Ответы на вопросы редакции АПН:
Существует ли угроза, исходящая от философских (и, шире, гуманитарных) текстов?
Может ли издание и изучение философской литературы представлять опасность, и если да — кому или чему?
Каким уровнем автономии должна обладать гуманитарная наука в современной России?
Должна ли она следовать мировым стандартам академической автономии, или необходим дополнительный контроль над интеллектуалами и их интересами?
Какова должна быть инстанция подобного контроля, должен ли он быть административным, общественным, или каким-то иным? Если нет, то почему?
Едва ли кто-то находящийся в трезвом уме и твердой памяти может утверждать, что тексты, тем более тексты признанных мировым академическим сообществом авторов сами по себе могут представлять какую-то опасность или угрозу.
Здесь вспоминается обвинение, которое Дориан Грей, герой одноименного произведения Оскара Уальда, бросил своему покровителю лорду Генри. А упрек его заключался в том, что лорд Генри якобы дал Дориану книгу, которая, собственно, и развратила молодого человека, сделала из него сладострастника и убийцу. На что лорд Генри справедливо ответил, что нет плохих или хороших книг, но существуют лишь плохие или хорошие люди, которые интерпретируют содержащиеся в этих книгах идеи сообразно собственным склонностям.
Сложно поспорить со словами лорда Генри. В конце концов, не чтение «Майн Кампф» или «Протоколов сионских мудрецов» и уже тем более не чтение трудов Освальда Шпенглера или Карла Шмитта способствуют расцвету радикального этнонационализма (который в нашем отечестве считается фашизмом), а что-то другое — воспитание, образование или что бы то ни было еще.
Что касается опасности, которую может представлять собой чтение философской литературы, то ответ может быть однозначным. В этом нет НИКАКОЙ опасности.
Философская литература — литература особого рода, это литература для тех, кого знаменитый политический философ Лео Штраус называл «мудрецами». Для того чтобы ее понимать или хотя бы читать, необходима специальная подготовка, потребно соответствующее образование. В конце концов, требуется само желание читать и понимать ее. А последнего в современном российском обществе не наблюдается.
Соответственно, попытки как-то ограничить академическую автономию, напротив еще более усугубит ситуацию с философской культурой в России. Когда встает вопрос о цензуре, а ведь именно это предполагает введение ограничений на академическую свободу, сразу же поднимается и проблема цензоров. По своему философскому уровню большая часть отечественной философской науки все еще пребывает на уровне начала XX столетия. Для некоторых преподавателей философии, истории, социологии последнее слово в науке — это труды мыслителей хорошо, если середины XX столетия.
Поэтому введение официальной цензуры на издание произведений тех или иных мыслителей приведет к тому, что российская гуманитарная наука просто перестанет существовать — существовать не как онтологический феномен, но как феномен гносеологический.
Впрочем, это не значит, что в современной России цензура как таковая отсутствует. Цензура есть. И она «двусторонняя».
С одной стороны, это экономическая цензура. Издатели вынуждены считаться с тем, что издание определенных книг приведет к большим убыткам, а потому-то их и не издают.
С другой стороны, цензура идеологическая. Российское общественное мнение и государственные институты следят за тем, чтобы не издавались труды тех, кто действительно является идеологами фашизма. В России, например, едва ли можно найти книги Альфреда Розенберга, Адольфа Гитлера, Хьюстона Стюарта Чемберлена. Когда в 1997 году выходил пятитомник мировой политической мысли, то среди редколлегии второго тома, в котором печатались тексты западной политической мысли ХХ века, развернулась настоящая борьба, можно включать в издание отрывок из Бенитто Муссолини. Включили-таки! Но отстоять решение было тяжело.
Так вот на эти книги действительно был бы спрос, но их не издают. А ведь это о чем-то, да говорит.
