Посвящается бронзовому бюсту академика А. А. Гусейнова
Будучи тесно связанной с языком, зарождающаяся и развивающаяся в нём, как в живой подвижной среде, философия с самого начала была этническим феноменом, слабо приспособленным к транс-лингвистической пересадке. Греческая, индийская и китайская философии, возникшие практически одновременно, стали родовым пятном на теле наиболее успешных древних этносов, божественной отметиной и знаком счастливой судьбы.
То, что теперь постфактум называется «классической древней западной философией», в действительности представляет собой эллинскую национальную общественную мысль. Её сугубо ЭТНИЧЕСКИЙ характер заметен уже по тому факту, с каким трудом она давалась даже культурно близким римлянам.
То, что теперь названо «средневековой европейской философией», является философией, выраженной на средневековой латыни, — мысль, мёртвая и школярская в своей основе вследствие искусственности средневековой западноевропейской квази-нации.
Современные нации ещё более тесно со-организованы вокруг коммуникативной культуры, чем этносы ушедших эпох, потому, что информационная составляющая общества — то, сколько каждый индивид затрачивает усилий и времени на овладение и обмен информацией, продолжает расти. Несмотря на конкуренцию невербальной (образной) составляющей коммуникации, язык удержал своё ведущее место в обществе, и политическое группируется вокруг него. Непонятно, как вне языка могут быть выявлены и обобществлены человеческие мотивации, составляющие то, что мы называем в русском языке представлениями о благе.
Новейшие философские традиции, выросшие из Средневековья вместе с новыми нациями — англоязычная, германская, французская — повторяют в этом отношении путь греческой мысли. Каждая из них претендует на максимальную универсальность, при этом оставаясь чистым народным феноменом.
В этом смысле философия — одно из орудий национальной экспансии. И заявка на универсализм должна пониматься именно в этом ключе: как стремление к экспансии, ничем и никем не ограниченной. Без этого интеллектуального императива, без тотальности амбиций, без претензии решать всё и за всех — ум не может считаться философским.
Национальное наступление часто, хотя и не всегда, ведётся под маской универсализма. Прикрываясь универсалистской риторикой, сильнейшие национальные философии стремятся занять каждую пору языка и каждую ячейку сознания. Без такого лицедейства философия теряет свой драйв и быстро вырождается в беззубое начётничество и унылое грантостяжательство.
Если прав Сократ, и человеческая деятельность, в том числе интеллектуальная, мотивируется стремлением к благу, то философию можно определить как поиск путей к благу, осознающий в этом процессе самого себя. При этом философия сама решает, что считать благом, потому что нет никакой дисциплины, кроме самой философии, которая могла бы предоставить философии императивные установки. И если бы таковая дисциплина когда-нибудь нашлась, было бы разумнее считать её частью философии.
Если следовать Платону, благо есть неопределяемое базисное понятие, не выводимое ни из каких иных и познаваемое в процессе прояснения других понятий. Но рассуждать о благе вообще и притом на каком-либо «всеобщем языке» невозможно. Можно лишь говорить о благе отдельного индивидуума, семьи, группы, нации и всего человечества — и между этими ипостасями блага всегда будут находиться глубокие несовпадения. Имеется возможность говорить о благе исключительно на конкретном языке и в рамках соответствующих культурных установок. Например, следуя грекам, можно считать основой всякого блага истину, красоту и соразмерность, либо, следуя семитической традиции — морально-религиозный императив. Разумеется, в рамках переводного текста возможна лишь аппроксимация соответствующих понятий греческого языка средствами неаутентичного им русского, либо наоборот.
Тогда всякое благо по способу осознания национально, вне зависимости от того, идёт ли речь и благе отдельного индивида или всего человечества. Благо — национально уже постольку, поскольку отсутствуют способы обсуждения представления о нём, кроме как в рамках национального языка и национальных представлений. Философия — служанка блага, которое, как понятие, во всём своём объёме порождено самой философией. Другими словами, философия — «служанка» своего собственного дитя. А этот ребёнок имеет вполне выраженные национальные черты.
Очевидно, что народ, не имеющий своих собственных ясных представлений о благе, становится лёгкой игрушкой в чужих руках и объектом разных манипуляций. Механизмы самоорганизации такого народа сбоят, а готовность граждан к взаимовыручке хромает из-за нерефлексивного характера коллективного сознания и слабости побудительных мотивов к общественной деятельности (которые, как мы отметили выше, могут проистекать лишь из представлений о благе).
В свою очередь недопущение народа к своей собственной философии и своему суверенному праву иметь представления о благе является одним из наиболее ясных указаний на наличие национального угнетения. И если в России состояние философской науки удручающее, то причиной тому является удручающее состояние русского народа как такового, который десятилетиями, начиная с большевистской эпохи, рассечён, усечён и поражён в своих национальных правах.
Как следствие политической и военной катастрофы после большевистской революции русский народ был грубо лишён и права на собственный интеллектуальный выбор. В соответствии с марксистским учением ему было положено прекратить любое свободное мышление и начать «сознательно» подчиняться «объективной закономерности». Это подчинение в кантианско-оруэлловском духе было объявлено «высшей формой свободы». Не надеясь на «сознательность», власть грубым принуждением отнимала у народа всякое собственное решение по любому значительному общественному вопросу.
Очевидно, что никакой другой философии, кроме подпольной, в СССР быть не могло, да и не было. Так называемая «советская философия» — была не философией, а государственной софистикой, призванной задушить остатки свободной русской мысли. Это всё равно, как если бы греческие тираны посадили всех философов на галеры и вывезли в Персию, а вместо них — открыли «философские школы», где программа обучения определялась бы победившей в ходе очередного переворота группировкой. Если бы такое произошло, естественно, никакая греческая философия до нас бы не дошла, поскольку когда эпоха политического безумия закончилась, то граждане на следующий день с удовольствием отправили философские штудии — ненавистные «символы эпохи» — на свалку.
Ещё смешнее было бы, если бы греки изгнали своих единокровных философов-эллинов на каком-нибудь «философском пароходе», и вместо этого наняли бы обучать их уму-разуму вольноотпущенных. Вчерашний раб, с трудом изъясняющийся по-гречески, читающий в Парфеноне лекцию о благе, смотрелся бы сюрреалистически. Но это именно то, что произошло в Советском Союзе: для ряда ведущих представителей советской институализированной «философской науки» русский язык был не родным, и они отнюдь не блистали его владением.
Какие именно основания имеются у современной российского философского истеблишмента, чтобы считать себя законными наследниками русской философии? Да никаких! Значительная часть сотрудников так называемого Института философии РАН даже не претендует на звание русского философа, потому что стесняется своего русского происхождения (либо таковое звание выглядело бы уж слишком неадекватно неславянским именам), а главное — совершенно нерусской национальной самоидентификации этих людей. От последней они не думают отказываться, поскольку национальная самоидентификация для них наиболее важна и существенна в отличие от растворения в мифической «европейской философии». Не спорим, это их законное право.
Однако иметь свою собственную, то есть русскую в полном смысле слова, философию — это законное право русского народа. Только русскую философию следует поддерживать русскому государству, если, конечно, оно намерено себя позиционировать в качестве одного из средств достижения народного блага, а не как самоцель. Государство обязано противодействовать попыткам лишить русских собственной независимой политической мысли, ведь на кону — независимое существование русского сознания, без чего независимое российское государство, безусловно, становится невозможным.
Однако, странно, что в свободной демократической стране, в которой 85% населения этнические русские, интеллектуальной политикой по-прежнему довольно успешно пытаются рулить люди, откровенно стесняющиеся слова «русский». Платон и Аристотель специально подчёркивали, что пишут свои произведения для эллинов. Какая часть работ сотрудников ИФ РАН предназначена русским, абсолютно непонятно, поскольку слово «русский» в них встречается почти исключительно в историческом контексте. Видимо, эти люди в душе давно похоронили русский народ, и совершенно неудивительно, что теперь, когда речь ведётся о выселении их с насиженных мест — здания ИФ РАН в центре Москвы — россияне коренной национальности не горят желанием выходить на улицу, чтобы защитить фальшивый «оплот философской науки».
Если таковы люди, получающие зарплату от российского государства за решение вопроса, кого считать философом, а кого нет, то плохи дела русской философии.
Русская философия никогда не поднимется с колен, не освободившись от навязанных ей в период слабости русского государства институций, единственный смысл существования которых в том, чтобы кастрировать и топтать независимую русскую мысль.
По большому счёту следовало бы не только выселить, но и ликвидировать «Жёлтый дом», как академическую институцию. Это лишь ускорит намеченное движение страны к большей свободе.
Периодическое же заигрывание высших лиц государства с мастодонтами позорного (пост)советского безмыслия в свободной, независимой от этно-олигархических группировок России не только эстетически отвратительно, но и политически неприемлемо.
