ОТ РЕДАКЦИИ. По техническим причинам данный текст в печатном номере «Вопросов» опубликован со значительными сокращениями. Здесь приводится полный авторский вариант статьи.
Идеология, согласно Дестюту де Траси и Кабанису, задумывалась как «наука о всеобщих и неизменных законах образования идей из содержания чувственного опыта». Первоначально имелись в виду любые идеи, от естественнонаучных теорий до политических доктрин. Разумеется, жизнь внесла коррективы. Интересно, конечно, знать, по каким законам физик, глядя на кипение воды в колбе, приходит к теории теплоты – но физики с этим разберутся как-нибудь сами. В конце концов, на такой случай уже написан бэконовский «Новый Органон». Куда интереснее понять, каким образом бедняк, глядя на витрину парижского магазина, приходит к идее уравнительного распределения.
Парадокс и трагедия исследования идеологем состоит в том, что это попытка изучения именно того, от чего учёный в процессе исследования должен отказываться. Позиция незаинтересованного наблюдателя [1] – открытая ещё греками и сформулированная со всей возможной определённостью в том же «Новом Органоне» - предполагает элиминацию ira et studio и сокрушения всех idola, охраняющих истинные тайны Природы. Каковые суть idola tribus («идолы рода», врождённые пороки человеческой сущности), idola specus («идолы пещеры», личные несовершенства), idola fori («идолы площади», ошибки языка) и idola theatri (мнения толпы, социальные предрассудки и устаревшие представления о мире). То есть – всё то, что движет нашими страстями и предопределяет интересы. Поэтому, рассматривая зарождение общественных идей и течений в бэконианской оптике, мы не увидим в идеологемах ничего другого, кроме восстания идолов – тех самых идолов, на которых истинный учёный обязан перед началом изыскания «дунуть и плюнуть».
Беда в том, что в данном случае он, в большинстве случаев, не способен сделать именно этого – как по внутренним, так и по внешним причинам.
Даже если исследователь отрешится от собственной ангажированности, его достанет ангажированность общества, в котором он, как-никак, живёт, и от которого не свободен. Может быть, когда какой-нибудь почтенный резонёр, проводящий учёный досуг в изучении идеологии уравнительного распределения, и поборет своё «буржуазное, слишком буржуазное» негодование по поводу столь подрывных идей (и проникнется к ним хотя бы той своеобразной симпатией, которую чувствует микробиолог к чумной бацилле) – он рискует привлечь недоброжелательное внимание полиции, которая может решить, что его научные сочинения могут вызвать смуту в неокрепших умах… С другой стороны, те же обстоятельства делают возможными маскировку собственно идеологического высказывания – или его опровержения – под «науку». Чтобы не отвлекаться от полюбившегося примера, вспомним историю мирового социализма: наиболее успешными оказались те течения, которые заявляли о своей «научности» и использовали приёмы научного исследования – в самом широком значении слова «использование», от вполне корректного применения научных методов к социальным материям и вплоть до откровенной симуляции наукообразия – впрочем, наукой клялись и его противники[2]. В общем, в ходе борьбы за право именоваться «научной идеологией» проиграли все, кроме самой «научности», которая теперь заняла место в том же бэконовском пантеоне на правах пятого идола.
Эти напряжённые отношения между исследованием идеологии и самой идеологией достигают максимума напряжённости в точке, где субъект идеологии пытается понять себя и критически проанализировать свои убеждения и их основания.
Пределы таких попыток хорошо известны на практике. Прежде всего, это ситуации, когда сколько-нибудь честный взгляд разрушает дорогие сердцу убеждения, что приводит либо к фанатизму, то есть к отказу от продолжения исследования во имя сохранения его предмета («горе тебе, гордый и грешный разум!»)[3] – либо к цинизму, то есть к эмансипации субъекта от собственных ценностей, с последующим превращении их в инструменты манипуляции, шантажа и торговли («людишки легко разводятся вот на такие слова, уж я-то знаю»). На последовательном низвержении фанатизма поднялось Просвещение и немецкая философия, введшая в интеллектуальный обиход понятие «ложного сознания». Что касается цинизма, столь популярного с некоторых пор в мире вообще и в России в частности – то трудно не согласиться с ехидным Питером Слотердайком, который назвал его «просвещённым ложным сознанием».
Интереснее то, что существует за пределами цинизма и фанатизма, то есть разнообразные интеллектуальные практики, встраивающие критический взгляд внутрь идеологической системы. Так, современный «европейский социализм» - то есть набор успешных социал-демократических практик, используемых в развитых странах – возник благодаря внутренней критике классического социализма, в том числе марксистского толка. Точно так же, некоторые весьма успешные праволиберальные идеи (например, практическая реализация принципа субсидиарности в европейском самоуправлении) были плодами внутренней дискуссии с классическим «правым» дискурсом.
Здесь возникает проблема соотношения внутренней критики, «разговора идеологии с самой собой» - и критикой внешней. Дискуссия на идеологические темы предполагает свободу выражения идей и свободу их исследования. В ситуации давления извне исследование идей может стать опасным для самих идей уже не по внутренним причинам. Проще говоря, академическое по тону обсуждение каких-либо аспектов того или иного учения может иметь последствия в виде публичного доноса, полицейского расследования[4], санкций и карательных мер. С другой стороны, практика показывает, что только та идеология оказывается достаточно успешной, которая доказала свою способность функционировать в достаточно жёстких условиях[5], не вырождаясь при этом ни иррациональный эзотерический культ, эксплуатирующий дорефлексивное ощущение «причастности истине», ни в трескучую пропагандистскую демагогию. По крайней мере, не вырождаясь полностью – этого обычно достаточно.
2
Теперь возьмём ближе к заявленной теме журнала.
Мы уже поняли, что изыскания в сфере идеологии затруднительны. Но национализм – особенно трудная тема, окружённая тройным слоем препятствий. Если же говорить о российской ситуации, то следует прибавить ещё и предельно неблагоприятные внешние обстоятельства.
Начнём, однако, с внутренних проблем. Во-первых, отличие от большинства «больших идеологий» - социалистической, либеральной, консервативной и так далее – национализм, при всей его распространённости, не является универсальной системой суждений. Более того, эта неуниверсальность – его неустранимое свойство, вытекающее как раз из его общих постулатов. То, что для либеральной или консервативной идеологией является всего лишь «спецификой», «свойствами материала» (которые нужно учитывать в практической деятельности, но которые не влияют на теорию), для националиста является сутью его дела. Именно то, что позволяет называть известную сторону мировоззрения двух народов одинаковым слово «национализм», их, как правило, более всего и разделяет. Национализм каждого народа всякий раз – и не всегда единократно! - создаётся в каком-то смысле заново[6]. Это обстоятельство лишает исследователя многих инструментов, главным из которых является механический перенос результатов исследований одних объектов на другие. Гораздо легче рассуждать о том, что такое либерализация экономики, чем о том, что такое национальное возрождение или национальное унижение. В первом случае у нас, по крайней мере, есть система внешних критериев, по которым мы можем судить, имела место либерализация или нет. Во втором такие критерии приходится искать где-то внутри «материала» - со всеми вытекающими отсюда проблемами.
То же касается и самих объектов исследования, то есть наций и составляющих их этносов, племён и народов. Даже простейшая задача, легко решаемая относительно других социальных образований – а именно, определение признаков, по каким именно критериям один народ отличается от другого in re – не решаема в общем виде, поскольку критерии, значимые в одном случае, совершенно не значимы в другом. Народы различаются друг от друга тем, что сами считают важным различием (и это знание составляет часть их национального самосознания)[7] – и это проклятое «сами считают» ставит в тупик честного классификатора, попадающего со своим опросным листом прямо в борхесовскую китайскую энциклопедию[8].
Теперь, наконец, о самом предмете, взятым «в себе». В отличие от других групповых идеологий, обращающихся со своей проповедью к классам, стратам, группам интересов, и иным чисто социальным образованиям, чьё бытие и положение детерминировано социумом как целым, нация – это общность, которая сама способна быть целым. Один народ не нуждается в другом народе так, как один класс нуждается в другом, он может существовать без них – хотя может, разумеется, и впасть в ту или иную зависимость. Но в принципе отношения наций – это не отношения частей целого, это отношения целого к целому, «вселенной и вселенной», соприкосновение которых неизбежно (по факту сосуществования на одной планете), но не необходимо. Более того, всякий национализм, даже самый жалкий, чьи цели не простираются дальше чистого выживания, порождается – помимо и вне «естественной потребности народа в выживании», о которой столько говорят и исследователи, и сами идеологи национальных движений - этим ощущением собственной потенциальной самодостаточности, единственности для себя: мысль и чувство, в иных ситуациях невозможные[9]. Национализм есть учение, оформляющее и направляющее это движение нации к самодовлению, делоучение целого. И это представляет собой отдельную трудность для исследователя – поскольку для чистого исследователя «понять» означает прежде всего «понять соположение частей», отношение же целого к целому неизбежно выводит нас за рамки парадигмы.
3
До сих пор мы говорили о чисто интеллектуальных трудностях. Но есть ещё и внешние обстоятельства, в отечестве нашем обычно именуемые свинцовыми мерзостями.
Так, в настоящее время сколько-нибудь непредвзятое исследование национализма в России, особенно русского национализма[10], наталкивается на густопсовую полицейщину, которая царит не только в области правоохранительных компетенций, но и, скажем, в «интеллектуальном сообществе». Увы, при поднятии известного вопроса интеллигенция забывает про любую фронду и по-голлербаховски взывает к штыкам и тюрьмам, лишь бы «не допустить никакого русского народа» даже как темы разговора. Почти единственная форма интеллектуальной активности на этом направлении, дозволяемая и поощряемая данным сообществом – это сбор компромата и подготовка материалов для всё тех же полицейских «мер».
Что касается самих этих мер – то есть отношения российского (точнее, россиянского) государства к русским вообще и к активистам русского движения в частности, то оно слишком известно. Достаточно просто напомнить про 280-ю и особенно 282-ю статью УК РФ, посвящённые «экстремизму» и «разжиганию розни». Последняя в юридическом обиходе обычно именуется русской статьёй.
4
И, наконец, о настоящем издании как таковом.
Это печатный орган русских националистов, предназначенный для теоретической работы.
Сказанное не означает, что его страницы открыты только для тех, кто разделяет наши взгляды. Нет, мы намерены публиковать и обсуждать всё то, что представляет, по нашему мнению, интерес.
Далее, журнал – место для дискуссий, прежде всего внутренних, то есть между националистами разных течений. К дискуссиям приглашаются также традиционные оппоненты, настроенные на честную полемику – сколь угодно жёсткую, но честную. Тем не менее, основной упор будет делаться именно на обсуждение внутренних проблем и прояснение позиций по спорным вопросам в нашей среде.
Журнал также будет публиковать материалы, посвящённые российским и особенно зарубежным национальным движениям. По причинам, изложенным выше, мы не рассматриваем национализм других народов ни как образец для подражания, ни как нечто абсолютно чуждое и непонятное. Однако мы считаем чужой взгляд и чужой опыт, по меньшей мере, поучительным – и постараемся извлечь из него доступную пользу.
Немало внимания будет уделено истории русского движения в целом, включая достаточно далёкое прошлое. Увы, история русского дела в России почти неизвестна даже активным его участникам. Мы постараемся в меру наших возможностей исправить это упущение.
Журнал предполагает также освещать события интеллектуальной и общественной жизни, связанной с русским движением. Будет уделено внимание и библиографической работе, в особенности – обзорам новых книг и публикаций по нашей тематике.
And last, хотя, увы, и not least. Мы намерены строго соблюдать закон, а если потребуется, и утверждать его. У нас нет и не будет публикаций, нарушающих упоминавшиеся выше статьи УК РФ, мы также не допустим попыток инкриминировать нам подобные нарушения. Вольные же искатели политических непристойностей будут разочарованы примерно в той же мере, в которой может быть разочарован ревнитель общественной нравственности, ненароком заглянувший в анатомический атлас.
Благорасположенным же читателям я желаю приятного и интересного чтения.
[1] Точнее, заинтересованного самой незаинтересованностью, в чём и состоит «любовь к чистой мудрости», понимаемая по-платоновски. Другим вариантом той же незаинтересованности является стремление к чистой справедливости, дикефилия, которая лежит в основании юридической мысли, и которая, судя по всему, несовместима с живым интересом к истине природы: чистый фюзис и чистый номос не могут быть одинаково привлекательными для одного человека или даже для одной культуры. Забегая вперёд – причины появления идеологий обычно ищут как раз посередине между фюзисом и номосом, в той тёмной области, где одно переходит в другое (например, «биологическое» в «социальное»), что особенно сильно сбивает объективистский прицел.
[2] Так, сражение между марксизмом и правыми идеологиями произошло на поле «экономики» как науки, как борьбу теорий, объясняющих экономические реалии – что в значительной мере предопределило и чисто политические процессы, вершиной которых стала Холодая Война, ведущаяся как сражение экономик (уже в народохозяйственном смысле слова).
[3] Предмет, впрочем, всё равно не сохраняется – ни как предмет веры (которая воспроизводит себя только как преодолённое сомнение), ни даже в качестве интеллектуального конструкта. Фанатически защищаемая идеология в конце концов превращается просто в систему запретов на своё же собственное обсуждение. Такова была, например, позднесоветская ситуация, когда основным содержанием «марксистско-ленинского учения» стала «критика буржуазной идеологии», сводящаяся, в свою очередь, к простой констатации её несоответствия марксизму-ленинизму («буржуазная идеология буржуазна»).
[4] Которое, кстати, может иметь вид «исследования» - например, «психолингвистической экспертизы».
[5] Это касается и «научного мировоззрения», тоже являющегося идеологией – и тоже испытавшего разнообразное внешнее давление, начиная с момента зарождения. Культ Архимеда, Галилея, Бруно, Вавилова – столь же существенная составляющая «научного мировоззрения», как и, скажем, вера в академическую иерархию или следование нормам учёной дискуссии. И этот культ связан не только и не столько с конкретными достижениями этих учёных или их страданиями, сколько с тем, что они в условиях внешнего давления вели научную деятельность как таковую. Неизвестно, какую ценность представляли чертежи Архимеда, растоптанные римским солдатом – но сам жест, безусловно, имеет ценность для «дела науки».
[6] Это нужно понимать буквально – вплоть до незнакомства многих националистических идеологов с классикой «чужого» национализма, даже яростного неприятия подобной идеи.
[7] Так, например, разница религий может быть определяющим фактором этнической границы в одном случае и не иметь никакого значения в другом; единство территории расселения важна для одних народов и совершенно незначима для других; то же можно сказать о языке и культуре.
[8] В которой животные делятся на «принадлежащих Императору», «бесчисленных», «разбивших цветочную вазу» и «похожих издали на мух». Для сравнения – совершенно нормальным считается деление народов, живущих на обширной территории, на «имперский этнос», «мелкие окраинные варварские племена», «потомков участников такой-то исторической битвы» и, скажем, «темнокожих».
[9] В этом смысле название знаменитой ирландской националистической партии, созданной Артуром Гриффитом, Sinn Féin, со значением «Мы сами»/«Только мы одни», является не только антибританским лозунгом, но и квинтэссенцией этого самоощущения.
[10] Интересен в этом смысле дискурсивный статус нерусского национализма. Его прямое выражение не поощяется, но только потому и только в той мере, почему и в какой он, по мнению решающих инстанций, может способствовать национализму русскому - или как повод к подъёму русских национальных чувств, или как их оправдание, или даже как «тема, наводящая на мысли».
