут стремиться избежать общественного контроля над своими действиями. Клан и свободное общество — это диаметрально противоположные явления. Совместное существование одного с другим невозможно — или народ живет свободно, демократично и путем выборности власти и контроля за ней осуществляет свою конституционную функцию как «единственного источника власти», или этим источником будет коррумпированная клановая верхушка, выбранная из Москвы и принимающая все решения единолично за всех членов общества.
С одной стороны, можно говорить, что в этом отношении власти северокавказских республик вольно или невольно повторяют общероссийскую модель, которая очень далека от совершенства, с другой стороны, эффект от применения подобной системы на Кавказе вдвойне и втройне усиливается потому, что в соответствии с социальным договором с кавказскими элитами, российские власти закрывают глаза практически на все их «шалости» и принципиально не вмешиваются даже в моменты очень острого противостояния власти и народа и за редчайшими исключениями не реагируют на сигналы о вопиющей вседозволенности местных князьков и зажимания ими робких проявлений гражданского общества.
Соответственно, как и в вопросе с экономикой, чем большее развитие будет получать нынешняя чиновничье-клановая система, тем меньше шансов и возможностей будет для создания свободного гражданского общества на Кавказе.
Вопросы контроля в рамках сложившейся системы вообще являются очень и очень острыми. Настолько острыми, что ради отсутствия контроля за своими действиями и за расходом федеральных средств представители кавказских элит, не раздумывая, идут на конфликт с Москвой и в этом противостоянии зачастую готовы идти до конца. Причина этого понятна — любой контроль представляет угрозу лидерству и благосостоянию клана, в то время как открытость и гласность продемонстрируют как московским «кураторам», так и собственному народу, что новая кавказская знать действует не в интересах России, а в интересах лишь собственного клана.
За примерами этого не надо далеко ходить. Можно вспомнить перманентные попытки Э. Кокойты не столько восстановить республику, сколько освободиться от московских «контролеров», наблюдающих за тем, как расходуются российские деньги. Можно припомнить выволочку, устроенную президентом Дагестана Муху Алиевым центральной власти в феврале 2009 года, когда он грубо выгнал назначенного из Москвы руководителя налогового ведомства Дагестана Владимира Радченко. Причем сделано это было в предельно оскорбительном и вызывающем тоне — «Никакой Радченко здесь работать не будет»! Я очень сомневаюсь, чтобы подобным образом мог поступить кто-нибудь из руководители некавказских регионов.
Отдельного упоминания стоит попытка Дмитрия Козака в 2005 году усилить контроль за северокавказскими регионами и ограничить полномочия их руководителей, а также степень их влияния на распределение федеральных трансфертов в зависимости от степени дотационности их республик. Этот план вызвал огромнейшее сопротивление кавказских элит, которые объединились и смогли настоять в Москве на его отмене. При этом надо понимать, что Д. Козак тогда был намного более влиятельным человеком в Москве и на Кавказе, чем сейчас А. Хлопонин. Если даже он не сумел изменить систему, то чего сейчас ожидают от Хлопонина, мне лично не очень понятно.
В качестве еще одного сходства с экономической ситуацией можно назвать то, что в области общественных и межнациональных отношений нынешняя система создает абсолютно уродливое положение, при котором в обществе отсутствует диалог по очень важным вопросам. В нем просто нет необходимости. Если решения о судьбе региона принимает лишь Москва и титульная нация или клан, то зачем разговаривать с кем-то еще, типа какого-то народа? Соответственно, титульная нация или клан решают все вопросы напрямую со своими партнерами в Москве и высокомерно не считают нужным разговаривать с другими, подчиненными им национальностями или кланами, вытесненными ими из политической жизни.
Примеров тому множество. Так, национальные лидеры черкесского народа считают одним из своих приоритетов возвращение на Кавказ зарубежной адыгской диаспоры, насчитывающей по разным оценкам до 5 млн. человек. Понятно, что возвращение такого (и даже в 10 раз меньше) количества людей коренным образом изменит межнациональные отношения на Северном Кавказе, что, без сомнения, затронет интересы представителей всех народов, живущих там. Несмотря на это, адыгские лидеры считают вопрос возвращения диаспоры чисто адыгским и ни при каких условиях не желают вступать в диалог по этой теме с другими национальностями. Некоторое время назад глава одной известной черкесской организации говорил мне: «А зачем нам разговаривать с русскими или с карачай-балкарцами? Мы договоримся с Москвой, она прикажет и все здесь возьмут под козырек».
Другим, крайне важным и совершенно естественным результатом деятельности существующей системы является кавказский сепаратизм, который уже в немалой степени распространил свои метастазы по Северному Кавказу и который неминуемо вытекает из нынешнего негласного договора чиновничьих элит.
Одним из первейших последствий этого договора является разрушение единой общности народов, десакрализация таких понятий, как «лояльность», «дружба», «союзнические отношения», «общая история» и перевод их в статус обычного товара. Эта система даже чисто теоретически, уже по своей структуре ставит под вопрос сами основы совместного сосуществования семьи российских народов и обусловливает этот процесс рядом обстоятельств, которые должны быть выполнены в обмен даже не на реальную, а лишь на внешнюю лояльность.
Одним из любимых терминов президента Д.А. Медведева является фраза «фасадная демократия», что означает наличие внешней видимости демократии при отсутствии реальной демократии внутри системы. Так вот, лояльность, достигаемая в рамках существующего договора элит, как раз и есть фасадная лояльность, которая в коротком и средне-коротком периоде способна казаться реальной, но которая неминуемо подтачивает систему изнутри и отталкивает северокавказские республики от России.
В настоящее время почти во всех северокавказских республиках (почти!) связка региональных и московских чиновничьих элит оперирует на уровне экономических отношений и экономических требований, но логика её развития однозначно говорит о том, что на экономических требованиях она не остановится и неминуемо перейдет к требованиям политическим. Переход в политическую стадию в нынешних условиях — это лишь вопрос времени.
В основе этого лежит банальная и извечная разность интересов — интересов России как государства многих народностей, где проживают 140 млн. людей и интересов кланов, которые стремятся к единоличной эксплуатации активов, принадлежащих всем россиянам. Если в какой-то период нынешняя федеральная власть предлагает кланам деньги в обмен на лояльность, это совсем не значит, что они действительно становятся лояльными России — это фасадная лояльность. При показной, внешней лояльности системы внутри нее идут совершенно иные процессы, отличающиеся противоположным знаком. В условиях политики невмешательства со стороны Москвы этот период используется кланами для собственного усиления, для наращивания собственной экономической, политической, социальной базы, для создания альтернативных, зачастую враждебных России идеологии и истории, для фантастической индоктринации значительной массы людей. Все это уже много лет шло на Кавказе и полным ходом идет сейчас, не встречая ровно никакого сопротивления со стороны федеральных властей. Практика показывает, что как только кланы начинают чувствовать себя сильными и когда внешняя обстановка этому способствует, они тут же обособляются от России, выдвигают ей политические условия, начинают стремиться к сепаратизму, либо угрожать России сепаратистскими и военными акциями, требуя увеличить выплаты себе из федерального бюджета, либо ослабить контроль за его использованием. Это закон, и по-другому быть не может даже теоретически.
В этом отношении можно привести пример абхазов, которые долгие годы жили, мечтая войти в Россию, а сейчас, после признания со стороны России, на российские деньги и под российской защитой усиленно строят собственное государство и на всех парах стремятся отойти от России. Примерно такая же ситуация складывается с узкой прослойкой южноосетинской элиты, допущенной к управлению республикой и к дележке сладкого пирога федеральных дотаций — в то время, когда весь народ хочет воссоединиться с Россией и с Северной Осетией в частности, эта прослойка, допущенная к «закромам», мечтает строить независимое государство. Похожие процессы происходят и с черкесами. Если еще 10 лет назад от них было невозможно услышать политические требования, то сейчас они активно требуют от России признать так называемый геноцид черкесов, который якобы имел место во время Кавказской войны, возвратить на Кавказ потомков адыгов, переселившихся в результате той войны в Турцию, а тем, кто не захочет приезжать, раздать российские паспорта. Причем, что интересно, в это же время представители черкесской диаспоры (той самой, которую требуют переселить в Россию) заявляют о том, что истинной целью адыгов является создание независимого государства на российском Кавказе. (Определенным исключением из этого правила являются требования КГНК (Комитета Горских Народов Кавказа), когда в начале 1990-х годов во время полураспада России и полного паралича государственной власти некоторые горячие головы на Кавказе говорили о необходимости создания кавказского государства от Черного до Каспийского моря.
Сепаратистские настроения на Кавказе в настоящий момент распределены в разной степени. Где-то их больше, как в Ингушетии и Дагестане, где-то их совсем мало, как в Адыгее, но надо отдавать себе отчет, что они существуют, элиты исподволь разжигают их и постепенно нагнетают политическую ситуацию, что, в конце концов, в существующей системе координат им просто выгодно — чем более напряженным будет представляться положение, тем больше московская элита будет платить им для того, чтобы они, якобы, удерживали ситуацию в нормальном русле.
Ни здесь, ни далее в ряду примеров я намеренно почти не приводил и постараюсь не приводить Чечню, т. к. эта республика составляет особый случай. Чечню мы уже, скорее всего, проиграли. Распространение вышеописанной административно-чиновничьей системы на Чечню, вкупе с предоставлением чеченскому царю невероятных властных полномочий и невероятно больших финансовых дотаций привело к своему логическому концу — к тому, что Чечня уже фактически вышла из российского поля, является независимым государством, а Россия платит ей дань в виде огромных дотаций, самых больших в РФ на душу населения.
В Чеченскую республику из Москвы направляется столько средств, а уровень полномочий Рамзана Кадырова настолько велик, что это вызывает ревность и зависть даже у руководителей других кавказских республик, тоже совершенно не обделенных полномочиями и дотациями. В их среде даже появился специальный термин — «вайнахизация». В государстве, которое сложилось при «вайнахизации», главенствует шариат, а не российская конституция (что недавно признал сам Р. Кадыров), там работают шариатские суды, официально действует принцип кровной мести, существует многоженство и т.д. Там сложилось мононациональное общество, где на не-чеченца, идущего по улице, люди показывают пальцами как на диковинку, где женщин, идущих по улицам с непокрытой головой, расстреливают из пейнтбольных ружей. Это — не Россия.
За внешним фасадом победных реляций и грозных фраз мы не заметили, как произошел Хасавьюрт № 2. То, что сейчас имеет Рамзан Кадыров, намного больше того, что хотели Дудаев, Масхадов и Басаев. Нынешняя ситуация, когда, по словам лондонского сидельца Ахмеда Закаева, «Москва лежит под Чечней», не могла им даже присниться!
Существующая «фасадная лояльность» Чечни може
