Голосование на швейцарском референдуме по вопросу о запрете на строительство минаретов, инициированное праворадикальной Швейцарской народной партией (ШНП) и принесшее положительный для его инициаторов результат, вызвало настоящий переполох в толерантной и мультикультурной Европе.
Так, французские мусульмане уже заявили о своей боязни «швейцарского ветра». Европейские бюрократы и правозащитники возмущены, грозя горной республике «затруднениями» в процессе дальнейшей интеграции в структуре Евросоюза. Арабские финансисты, в свою очередь, обещают в свете итогов референдума пересмотреть свое отношение к швейцарским банкам.
Руководство Швейцарии в лице президента страны полагает, что существет объективная возможность обойти данное решение и не портить отношение ни с мусульманской общиной внутри страны, ни с мусульманским международным сообществом за ее пределами.
В то же время раздаются и редкие голоса сочувствия. Так, бельгийская газета Le Soir отметила, что если бы подобный референдум проводился в сегодняшней Бельгии, то большинство бельгийцев также проголосовало бы за запрет минаретов.
Что же произошло? В каком контексте и с какой перспективой расценивать произошедшие события?
Маленькая Швейцария, будучи изначально мультилингвистической и многонациональной страной, выступила против современной модели мультикультурализма, утвердившейся и широко практикуемой сегодня в объединенной Европе.
Идентичности, которая, вопреки первоначальному проекту Европейской конституции, разработанной комиссией во главе с экс-президентом Франции В. Жискар д'Эстеном, отныне отказано в христианских корнях, с соответствующим переносом акцентов на просвещенческий «гуманизм» и широко толкуемые права человека. Весьма показательно и то, что сама Европа не определилась, до каких пределов можно расширять общеевропейскую идентичность, и должен ли иметь пределы пресловутый «мультикультурализм».
Между тем маленькая Швейцария с ее механизмами прямой демократии, реализуемой посредством референдумов на всех трех уровнях управления (федеральном, кантональном коммунальном), с ее моделью консоциальной демократии (основанной на согласительных процедурах и соблюдении квот при формировании органов власти и политического представительства), фактически бросила вызов безнациональной бюрократической Европе, постепенно нивелирующей национальные государства.
Благодаря известной обособленности от евроингтеграционных инициатив и процессов Швейцария сумела сохранить свое политическое своеобразие и национально-государственную идентичность. Сегодня становится понятными опасения швейцарцев в отношении общеевропейских тенденций и процессов.
Примечательно, что еще во времена Великой Французской революции Швейцария была не нацией, но ансамблем кантонов, соединившихся вместе посредством ряда договоров. В современном смысле мы можем определить это как систему небольших независимых государств, объединившихся на основе международных договоров. С того момента, как кантоны потребовали себе автономии и независимости, совместные решения в этой тесной конфедерации должны были приниматься единодушно, и поэтому все решения, предлагаемые ассамблеей кантональных делегатов, Tagsatzung, должны были ратифицироваться кантонами. Весь вопрос состоял в том, как создать политическую целостность из этой мультигосударственной системы, таким образом, чтобы гарантировать политическую автономию для всех граждан, формирующих современную нацию, и создать единый рынок для растущей промышленности (Gabriel J.-M. Das politische System der Schweiz. — Bern und Stuttgart: Haupt, 1990. — S. 95-99). В итоге сложного и непростого политического процесса швейцарцам удалось создать консолидированную политическую нацию на многонациональной основе, одновременно обособившись в значительной степени от общеевропейских интеграционных процессов, набравших ход со второй половины ХХ века.
Начиная с 1848 года, швейцарская федеральная система состоит из трех уровней: федерации, кантонов и коммун. Несмотря на то, что кантоны не упоминаются в Конституции, они играют важную роль в политической жизни Швейцарии. Они обладают широкой степенью автономии и являются краеугольным камнем политической жизни и культуры. Коммуны, кантоны и федерация обладают собственной специальной и ограниченной властью.
В соответствии с нормами федеральной конституции, они взаимодействуют друг с другом и призваны обеспечивать демократический характер выборов и процесса принятия политических решений. Кроме того, они обязаны уважать принцип разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную. Поэтому швейцарцы одновременно являются гражданами коммуны, кантона и федерации, опираясь на «многоуровневую» идентичность. Они выбирают власть, реализуют свои права и выполняют свои обязанности, следуя федеральному, кантональному и коммунальному законодательству, между которыми не существует фундаментальных и неразрешимых противоречий (Linder W. Swiss Democracy. — M.: St. Martin`s Press, 1994. — P. 38-43).
На швейцарский «бастион» в форме устойчивых институтов прямой народной демократии и наткнулись те, кто пытался подвести Швейцарию под единый «евробюрократический стандарт», размывающий всякую устойчивую национальную идентичность.
Между тем, сопротивление новому «евробюрократическому порядку» сегодня является разрозненным, и часто принимает форму локальных вспышек (первоначальное «нет» на прошлогоднем референдуме по Евроконституции в Ирландии, недавние антиевропейские бунты в Греции, публично выражаемый скепсис в отношении перспектив «евроинтеграционной» политики со стороны властей Чехии, все же присоединившейся после долгих колебаний к Лиссабонскому договору). Станет ли швейцарское голосование еще одной вспышкой противостояния евробюрократии, или получит более целостное продолжение — пока неясно.
Пока отдельные попытки сопротивляться ее воле ставят отдельные европейские страны в положение «партизана» (Карл Шмитт), в одиночку противостоящего глобальным структурам и процессам. Удастся ли швейцарской нации отстоять свою выраженную на этом референдуме политическую волю — остается большим вопросом. В элите страны нет единства по этому вопросу, а ее нынешнее руководство, по всей видимости, готово к капитуляции перед радетелями «мултикультурализма без берегов» в обмен на определенные «евроинтеграционные льготы».
Вместе с тем как в Европе, так и в самой Швейцарии звучат голоса о необходимости изменения механизмов «прямой демократии», рассматриваемой ныне некоторыми теоретиками в качестве анахронизма.
При этом повсеместно признается, что система прямой демократии в прошлом была весьма жизнеспособной. В то же время, как полагают швейцарские либералы и сторонники евроинтеграции, недавнее голосование о запрете на строительство минаретов ставит под вопрос эту модель и требует ее кардинального обновления.
С точки зрения некоторых швейцарских юристов, решение о запрете минаретов нарушает положения подписанной Швейцарией Конвенции о правах меньшинств». Однако положения Конвенции не являются обязательной к исполнению юридической нормой.
Так, член национального Совет от «Партии зеленых» и член комиссии Национального совета по правовым вопросам Даниэль Вишер выдвинул инициативу о том, что народные инициативы должны считаться неправомочными, если они покушаются на фундаментальные права и предполагают внесение изменений в федеральную Конституцию (Чего инициаторы последнего референдума, кстати говоря, и не ставили в качестве своей задачи).
В свою очередь, Андреас Ауэр, профессор публичного права из Цюрихского университета и одновременно директор Центра изучения демократии в Арау полагает, что народная инициатива не должна касаться норм, гарантируемых установленными нормами международного права, и реализоваться в рамках общефедерального законодательства.
Последнее, как полагает профессор, поставит прямую демократю под вопрос, подчеркивает он. «Мы придерживались этой формы демократического волеизъявления вплоть до последнего времени. Однако мы все же должны видеть, что и она имеет границы».
Как полагает эксперт, народная инициатива не влечет правовых последствий в случае, вступает в противоречие союзными законами и правами человека. И именно бундесрат и парламент должны устанавливать круг вопросов, решаемых прямым волеизъявлением народа: «Именно суд должен стать последней инстанцией, которая может это подтвердить (правомочность решения спорного вопроса через референдум — авт.). Некоторые вопросы не могут решаться такими инстанциями, как правительство или парламент, что делает необходимым прибегание к услугам судей. Вопрос о правах меньшинств представляет собой весьма деликатную ситуацию».
Таким образом, педалируя в одностороннем ключе принципы либерализма (понятого в смысле крайнего партикуляризма), профессор Ауэр ставит под сомнение швейцарскую прямую демократию как архаическую «локально-коллективистскую модель».
В то же время для Ульриха Шулера, лидера Швейцарской народной партии, не существует никакого противоречия между правами человека и прямой демократией. Именно этот парламентарий от правоконсервативной Народной партии и члены инициативной группы за запрет строительства минаретов высказали противоположное мнение. Как полагает Шулер, «не только права меньшинств, равно как и права человека вообще являются неотъемлимым спутником демократии. «Правовые нормы, формируемые посредством процесса прямого народного волеизъявления, являются наиболее устойчивыми и признанными».
По мнению эксперта, обращение в суд с целью выяснить вопрос о легитимности либо нелегитимности народной инициативы, означают безоговорочный конец для прямой демократии, что означает нарушение конституционных принципов, определяющих устройство Швейцарии.
Он также полагает, что «истеблишмент» и существующая политическая система способны изменить суть народного волеизъявления таким образом, что подлинное мнение народа окажется утраченным. Поэтому отказ Швейцарии от механизмов прямой демократии будет означать отказ от собственной идентичности и суверенитета.
В свою очередь, руководитель проекта «Гражданская инициатива и институт референдума в Европе» (IRI) Бруно Кауфман высказал в своем интервью убеждение в том, что прямая демократия имеет перспективу дальнейшего развития и будущее. В предшествующие современной эпохе периоды именно народ мог решать практически любые вопросы — в то время как окружающий нас мир сам не слишком изменился».
При этом Кауфман согласился с теми, что сюжет о запрете на создание новых минаретов показал, где именно лежат границы «прямой демократии».
В то же время, в противоположность мнению Шулера, о том что запрет не ограничивает права мусульман, многочисленные эксперты ожидают, что Европейский суд не оправдает и не узаконит выбор швейцарского народа.
Таким образом, сохранявшаяся по сей в Швейцарии коллективистская в своей основе модель прямой (патиципаторной) демократии сегодня поставлена под вопрос. Справится ли она с современным вызовом или отойдет в прошлое как безнадежно устаревший реликт, покажет уже ближайшее будущее. Захотят ли швейцарцы остаться политической нацией и сохранить свою политическую субъектность и суверенитет, либо уступят воле евробюрократии и согласятся на поэтапное «размывание» своей национально-государственной идентичности, станет результатом их собственного осознанного выбора.
А от него уже во многом будет зависеть, обретет ли новое дыхание «Европа ста флагов и ста национальностей», о которой мечтал генерал-президент Шарль де Голль.
