Ровно год тому назад ушел в историю последний живой классик русской литературы. А, собственно, кто такой классик? Перефразируя известный афоризм Марка Твена: «Классик — это писатель, которого хвалят, но не читают».
Солженицын был живым классиком в стране, которая его не читала, и пророком в отечестве, которое его отвергло.
Его, конечно, знали и превозносили, по его книгам снимали фильмы, его именем вручали премии, и т.д., и т.п. — но его почти не читали, не слышали, не понимали и, что еще важнее, не старались понять. Как «знаковую фигуру» его пытались растащить на символы, но в символы чего бы то ни было он годится еще менее, чем другой трагический герой — последний русский император. Солженицын слишком противоречив и многогранен, в нем всегда было, есть и будет что-то смущающее, отвращающее даже самых преданных почитателей.
Для либеральной интеллигенции он чересчур националистичен. Для националистов — непатриотичен. Для патриотов он — антисоветчик. Для коммунистов — явный антикоммунист. Для власти — слишком независим. Для оппозиции — слишком вменяем. Для реалистов и прагматиков — слишком романтик, если не идеалист. Для идеолога — слишком расплывчат. Для политика — слишком писатель. Для писателя — больше политик.
И, наконец, для обычного читателя когда-то «самой читающей страны в мире» он — слишком, слишком тяжек.
Солженицын был глыбой, тектонической плитой, на которой русская литература и русская общественная мысль могли бы выстроить великое множество прекрасных и полезных зданий. Но вместо этого они пошла другим путем — а Солженицын всегда шел своим.
«Какой матерый человечище!», — писал о Льве Толстом Владимир Ленин. И то правда: кого угодно «зеркалом русской революции» ее, революции, вождь называть не стал бы.
Избавиться от аналогий Солженицына с Толстым — невозможно. От внешности до роли и масштаба — это почти один и тот же человек, во всяком случае, один и тот же социально-культурный типаж, с разницей в сто лет. Наверное, наши потомки через какой-то век-другой и вовсе будут путать их, и обязательно появятся «альтернативщики», которые математически докажут идентичность обеих русских глыбищ.
Но Солженицын — это наш несостоявшийся Толстой; это правдивое зеркало, в которое общество не захотело смотреться, предпочтя ему зеркала кривые.
Подобно Солженицыну, Толстой был бунтарем. Однако, в отличие от Солженицына, Толстой был признан и принят русским обществом. Вы чувствуете разницу? Властью и церковью — отвергнут, а обществом — признан и принят. Его читали, им зачитывались все, кто мог тогда читать. Представить грамотного человека в России начала ХХ века, не читавшего Льва Толстого, совершенно невозможно. Когда в 1910 году Лев Николаевич скончался, его оплакивала и провожала вся думающая Россия. И после его смерти Толстого не забыли; уйдя, как человек, в историю, он, как писатель, весь остался людям.
У Солженицына — ровным образом наоборот: и власть, и церковь — превозносят, а общество — молчит. Отсиживается по домам, упоенно впитывая гнилую пустоту «Дома-2» и «новых русских сериалов». А если и читает, то новомодных авторов, не Солженицына.
Солженицын, он как мамонт, еще при жизни замерз во льду — во льду людского равнодушия.
Он пытался обращаться к людям не только со страниц своих книг, но и с экранов телевизоров. Пытался, что называется, заставить врага работать на дело, которое считал важным и которому посвятил жизнь. Но голубой экран его отторг: солженицынские программы прикрыли «из-за низких рейтингов». Судьба жестоко подшутила над писателем: при советской власти, к которой он был так непримирим, его бы не закрыли из-за каких-то рейтингов. Наоборот, его программы — если это нужно — загнали бы в прайм-тайм и всех заставили бы их смотреть. И общество бы приняло его — через «не хочу», «не могу» и «не осиливаю» — приняло бы, никуда не делось бы. А приняв, сегодня знало и ценило бы не меньше, чем Толстого с Достоевским.
Солженицын стал жертвой, одной из многих, прекрасного ренессанса 2000-х. Той самой «золотой осени», в которой нам выпало счастье жить, снимая сливки с трудов всех предыдущих поколений. Писатель-идеолог оказался лишним в обществе, у которого, по сути, нет иной идеологии, кроме банальной потребительской. Страшно далеким от него, от общества, остались «Красное колесо», «Архипелаг ГУЛАГ» и «200 лет вместе». Страшно далеки от солженицынских книг и идей нынешние хозяева дискурса: кто похитрее — примазывается к образу писателя, делит наследство, кто понаглее — брезгливо лыбится на могилу; но большинству он, как и год тому назад, бесконечно безразличен.
По-солженицынски кропотливое и вдумчивое раскрытие опасных тем живой истории обществу по-прежнему неинтересно. Для миллионов, живущих только одним днем, сегодняшним днем, едой, семьей, карьерой и развлечениями — не существует ни литературы, ни истории, есть только исторические и литературные анекдоты, иначе говоря, фольк-исторические забавности с приколами. И эти миллионы готовы слушать тех, кто может рассказать истории давно минувших лет забавно и прикольно.
А Солженицын — он не смог. Вернее, он, конечно, мог — но не стал. Не захотел. Поняв, что чужд окружившей его реальности, не стал цепляться за настоящее, а вверился будущему. Предпочел замерзнуть заживо, тем самым сохранив себя не для современников, но для потомков.
Заметьте: точно так же поступил Наполеон, избрав для себя остров Святой Елены.
Но вспомнят ли Солженицына обычные, простые люди, как вспомнили Наполеона, вернут ли его прах с утесов равнодушия и обратятся ли всерьез к его обширному наследию?
Сомнительно. Во всяком случае, при этой жизни — вряд ли. Скорее, он станет пробой сил, экзаменом, обязательным испытанием воли и стойкости для всякого, кто хочет выбиться в интеллектуалы: «осилил Солжа — проходи», но если нет — извини, ты ни разу не интеллектуал, так, «образованец» (ёмкое солженицынское слово!).
Со временем, когда интеллектуальные занятия вновь войдут в моду и станут по достоинству цениться обществом, читать Солженицына станет престижно. А раз престижно, то не так уж сложно.
Тогда-то он и оживёт, тогда-то и узнаем настоящего Солженицына.
А нет — так просто будет еще один матерый человечище, достойный экспонат в музее социокультурной палеонтологии. Бойкие англоязычые гиды будут водить к нему богатеньких туристов из-за океана, а те будут сниматься на фоне «Солжа» да удивляться, какие мамонты водились некогда в этой забытой Богом Рашке.
