Гибель Леха Качинского и его спутников — трагическое и знаковое событие, которое, как можно надеяться, способно стать переломным в отношении двух «зеркальных близнецов» славянского мира — русских и поляков.
Как и Катынь (при всех имеющихся расхождениях в трактовке этих событий), эта катастрофа символизировала для поляков уязвимость и возможность крушения государственности, что неоднократно повторялось в истории их страны. Ибо в произошедшей авиакатастрофе поляки утратили не только главу государства, но и снова, как семьдесят лет тому назад, потеряли часть элиты независимой Польши. Эти события соединили «место и боль», как отмечают сегодня многие представители польской стороны. Заложенная в польском католическом сознании идея очищения через страдания, которые призваны сплотить польский народ и подтвердить его миссию, позволяла Польше не раз возрождаться после крушения своей государственности, подобно Фениксу из пепла. Трагически окрашенная историческая память является в Польше механизмом сохранения и укрепления единства нации, что едва ли попытаются сегодня оспаривать даже наиболее непримиримые критики «польского феномена».
Вместе с тем, трагедия под Смоленском показала исчерпанность исторического цикла, связанного с самопозиционированием Польши как «последнего оплота» западной цивилизации на Востоке и инструмента сдерживания России. Список взаимных претензий слишком велик и не оставляет шансов для подлинной нормализации отношений. Посему — настало время для осмысления всего произошедшего в течение нескольких прошедших веков в отношениях двух стран, а также для того, чтобы попытаться начать процесс хотя бы относительного их примирения.
Что, собственно говоря, и признали в своем обращении к русскому и польскому народам польские интеллектуалы, поблагодарившие граждан России за их призыв к примирению, а также за помощь и солидарность, проявленные после всего случившегося как российским руководством, так и рядовыми россиянами.
Таким образом, «исторически оправданная» миссия Польши как многовекового антирусского «барьера» если не исчерпана, то, по крайней мере, поставлена под сомнение. Это обстоятельство не дает поводов для иллюзий по поводу «славянского единства», но делает необходимой известную долю политического реализма.
Мы вряд ли в обозримом будущем станем духовно близкими или братскими народами — слишком разнятся духовный опыт и исторический путь наших стран.
Однако снижение остроты противостояния, безусловно, возможно. Для лучшего же понимания противоположной стороны русским и полякам нужно, по крайней мере, перестать ее демонизировать.
Наряду с этим, Россия может лучше и глубже понять себя, взглянув в Польшу, как в своеобразное «зеркало». В равной степени она может увидеть в самобытном польском опыте немало полезного и актуального для себя, при всем различии политического темперамента и менталитета двух славянских народов.
Соединение национальной и религиозной идеи, обсуждавшийся многими польский мессианизм (при всех его издержках) сформировали тот духовный и морально-политический стержень, который позволил полякам сохранять себя как нацию во времена тяжелых испытаний.
При этом поляки — одна из последних сохраняющихся «христианских наций» Европы, что позволяет им избежать размывания основ национальной идентичности и культуры вследствие экспансии «глобальных ценностей». Поэтому включение Польши в ЕС стало приобретением если не для европейской экономики, то, по крайней мере, для дела укрепления европейской культурно-цивилизационной идентичности.
Для России могут оказаться полезными и многие другие элементы современного польского опыта.
Относительная этнокультурная гомогенность, прочный фундамент национальной культуры, трудовая этика сделали Польшу относительным «островком стабильности» среди достаточно бурной Восточной Европы при всей тяжести издержек «переходного периода» 1990-х. И неслучайно, что после периода исхода из страны в поисках «лучшей доли» в 1990-е годы наступил период возвращения многих из уехавших поляков в родные края, что превратило ставший почти фольклорным сюжет про «польского слесаря» в странах Западной Европы в заезженный штамп.
Помимо этого, Польша являет собой пример опирающегося на многолетние традиции национального гражданского общества. Что достаточно редко сегодня как на Западе, так и Востоке.
Следует помнить, что Польша — развитая и небедная страна, и она могла бы быть ещё более развитой и богатой, если бы не её антироссийская и антирусская политика последних десятилетий. При отсутствии масштабных природных ресурсов поляки смогли за счет активного развития малого и среднего бизнеса добиться недостижимого для многих из бывших членов «восточного блока» уровня благосостояния, что сделало «польскую модель» привлекательной для целого ряда стран СНГ.
Помимо этого, Польша, за счет ориентации 2/3 ее экономики на внутренний рынок и отсутствия масштабных заимствований за рубежом у частных банков (при значительных размерах внешних долгов самого государства) сумела избежать многих потрясений, вызванных мировым экономическим кризисом, и не оказаться в положении страны-банкрота, в отличие от многих казавшихся более благополучными коллег по ЕС.
Однако насколько значительны предпосылки для сближения двух государств? Помимо традиционных «идеологически ориентированных» слоев польского общества, не слишком благоприятно относящихся к идее примирения с Россией, в Польше немало людей, и в том числе среди представителей молодого поколения, нацеленных на более прагматические и взвешенные отношения с «восточным соседом». Постепенно возвращается интерес к изучению русского языка, к развитию бизнеса с российскими партнерами, и шире — понимание объективной взаимозависимости двух стран.
Таким образом, определенные предпосылки для осмысления истории взаимоотношений двух стран, а также для начала диалога (пусть с исходных прагматических позиций) между Россией и Польшей сегодня налицо. Как представляется, преодоление конфронтации соответствует долгосрочным интересам русского и польского народов, что превратит Польшу из «барьера» в стратегический мост, связывающий Россию и объединенную Европу.
