«Как будто и не историк писал!» — этот упрек моего друга Александра Самоварова я вынужден вернуть ему обратно. Саша — мой однокашник по истфаку МГПИ (ныне МПГУ) более раннего выпуска, у нас с ним общий Учитель — А. Г. Кузьмин, но по его тексту в защиту русского дворянства хорошо видно, что за долгие годы успешных занятий журналистикой он совсем отвык от академического дискурса. Трудно с ним спорить не потому, что его аргументы неоспоримы, а потому, что он не утруждает себя давать четкие дефинции тем явлениям, о которых говорит. Понятно, что в рамках маленькой интернетовской публикации это делать сложно, но, с другой стороны, без данной операции мы обречены на разговор глухих, вкладывая в одно и то же слово разные значения.
У Самоварова совершенно непонятно, что он имеет в виду под терминами «народ», «нация», «национальное государство», «национальное строительство» и т. д. Отсюда возникает множество недоразумений.
Можно ли назвать национальным государством (государством русских) политическое образование, где подавляющее большинство населения представляет собой нещадно эксплуатируемую меньшинством, бесправную в социально-политическом отношении и живущую почти вне всякой связи с культурой элиты массу
? А именно таким образованием и была Российская империя, где выгодополучателями являлись 2-3 % жителей — социально-политическая вестернизированная верхушка, игравшая роль метрополии по отношению к колонизируемому русскому большинству. Или Самоваров думает, что Романовы и русская аристократия ориентировались в своей внешней и внутренней политике на благо всего русского этноса? Очевидно, именно в интересах последнего велись Семилетняя война, войны с республиканской и наполеоновской Францией, проводилась политика Священного союза, сохранялось и ужесточалось крепостное право, перекрывалась возможность людям из низших сословий получать образование, оказывалось покровительство иностранным колонистам и ставились препоны русской колонизации окраин, закрывались глаза на неравноправное положение русских в Прибалтике и Финляндии и проч.Если мы считаем Российскую империю национальным государством (т.е. государством, заботящимся об интересах этнического большинства), то получается абсурд. Но если мы поймем, что Российская империя была сословно-дворянским государством, то все сразу станет ясным и логичным.
Крестьяне, большинство купечества и духовенства в дворянскую «малую нацию», действительно, не входили. Нация — это не естественная, кровнородственная, биологическая общность, а социально-политически-культурная рукотворная структура. Что из того, что в жилах крепостного и помещика течет одна и та же русская кровь, если их не связывают общие солидаристские практики и общая культура? Или Самоваров думает, что крепостные радовались тому, что с них драли поборов в три раза больше, чем с государственных крестьян и гоняли на барщину четыре дня в неделю (о торговле человеческим товаром я уже и не говорю)? Или он полагает, что неграмотные мужики считали Пушкина и Толстого своей национальной культурой?
Социально-культурная рознь легко разрывает кровнородственные узы и превращает социальные слои в фактически разные «нации». Примеры этого слишком известны. Кстати, Самоваров неточен, когда говорит, что во Франции нация создавалась снизу вверх. Первоначально нацией были только дворяне (об этом можно прочесть, например, у Монтескье), потом эту роль перехватило «третье сословие» — буржуазия. Но оно было не низшим, а средним и тех же крестьян в «нацию» на практике не включало (иначе откуда бы взялась Вандея). В России буржуазия была слишком слабой, чтобы играть роль лидера нациостроительства (эти амбиции начали у нее появляться только в начале позапрошлого века), поэтому эту роль приватизировало дворянство, ставшее националистическим не с 18-го (вопреки Самоварову, который путает с национализмом имперский патриотизм и ксенофобию), а с начала 19 в., когда горстка дворян-интеллектуалов «открыла» для себя, что основой нации является ее этническое большинство — крестьяне.
Но это теоретическое открытие очень медленно и непоследовательно реализовывалось на практике — отсюда потеря времени, недопустимая в ту стремительную эпоху. Крепостное право могли бы отменить уже в 1815 г., лет через десять могли начать массовую крестьянскую колонизацию окраин, что сняло бы вопрос перенаселения и малоземелья в Центральной России, а лет через двадцать — ввести всеобщее начальное образование. Вместо этого дворянские националисты все думали, как бы не повредить реформами «благородному сословию», т.е. самим себе… Чем это тугодумие кончилось, мы знаем.
Это главное. Теперь по мелочам.
1) Кадровая политика Романовых, ориентированная на предпочтение иностранцев, началась не с Александра I, а с Петра I (в 1709 г. — 65 % генералитета составляли иноземцы). В дальнейшем иноземное присутствие в верхах колебалось, то резко усиливаясь (бироновщина, первая половина 19 в., то заметно снижаясь (при Елизавете I, Екатерине II, Александре III), но в целом оставалось устойчивым фактором формирования имперской элиты, даже непосредственно перед революцией немцы продолжали быть влиятельнейшей этнической группой в МИДе.
2) О двух культурах в Российской империи вообще-то начали писать не марксисты и Фурсов, а Ростопчин и Шишков, Грибоедов и декабристы, славянофилы и западники. Самоваров может сколько угодно считать, что они преувеличивали, но факты за них, а не за него.
3) Не важно, как называть Пугачевщину — крестьянской войной или восстанием, важно, что ее призрак витал над дворянским сознанием много десятилетий. И боялись дворяне не казаков и инородцев, а прежде всего своих крепостных, которые продолжали мочить своих господ потихоньку и позднее (М. П. Погодин сообщает, что в 1850-х гг. помещиков убивали до тридцати в год). О том же, как крестьяне поддерживали Пугачева, можно получить представление, прочитав хотя бы пушкинскую «Историю пугачевского бунта»: «Пугачев бежал; но бегство его казалось нашествием. Никогда успехи его не были ужаснее, никогда мятеж не свирепствовал с такою силою. Возмущение переходило от одной деревни к другой, от провинции к провинции. Довольно было появления двух или трех злодеев, чтоб взбунтовать целые области. Составлялись отдельные шайки грабителей и бунтовщиков: и каждая имела у себя своего Пугачева...» и т.д.
4) Мой «странный тезис» о рабстве крепостных опирается на авторитет любезной Самоварову Екатерины II, классики русской историографии (прежде всего, Ключевского), а также на современные исследования (например, работы С. А. Нефедова).
5) Да, Павел I ввел телесные наказания для дворян, но после его не вполне естественной смерти они были снова отменены.
Я понимаю пафос Александра: изобразить русскую дореволюционную историю, назло русофобам и коммунякам, в как можно более светлых тонах. Но, если мы будем идеализировать сословное общество, то можем и не заметить, как нам его восстановят сегодня. А оно уже восстанавливается полным ходом. Поэтому безоговорочная апология Российской империи есть косвенное оправдание демонтажа остатков социального государства и блокирования русского нациостроительства. Националисты (а Александр Самоваров — один из лучших публицистов современного русского национализма) должны это ясно видеть.
P.S. На правах рекламы. Полемика вокруг моей статьи «Дворянство как идеолог и могильщик русского нациостроительства» будет продолжена на страницах журнала «Вопросы национализма». В № 2, который должен выйти в конце июня, со мной спорит (а я ей отвечаю) наша замечательная писательница Елена Чудинова.
