Франция — одна из немногих стран мира, где монархисты существуют не в качестве «кухонного клуба», не как группка маргиналов в Интернете, а в качестве серьезной политической партии. «Аксьон Франсэз» в этом году отпраздновала 110 лет со дня своего основания. У французских монархистов есть газета, штаб-квартира напротив Лувра, отделения по всей стране… Но почему же не удалось вернуть монархию во Францию?
Об этом мы решили поговорить с известным литератором и литературоведом Анатолием Ливри. Ливри живет во Франции, преподает в Сорбонне, является автором нескольких очень успешных литературных и научных трудов. Однако в мире политики он больше известен своим сотрудничеством с французскими монархистами. Ситуация на «монархической карте» Франции сегодня сложилась непростая.
— А.Р. — Анатолий, монархическая идея подразумевает консолидацию общества. Однако во Франции сложилась сейчас парадоксальная ситуация — на роль монархистов претендуют сейчас и легитимисты, и орлеанисты, и бонапартисты. На ваш взгляд — кто настоящие монархисты во Франции? При победе монархии — не будут ли обижены представители других течений, каждое из которых считает законным только своих вождей?
— А.Л. — Монархия, о которой я пишу в моих трудах — единовластие представителя Господа на земле «Западного Израиля», чей народ, за неимением нового Давида пребывает, покамест, в рабстве, продолжающемся с тёмных времён, назывемых всуе «Эпохой Просвещения». Я намеренно упомянул о Давиде — кровавом царе, вечно мучимым ещё-жившим-Богом, так и не одарившим Давида мудростью Соломона. Подобно Давиду, будущему монарху Франции, до коронации в Реймсе, предстоит пройти через все преступления межрелигиозной и этнической евразийской бойни: мир, столь сжившийся со скоро трёхсотлетним оптимизмом, вросшим в его плоть, ставшим членом его тела, вряд ли добровольно последует примеру Сцеволы. Однако те движения народов через Европу, которые я называю «новой Divine surprise» (см. также: Анатолий Ливри, Divine surprise, «Вопросы культурологии», Москва, октябрь 2009) призваны ускорить пессимизацию Франции, Европы, Земного шара, ибо каждый раз те редчайшие качественные возвышения лучшей части человечества происходили исключительно благодаря подобным катастрофам, коими умели пользоваться, — и даже вызывать их при необходимости, — иные танковые императоры.
Что же до недовольных... Монарх, получивший наследственную власть, должен передать сыновьям им обогащённое государство: реймский венец, например, казался «слишком тяжёлым» Людовику XVI-му, из которого вышел бы неплохой университетский профессор; но князь, возвращающий власть своих предков, обязан стать не хранителем, а — «белокурой бестией», даже если всё его изящное естество сопротивляется убийствам, в этом слабость Генриха V-го, начавшего беседовать с отребьем о цветах флага, тогда как надо было прошептать, стиснувши зубы, фразу своего Наваррского предка, согласившись на все формальные условия, а затем потопить мятеж в крови, обойдясь, таким образом, малыми жертвами, и попутно избавив Евразию от (до сих пор не завершившейся) вековой бойни с Германией.
Нынешние белоручки не способны на массовые убийства, которыми непременно сопровождаются государственные перевороты? Но не стоит забывать, что человекообразные звереют со скоростью необычайной: глядишь, и иной наследник Капета стряхнёт с себя шелуху «культуры», — слыша о который я вынимаю мой «узи». А quasi тотальная африканизация Галлии, постоянным контактом с бестиальностью (чуждой, перманентной, не экстатичесткой дикостью — этим признаком отсталых существ), куда скорее, чем воображают уже отмершие «интеллектуалы», приучает политиков к гиппократическому ощущению счастья ножа.
— А.Р. — Как Вы видите пути, которыми монархия могла бы вернуться во Францию? И кто все-таки больше достоин трона, на Ваш взгляд — Бурбоны или Бонапарты?
И сразу следующий вопрос, гораздо более волнующий наших читателей: а каковы перспективы монархии в России? Понятно, что прагматичный Путин никогда не решится ринять монарший сан. Могут ли вернуться Романовы?
А.Л. — В виду того, что единовластие есть естественная форма управления человеческим обществом — восстановление монархии также должно произойти наиболее приближённым к природе способом, без каких бы то ни было заговоров, переворотов, покушений на республиканских лидеров: метание лимонок, как в политиков, так и в читателей — поступок бесполезный, ибо его значимость исчезает вместе с террористом.
Данное возвращение к истокам подразумевает воцарение легитимистов — Людовика ХХ-ого или его наследников, — которое станет предтечей прихода Мессии, восстановлением прямой связи наичутчайших представителей «человечества» с Логосом. Все прочие претенденты — Орлеанский дом или Корсиканцы — есть псевдо-принцы, ибо принципа не воплощают. Тем более, что прежде Франция уже испытала эти промежуточные решения (одним из которых стало и создание III-ей Республики, основанной — не забудем этого — монархистами, на время), которые, хоть и разлекают историков, но конечно не могут искупить греха отцеубийства всего Запада. Помнится, некогда, на сейме краковских магнатов, дабы не нарушать церемониала, выбрали на ночь королём посполитским одного еврея: так же бессмысленен на троне Франции (да и смешон, вроде любого выборного государя) не-Капетинг, не старший в роду, сиречь венчанный на власть в обход древних законов.
В политике необходимо преследовать цели реальные, и первейшим вопросом, которым должен задаться всякий философ, снисходящий до анализа «общественного блага», должно стать не «как?», а «для чего?» Ибо многие цели не стоят быть достигнутыми любыми средствами: определённая гераклитова брезгливость также необходима в политике, как и в повседневной жизни.
Что же до возвращения Романовых, то — уж простите мне мой философско-гиппократический галлоцентризм, — подобная реставрация покамест бессмысленна: сначала нужно вырезать источник раковой опухоли, а уж затем заниматься метастазами. Однако, как человек «классический», я могу только поприветствовать — после реймского престолопомазания, — возвращение законной династии каждому народу: воцарение Романовых в Москве, Габсбургов в Вене (вкупе с воссозданием Австро-венгерской империи — этого залога успокоения Балкан), Гогенцоллернов в Берлине (зачем отказывать немцам в IV-oм Рейхе?), и, естественно, коронование Царя Давида в Иерусалиме.
— А.Р.— Насколько популярна у современных французов идея монархии, так называемого Старого режима? Мне приходилось встречать немало бонапартистов, но поддержка Бурбонов — выходит ли она за рамки «Аксьон Франсэз»?
— А.Л.— Мир французских монархистов клановый, в нём надо родиться, и пришельцев, вроде меня, среди них почти не попадается. А каждый из кланов находится в состоянии квази-перманентной войны с соседями, поэтому и в Action française, — а она поддерживает младшую ветвь Бурбонов, Орлеанский Дом, — бонапартистов нет. Более того, среди приверженцев Наполеонов бытует не такой «сопротивленческий дух», как среди легитимистов: если Республика живёт по кодексу Наполеона I-го, полна его символикой, вплоть до архитектурных нюансов и наград, то некоторые Бурбоны ещё недавно не имели права ступать на землю Франции, не могли воевать за свою родину, даже как легионеры!
Тем страннее тот факт, что именно философско-политические течения, близкие Бурбонам, воспитали элиту этой, издыхающей Республики: все, от Де Голля до последнего президента Франции, Ширака — вышли из «школы» Action française. (Франсуа Миттеран даже являлся членом боевого крыла партии, «Камелот де Руа» — А.Р.)
Что же до французского плебея — от почтальона до иного профессора Сорбонны, — то он также бескультурен и туп, как и народные массы Великобритании или Германии. А это быдло, — святотатственно верящее, будто любое слово прессы или Интернета стоит столько же, сколько и Слово сверх-поэта, — достаточно продержать впроголодь, огреть пару раз плетью, показать кусок сыра (новое «светлое будущее»), и оно завоет всё, что от него потребуют. Не в этом ли издревле заключалось всё искусство управления государством? Вольтер, наверное оттого, что сам являлся чернью, прекрасно сознавал бесполезность всяких «дискуссий» с себе подобными. Голод и войны ожидают Европу, и гораздо скорее, чем воображают иные лже-пророки. На эту грядущую катастрофу — вся надежда.
— А.Р.— Россия и Франция находятся как бы «по разным географическим полюсам» Европы. вместе с тем русская аристократия всегда говорила по-французски, интересовалась Францией. Во Франции огромен интерес к русской культуре. Чем это вызвано?
— А.Л. — Я бы даже сказал: Россия — первая азиатская держава Европы, в этом её сила и залог её будущей мощи.
Что же до «интереса» во Франции ко всему русскому, то эта мода, хоть и поддерживается неестественными правительственными телодвижениями (как же без сибирского газа?!), давно иссякла.
Теперь «русский» для рядового француза, отравленного республиканским эгалитаризмом, — апостат. Он предал «идею», прекратив там, где-то на Востоке, доведение революции до победного конца, о котором так здорово чесать языком в парижском бистро. «Русский» — более не добрый дикарь, этот плод галлюцинаций Руссо. «Русского» уже нельзя представлять на экранах «в коллективе». Ныне «русский» — злобный «фашиствующий» одиночка, эдакий семиотический антиидеал для бытующей во Франции тенденции к скучиванию человекообразных в своры; а когда исконная галльская натура вдруг противится обезличиванию, то в страну завозятся сотни тысяч тех, кто, ежели парафразировать Шопенгауэра, некогда отказался медленно подниматься на Север, остался в родных человечеству тропиках. Этой иньекции во французские гены противен образ «русского»-апостата, поэтому нынешний «русский» для парижской псевдо-элиты ещё и несёт клеймо «расиста».
Прежде же, до большевистского путча, Россию во Франции любили по незнанию, как обычно «любят» дальнего. Банальнейшая реакция: недавно, например, мне, как «французу», устроили овацию в Токийском университете после моего выступления с открытием, сделанным в творчестве Поля Клоделя, а узнавши, что я «русский», как-то ... охладели.
Во Франции раньше принимали русских «аристократов» (не без основания, oднако, удивляясь изобилию в России des princes), от самой России отворачиваясь. А если же французу случалось побывать среди самих русских — он отказывался замечать их. Так, Дюма-отец, поездив по России, писал о ней, как о «странной стране, где никто не ходит пешком — кроме мужиков», другими словами: никто, если, конечно, не считать более девяти десятых населения.
И по сей день бытует здесь этот извращённый, французской «эпохи Просвещения», женский взгляд на Россию, когда вместо реальности представляется, наслаиваясь на собственное отражение, деформированный, но оттого не менее жаждаемый образ.
И психолог наций может здорово развлечься, наблюдая за подмигиванием зеркалу свихнувшегося от старческого маразма калибана.
