В своем описании контуров будущей политической системы России Медведев обозначил тему создания в стране «системы конкурентных партий». Это, конечно, по-своему правильно. Но только откуда возьмется система конкурентных партий из нынешней системы предельного доминирования «всеядной» квазипартии?
Система конкурентных партий предполагает, что есть несколько партий, представляющих разные идеологические течении и разные политические и экономические интересы. Заполонившая с помощью административных мер бюрократии все политическое пространство «Единая Россия» даже в своих декларациях претендует на то, чтобы представлять интересы «всей России». То есть это – типичная «всеядная» партия. или «партия-хватай-всех»: не имеющая ни идеологии, ни материнской социальной базы, ни выражаемых ею интересов.
Этот феномен был описан уже более полувека назад.
В середине 20 века, вскоре после выхода в свет книги Мориса Дюверже «Политические партии», ставшей сегодня уже классикой, О.Кирхаймер выделил в дополнение в описанным в ней «кадровым» и «массовым» партиям, так называемые «всеядных партий», понятие которых утвердилось в западной литературе, начиная с 1960-х годов. Под последними имелись в виду партии, ориентированные не на отстаивание интересов конкретных социальных групп, а на поиск поддержки во всех группах и слоях общества, что повлекло за собой переосмысление понятия «социальная база партии».
В разных случаях к ним подчас применяли разные, но схожие по смыслу названия: «всеядные партии», «партии-хватай-всех», «партии всего народа» и.т.д.
С одной стороны, возникновение их порождалось самой системой сосредоточения партий на парламентской работе, когда главное, что нужно было ей – получить заполненный в ее пользу бюллетень, вне зависимости от того, чем руководствовался избиратель, делая свой выбор. Реальная связь сторонника партии с партией отходила на второй план – а в некоторых случаях партия и все больше утрачивала представление о том, чем занимать в промежутке между выборами даже своих непосредственных членов.
То есть, важен становился исключительно электоральный момент, партии, собственно, не нужны были от ее сторонников какие-либо иные формы участия или поддержки.
С дугой стороны четкое социальное различение ведущих групп отходило в тень, представители различных социальных слоев утрачивали четкость своей классовой самоидентификации и в обществе потребления все больше растворялись в некой относительно безличной массе: безличной как по своей самоидентификации, так и по осознанию своих интересов.
Рождался своего рода «социальный фарш», иногда отождествляемый с средним классом, а иногда выходящий и за его рамки.
В целом, в значительной степени, это означало определенную утрату социальной массой своей политической субъектности, поскольку, не имея устойчивого представления о своих интересах и социальных отличиях от остальных групп, этот «фарш» оказывался предельно податлив на манипулирование им, мобилизацию его электорального поведения не на основании апелляции к его реальным интересам и ожиданиям, а к узнаваемым и воспринимаемым образам, настроениям, приверженности тем или иным предрассудкам и мнениям.
Причем более того, если у партии такого типа появлялась возможность играть на этих началах, у нее, в известном смысле, появлялась и возможность формировать нужные ей представления и ожидания.
Партия такого рода уже в целом не стремится выразить настроения и интересы своего избирателя – ей важно сделать вид, сыграть в то, что она его их выражает. Минимально, она, конечно, не может, если рассчитывает свою политическую судьбу надолго, совсем игнорировать реальные интересы и ожидания – но в условиях, когда появляется возможность представлять своим избирателям и прививать нужную ей трактовку этих интересов – она имеет достаточно возможностей, что бы к моменту следующих выборов отчет перед избирателями заменить новым театрализованным действием.
В каком-то смысле первой партией такого типа была НСДАП Гитлера, успешно в ходе кампаний обещавшая «все-всем». Ее победа над социалистами и коммунистами – в частности стала первой победой не одной классовой партии над другой, не «партии буржуазии» «над партией пролетариата» или наоборот, а «всеядной» партии над «социально-классовой», победой политического спектакля над реальностью.
Другой вопрос, что для хотя бы определенного выполнения своих обязательств этой партии пришлось втянуть страну в войну, которая и закончилась ее запретом.
С другой стороны, подобные партии, так или иначе, возникали в странах с нечеткой социальной самоидентификацией, где опорой их становилось своего рода дожившее до современности «третье сословие» - то есть, в развивающихся странах.
В каком-то смысле эта тенденция имеет развитие в современном мире, где партийная борьба либо становится борьбой между подобного рода партиями, на деле мало отличающимися друг от друга, либо борьбой подобного рода партий с иными партиями, близкими к классическому образцу.
Собственно, во многих случаях в странах классической парламентской демократии соревнуются формально старые партии, но носящие, как правило, именно такой характер. В свое время во Франции коммунисты опережали социалистов потому, что консолидировали именно классические классовые ожидания рабочих, и более полно, чем социалисты, представляли классовый интерес. Однако потом произошел перелом – социалисты, начиная со времен 70-х гг., перешли некоторую черту, в которой они из партии «туманно выражающей» интересы рабочих превратились в партию, играющую в представительство самых разных интересов – и шаг за шагом опередили почти совсем исчезнувшую с политического поля компартию.
С другой стороны, в недавнем прошлом социалисты уступили власть правым постольку, поскольку в рамках своего «общепредставительства» перестали обращать к обществу те или иные конкретные призывы и апелляции. И когда голлисты смогли представить избирателю некий внятный образный ряд, - тоже, впрочем, тяготевший к неизбежной апелляции «ко всем» - они оказались победителями.
Собственно говоря, «партия хватай всех» - это, прежде всего партия потребителя. Партия обещаний решить вопросы с обеспечением улучшения потребления избирателя. Поэтому она с одной стороны уходит от выражения тех или иных определенных ценностей, с другой – от апелляции к глубинным интересам. Апелляции Гитлера, приведшего его к власти – это, прежде всего апелляции к обывателю, потребителю, к тому же уязвленному национальным унижением. Апелляции ведущих политических партий 60-80-х гг. – это тоже апелляции к обывателю, потребителю – только в условиях нового общества, общества массового потребления массовых.
Носителями идей этого общества тогда в первую очередь были левые либералы и социалисты – и они первыми стали воспроизводить подобную практику.
Их замещение у власти обычно происходило тогда, когда либо намечался спад потребления, либо, напротив, когда общество приходило к некой «сытой скучности». В этих условиях, так или иначе, при отсутствии четкой классовой дифференциации, на первое место выходил вопрос ценностей – иногда левых, в виде движения «новых левых» 60-х гг., либо в виде «неоконсерватизма» обращающегося в этих условиях к своим традиционным ценностям или их новой трактовке. И тогда левые замещались в ведущих странах мира консервативными партиями.
После национального психологического кризиса в США в 60-70е годы сначала Картер одержал победу под знаменем и с апелляцией к ценностям лево-либерального толка, но когда оказалось, что ему не удается воплотить в жизнь свои идеи обновления, его сменил Рейган – опять же под ценностным знаменем правых.
С другой стороны, мы видим, что ценностное знамя и ценностная апелляция, в смысле конкретной апелляции и конкретного знамени, могут переходить из лагеря в лагерь. На последних выборах в США Обама, с одной стороны, обратился к теме изменения и обновления – а с другой - апеллировал к возврату к изначальным ценностям, что ранее делали республиканцы и от чего в этот раз они отказались.
В этом плане сами ценности могут превращаться в инструмент обеспечения успеха партии по принципу «хватай всех».
Современное общество, характеризующееся тремя связанными качествами «общества потребления», «общества постмодерна» и «общества спектакля» - постоянно стимулирует игру, как компонент, замещающий реальность.
Отсюда, в значительной степени и политические партии приобретают черты актерской труппы, играющей то роль «массовой», то «ценностной» партии, а то – обращающиеся образом виртуальной партии типа партий Берлускони («Форте Италия» и так далее) – то есть небольших виртуальных образований, нес существующих в качестве реальной партийной структуры, но производящих впечатление существующих благодаря активному участию в медиа-пространстве.
Причем в своей обращенности к потребителю-обывателю, партия имеет тенденцию все больше отрываться от того, чьим именем она действует. Она имеет его голоса – но виртуальные, без его реальной поддержки способной проявится той или иной формой реального прямого действия.
Но тогда, получая виртуальную поддержку, они ограничивается и держанием виртуального политического капитала.
Почему изначально утвердилась практика передачи формальной власти партии, победившей на выборах? Потому что за этой партией стояла возможность реального массового воздействия на власть, если та от передачи власти отказывалась – от сбора армии и пленения короля, то осады многотысячными толпами (причем не разового, а с готовностью повторять это регулярно) помещений власти и захвата их.
Превращая свой политический капитал в виртуальный, партия подобного рода не может подкрепить свою победу на выборах никакими реальными действиями. А потому и лишается права на реальное замещение власти.
Соответственно она и не может играть роль правящей партии – она становится лишь «партией власти» - внешним игровым прикрытием тех политических групп, которые реально располагают властью.
В наиболее полном виде это сегодня проявляется в случае «Единой России». Она – даже не маска власти. Она – от силы ее занавес.
В свое время в совсем других формах подобная виртуализация произошла и с КПСС.
В тот момент когда она одновременно отказалась от классовых – то есть адресно-ориентированных установок в политике, приняла курс на «выражение интересов всего народа» и объявила своей главной целью не создании е нового мира, а «всемерное повышение благосостояния всего народа» - она стала виртуализироваться.
Пока эта установка, так или иначе, накладывалась на относительную однородность советского общества и определенный рост потребления, - КПСС хотя и переставала быть политической организацией, приобретая черты управленческой корпорации – но сохраняла власть и влияние. Во многом и за счет того, что свое право на роль этой корпорации она подтверждала определенными ценностными апелляциями.
Когда она с одной стороны, заигралась с ревизией этих ценностных начал, с другой – возникли проблемы с потреблением, с третьей – стали обостряться социальные противоречия, оказалось – что она не может ничего, что власть ее виртуальна и существует лишь постольку, поскольку в обществе принято считать, что она существует.
Она пыталась в полной мере стать «партией всеядной», «партией всех» - но как таковая она оказалась «ничьей партией»: социальные и ценностно-идеологические группы, на представительство которых она претендовала, хотели представительства и выражения именно их интересов, а не предлагаемой ею «плюралистически-консенсусной каши».
И оказалось, что, претендуя на выражение интересов всего народа – она больше не выражает ничьи узнаваемые интересы либо ценности.
«Единая Россия», в отличие от КПСС не располагает реальной властью, даже не осуществляет ее через расставленных по ее выбору людей.
Поэтому то, насколько она замещает собой электоральное пространство, зависит от того, насколько ей власть позволяет это делать.
При этом в отличие от КПСС она не способна заполнить его полностью. Во-первых, потому, что для этого нужно относительно однородное социально общество. А хотя новые классовые идентификации в обществе в целом не сложились, и тот самый «социальный фарш» в нем доминирует, в нем сохраняются и очаги иной, если не классовой, то социокультурной идентификации, общностей, имеющий свои ценностные пристрастия, свой политический язык, свои представления об образе желаемого мира.
Большой вопрос, помогают существование этих групп утверждению реальной классовой самоидентификации или мешает, но так или иначе оно демонстрирует определенную «немонопольность» данной всеядной партии – а, следовательно, в принципе утверждают возможность некого «иного», и как бы оставляют пространство для его возникновения.
Если говорить в целом, каковы пределы, и каковы возможности удерживания «всеядной партией», в каком бы виде она не выступала: в виде играющей роль массовой структуры или в виде «виртуально-телевизионной» партии, - удержания электорального политического пространства, то они так или иначе ограничены теми же началами, на которых основываются.
То есть, с одной стороны, относительно высокий уровень потребления при прочности в обществе потребительских установок. С другой – относительная неразвитость социальных конфликтов, либо «неявность» их проявления в рамках названного социального фарша, «народное» самосознание. С третьей – отсутствие, либо нераспространенность самостоятельных социально-классовых самоидентификаций.
Нарушение этих условий, в общем-то говоря, не несет непосредственного падения, упадка влияния либо раскола такой «всенародной партии», - в частности потому, что являясь свого рода «отграниченным болотом» («социальным фаршем» или даже «социально-ценностным фаршем») она не может расколоться, как не может расколоться болото. Но, теряя четкость своего отграничения – она начинает растекаться. А поскольку в массовом обществе, обществе потребления притягательный центры проявления силы – подобного рода «социально-политический фарш» всегда несет в себе опасность тяготения к таким центрам.
Но в более широком плане, «партия всего народа» существует либо до тех пор, пока по тем или иным причинам существует этот не расчлененный, по тем или иным причинам «народ», либо пока существует его изображение, игра в то, что они существует.
Поэтому вопрос о существовании такой партии вопрос о границах ее возможностей – это и более общий вопрос об условиях преодоления театрализации современной политической жизни.
