Юрий Халтурин, ассистент кафедры онтологии и теории познания Екатеринбургского гос. Университета беседует с равом Авраамом Шмулевичем.
Юрий Халтурин: На первый взгляд мистика и политика противоположны друг другу. Мистика глубоко индивидуальна, интровертна, обращена к трансцендентному. Политика имеет дело с массами, обращена вовне, политическая практика разворачивается по горизонтали, а не по вертикали. Тем не менее, эти две сферы человеческой деятельности каким-то образом взаимодействуют, и мне бы хотелось понять, как возможно такое взаимодействие, особенно в современной ситуации.
Авраам Шмулевич: Во-первых, это не противоположности, это, собственно, одно и то же. Всякая настоящая политика выходит из мистики, она связана с мистикой, она питается мистикой, есть, по сути, воплощение мистики. Мы сейчас находимся в стадии перед сменой мировых формаций, в том числе политических и духовных, поэтому вещи немножко окостеневают и это не видно. Но вся современная так называемая западно-европейская цивилизация выросла исключительно из мистики: мистические движения, будь то английские протестантские секты, либо до этого католичество. Даже российское самодержавие, казалось бы, настолько косная система, тем не менее, оно рассматривало себя как проявление божественной воли на земле. Другое дело, что уже отмирали механизмы, которые это обеспечивали. Скажем, прообразом политических партий являются масонские ложи. Собственно, оттуда они и вышли.
Просто в истории бывает так, что те идеи, которые сначала кажутся революционными, новыми, эзотерическими, они постепенно овладевают массами, становятся обыденностью, окостеневают, и новые поколения революционеров, борются уже против того, что когда-то было революционными идеями.
Юрий Халтурин: Как связаны масонские ложи и партии? Ведь по самому определению, партия — это часть общества, партийная политика — это политика конфликта, масонская же ложа является местом, где конфликты (политические, этнические, религиозные) по идее не должны существовать.
Авраам Шмулевич: Партия, по идее, — это группа людей (одно из значений слова «партия» — это как раз «группа», а также «часть») которая ставит перед собой задачу претворения в жизнь определенных политических целей, задачу заставить общество следовать определенной идеологии. Люди объединяются в масонскую ложу по принципу приверженности к определенной системе ценностей, идеологии. Не разделяющих ту идеологию в ложу не примут. А уже внутри этой идеологической группы конфликты, по идее, не должны существовать. В условиях абсолютистского феодального общества партий в современном виде еще не было, и масонские ложи как раз и были такими идеологически мотивированными группами, и ставили своей целью навязать обществу определенную систему ценностей, по сути это как раз система ценностей современного «либерального» общества. И масоны ставили своей целью распространить эту идеологию на все общество — ми действовали для этого теми методами, которые были в распоряжении данной эпохи.
Юрий Халтурин: Означают ли ваши слова, что всякая мистика революционна?
Авраам Шмулевич: Да. Мистика — это связь с Создателем. Бог — отец Революции. Первой и самой главной Революцией в истории мироздания был Акт Творения,
Юрий Халтурин: Что вы понимаете под революцией?
Авраам Шмулевич: Революция — это движение. Революция — это изменение. Революция — это жизнь.
Мистика — это учение о тайной, то есть истинной сути вещей. И поэтому мистика не только не противоречит политике, но просто без этого нет политики. И мы, гиперсионисты, Движение «Беад Арцейну», действительно являемся единственным политическим, во всяком случае, на сцене современного Израиля, движением, которое думает о таких вещах. Все остальные, и политические силы и религиозные силы, в том числе официальный иудаизм, они поддерживают гомеостаз. Есть вообще большая проблема с любой официальной религией, институциональной религией, что духовенство является всегда институтом охранительным, т.е. оно должно охранять традицию. В те немногие, на самом деле, немногие периоды истории, когда нет резких изменений и все идёт как идёт, это работает. Но как только ситуация в действительности меняется, с ней должна меняться духовная традиция. А духовенство по своей природе выступает против любых изменений, и это является причиной кризиса религиозных систем, в то числе того кризиса, который мы переживаем сейчас. Современные религии, в том числе современный иудаизм, они не думают о политическом.
Что такое политика? Политика это жизнь. Аристотель считал политику высшим из искусств. То есть это не просто искусство, а квинтэссенция искусств, это учение об организации человеческой общности, а вне человеческой общности нет ничего. Но традиционные религии, в том числе иудаизм, они перестали думать о воплощении в жизнь постоянно меняющейся божественной истины,
Юрий Халтурин: Как божественная истина может меняться, ведь Бог вечен?
Авраам Шмулевич: Бог, конечно, вечен и неизменен в Своей сущности. Но Своему творению Он открывается — вне Себя, во взаимодействии с миром. И эта Его функция, функция раскрытия Его Вечной Сущности, она все время изменятся вместе с миром. И познать Бога человек (как и вообще тварность) может только в процессе изменения, в процессе движения, в процессе постоянно обновляющегося взаимодействия Бога с сотворенным Им миром. (Вспомните образ Божественной Колесницы из Видения пророка Йехезкиля). Такое постоянное изменение, постоянное обновление — и есть революция. Это — пульс Всевышнего, который бается в нашем мире
В мире всегда находятся люди, которые держат руку на этом Пульсе.
И приходят все время для организаций типа нашей, которые сначала находятся в меньшинстве, и чуть ли не в подполье, как минимум, в интеллектуальном подполье. А через какое-то время они начинают быть той силой, которая определяет духовную и политическую природу общества. Взять даже тех же иезуитов, которые спасли католический мир. Или Ренессанс — гуманистов, которые сделали Возрождение, было порядка нескольких сот человек, это люди, которые реально сделали всю современную культуру. Поэтому дело не в количестве, и даже не в качестве людей, а дело в идеологии, которую эти люди выдвигают.
За всю историю еврейской цивилизации после разрушения Второго Храма, было выдвинуто всего четыре идеологемы.
Первая идеологема — это идеологема Хазаль (хазаль — т.е. «хахамейну, зихронам левраха» — «наши мудрецы, блаженной памяти» — принятая в иврите аббревиатура для раввинов и мудрецов эпохи Талмуда), т.е. мудрецов Талмуда: мы закрываемся, что называется, в четырех локтях Галахи, мы должны сохранить то что было. Это ограда вокруг закона, мы обрубаем свои связи с действительностью.
Вторая идеология — это ассимиляторство. То есть евреи должны раствориться среди других народов ко благу каждого отдельного еврея. И были люди, которые прилагали к этому вполне целенаправленные усилия.
Третья идеология — это реформизм, в той или иной степени, начиная от караимизма, заканчивая современным реформизмом, который говорит, что мы должны подкорректировать Тору, «приспособить к современности Божественную Традиция», убрать из еврейской традиции все вещи, которые находятся в противоречии с традициями окружающих народов: быть, например, просто «немцами Моисеева Закона», «арабами Моисеева Закона», или какими-нибудь там «перуанцами Моисеева Закона». Это тоже, понятно, не очень работает.
Четвертая идеология — это сионизм, политический сионизм, который говорил о том, что евреи должны стать политической силой, поставить себе политические задачи, но пристроиться в хвост к какой-нибудь великой державе, т.е вписаться в тот политический процесс, который идет, в качестве второстепенной силы, и таким образом найти свое место на мировой карте. И, собственно, Израиль и является реализацией этого проекта, и теперь очевидно, что он себя исчерпал уже.
И пятый проект — это мой проект, гиперсионизм: евреи должны вернуться к той роли, которую они и так стихийно уже начали играть в мировой европейской цивилизации, и которая, собственно, является заповедью иудаизма — быть силой, которая направляет человеческую цивилизацию, которая задает стандарты человеческой цивилизации.
Это, на самом деле та история, которая происходила перед разрушением Второго Храма, начиная с Маккавейских Войн. Это была борьба между еврейской цивилизацией и римской цивилизацией за то, кто будет задавать духовные стандарты человечества. Борьба эта окончилась вничью, т.е. современная цивилизация является некой амальгамой этих двух.
Помните, в Евангелии есть фраза: «книжники и фарисеи, что обходят море и сушу, дабы обратить хотя одного». То есть иудаизм — это не какая-нибудь племенная религия, и иудаизм должен вернуться к этой роли, то есть к той роли, которая была завещана Праотцу Аврааму — быть народом священников. Собственно, все пророки об этом говорили. И, повторяю, это та задача, политическая задача, которую ставит перед собой наше движение.
Юрий Халтурин: Разве это задача политическая, а не, скорее, духовная или культурная?
Авраам Шмулевич: Духовность, тем более культура — существуют только в обществе.
Соответственно, методы достижения у нас не могут быть массовыми на первоначальном этапе, я думаю, для этого придет время порядка к 2011-2012 года, и, думаю, по ряду признаков, уже к 2018 году мы будем ведущим движением.
Юрий Халтурин: Как соотносятся между собой гиперсионизм и религиозный сионизм рава Кука? — то, что вы говорите, весьма похоже на идеологию этого направления.
Авраам Шмулевич: Это все же две разные вещи. Рав Кук и религиозный сионизм входят в число наших предтеч. Религиозный сионизм рава Кука был одной из первых попыток выхода иудаизма из этого кокона, но рав Кук никогда не мыслил политическими категориями.
То, что его сейчас превратили в некий символ — это, на самом деле, защитная реакция системы. Рав Кук был главным раввином Палестины, но он не произвел никаких существенных изменений, политических изменений. Более того, он законсервировал ту систему, которая сложилась в галуте.
Один и самых вопиющих примеров тут — два раввината, сефардский и ашкеназский. Ещё пример, когда в конце 20-х — начале 30-х годов был спор в среде киббуцного движения о том, чтобы отказаться от нееврейского труда. Там была проблема с дойкой коров в шаббат — это запрещенная в шаббат работа, нарушать шаббат нельзя, а без этого невозможно — коровы просто сдохнут, и все. И к нему когда обратились с вопросом киббуцники, он сказал: «Наймите арабов». Он настолько не был в курсе того, что происходило. То есть рав Кук не мыслил политическими категориями.
При этом еще надо учесть, что большая часть его наследия рава Кука — до сих пор в рукописях, и до сих пор не опубликована, и это самые взрывоопасные его идеи и не случайно при всем якобы пиетете перед равом Куком, которое выказывает и государство и связанные с государством структуры религиозного сионизма — его архив до сих пор не издан полностью и даже не издана большая его часть.
На самом деле рав Кук стал символом, а его учение — ведущей идеологией политического сионизма только где-то в 70-е годы. До этого времени на стенах большей части школ и ешив религиозных сионистов висели другие портреты — рав Калишер, рав Алкалай, рав Гутмахер, рав Герцог, но не рав Кук. Ешива «Мерказ а-Рав», ешива, основанная равом Куком и руководимая его сыном равом Цви-Иегудой Куком еще не занимала того безальтернативного положения, что она занимает сейчас.
Пожалуй, главным «поставщиком кадров» для синтеза государства и религии была в сороковые-пятидесятые годы ешива Хеврон (до хевронской резни 29-го года — года ТАРПАТ — она называлась «Слободка»), и «современный идеологический багаж» религиозного сионизма не состоял почти исключительно из наследия рава Кука как это обстоит сегодня — религиозные сионисты учили и книги перечисленных выше, и других авторитетов.
И я думаю, что когда старая система поняла, что религия на самом деле может стать политическим фактором, они на самом деле подняли на щит рава Кука, чтобы обезопасить себя.
При всем при том, конечно, он один из наших предтеч. Но у него нет программы политических действий.
Вообще это поразительная вещь, но иудаизм не занимался практически в 20 веке галахой государства — каким с точки зрения закона должно быть государство. Было всего несколько человек, самый крупный из них рав Хиршензон, и рав Кук в их число не входит. У него нет программы практических действий.
(Продолжение следует)
