Президентские выборы в Иране: геополитический контекст и последствия

Иран вновь возвращает статус влиятельного геополитического игрока на Большом Ближнем Востоке. Игрока, с которым вынуждены считаться не только державы регионального масштаба, но и глобальные лидеры.

Сегодня президент Ирана Ахмадинежад заметен уже не только за счет своей вызывающей риторики и одиозных высказываний в адрес Израиля и США, но также благодаря конкретным шагам, направленным на упрочнение экономических и дипломатических позиций Исламской Республики Иран (ИРИ), на обоснование ее претензий на идеологическое доминирование в близлежащем этническом и религиозном ареале.

В нашей статье мы намереваемся показать, почему запланированные в Иране на июнь президентские выборы сыграют определяющую роль в формировании пакета сценариев будущего Центральной Азии, Ближнего Востока и Южного Кавказа. Мы постараемся дать ориентировочный прогноз развития электоральной ситуации, оценить ее результаты и последствия. Принципиально важно для нас прояснить – в свете предстоящих выборов – какие варианты складывания новой общественно-политической конфигурации возможны в Иране и вокруг него, и разобраться в том, как это отразится на широком геополитическом контексте. Ведь вполне очевидно, что иранская тематика уже приобрела чрезвычайную важность для стран, на постоянной основе присутствующих в этом сегменте Евразии, а если речь идет о России и Турции, то также для их глобальной идеократической и геостратегической игры.

ВИРАЖИ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ ИРАНА

Дадим краткий экскурс в историю возникновения экономической подоплеки социально-политических процессов, имеющих место в Иране со второй пол. XX в.

В промежуток между войнами (20-е и 30-е гг.) экономическая политика нового иранского руководства, пришедшего ко власти в результате военного переворота в 1925 г., строилась вокруг концептов государственно-монополистического капитализма и торгово-экономического национализма, предполагавших формирование в Иране автаркичного промышленного комплекса при ограничении торговых контактов с международным сообществом. Отличительной чертой экономической модели данного периода стал акцент на плановые методы хозяйствования. Парадоксально, однако, позднее косвенно поспособствовала экономическому росту в Иране военная обстановка: после ввода в начале Второй мировой войны в страну советско-британского контингента в Иране наблюдался всплеск спроса на продукцию местного производства.

По завершению войны, новый шах Пехлеви, заняв место своего отца и устранив политических оппонентов, начинает кампанию по системной модернизации страны. Но в первую очередь в Иране развернулась ожесточенная борьба за приватизацию доходов от нефтяных месторождений, инициированная премьер-министром Мосаддыком. Поначалу противостояние с западными нефтяными корпорациями складывалось для Ирана неудачно. Но в дальнейшем, столкнув конкурирующих в энергетической сфере Великобританию и США, иранские власти смогли изменить обстановку в свою пользу. А переворот, произошедший в 1953 г., кардинально и окончательно усилив влияние американских компаний, наконец позволил иранскому истеблишменту при создании нового нефтяного консорциума добиться солидных управленческих и финансовых полномочий.

Шахом была запущена т.н. «Белая революция» – комплекс реформ, затронувший, в первую очередь, сферу земельных отношений, при наличии ряда программ модернизации социально-экономической инфраструктуры Ирана. Проблема заключалась в том, что еще в 50-е гг. свыше 90% земельных площадей страны принадлежало шаху, помещикам, вождям племен, высшему духовенству, составляющим примерно 1% населения; рабочий класс оставался немногочисленным – из 18,3 млн. человек населения страны в городах проживало около 3 млн., а 20% городского населения составляли ремесленники. Соответственно, технократические лидеры «Белой революции» стремившиеся к ликвидации полуфеодальных отношений в деревне, стимулируя промышленный и научно-технический рост Ирана, рассчитывали на его успешную интеграцию в мировую экономическую систему. Особый акцент – с целью превратить Иран к концу века в «пятую индустриальную державу мира» – был сделан на развитие национального производственного комплекса и активизацию частной предпринимательской деятельности. На этом пути шахское правительство достигло заметных успехов: в 1967–1977 гг. ВВП ежегодно увеличивался более чем на 10%, а национальный доход на душу населения за этот период вырос почти в 5 раз[1]. Впрочем, курс на переформатирование экономики был возможен исключительно благодаря прогрессивному росту доходов от добычи нефти. К 1972 г. поступления в иранскую казну от продажи энергоносителей увеличились по сравнению с уровнем 1950 г. более чем в 40 раз; всего с 1972 по 1977 г. Ираном было получено до 90 млрд. долл. Напомним, что особая роль энергетического комплекса в экономике страны определяется сегодня для Ирана тем, что он находится на втором после Саудовской Аравии месте в мире по доказанным запасам нефти и занимает четвертое место по ее добыче.

Несмотря на то, что по темпам роста экономики Иран занимал в 70-е гг. второе место в Азии после Японии, а порой даже опережал ее, развитие ИРИ не было органичным и равномерным. Поэтому последовавший за Исламской революцией отказ от технико-технологического, правового и экономического обновления страны и возвращение к деловым и социальным нормам «истинно-исламского» общества оказались предсказуемыми, хотя и плачевными для промышленного и финансового бума. Впрочем, стабилизировать общественную обстановку в стране лидерам исламского реванша все-таки удалось. В краткосрочном разрезе за счет жестких авторитарных методов, предполагавших, между прочим, серьезные вливания из государственного бюджета и массовое привлечение «послушных» трудовых ресурсов, новым иранским властям даже удалось достигнуть определенных успехов в таких пользующихся массовым спросом областях, как жилищное строительство, транспортные коммуникации (в первую очередь речь идет о железных дорогах), система здравоохранения. И все равно уже к 1990 г. ВВП на душу населения снизился в Иране до уровня показателей второй половины 70-х гг.

Оживление деловой среды, ставшее в итоге насущным социальным запросом, привело к формированию в Иране благоприятной обстановки для реализации новой экономической политики, выразителем которой стал президент Рафсанджани, а продолжателем (правда, преимущественно в социально-политической сфере) – президент Хатами, при которых экспорт страны, например, вырос в два раза. Действительно, основным посылом экономической либерализации являлся переход к экспортно-ориентированной экономике, ведущими отраслями которой стала, разумеется, энергетика, но также нефтехимия, сектор производства минеральных удобрений. После принятия пакета законов, предоставивших зарубежным инвесторам дополнительные льготы, активно идти в Иран начал иностранный капитал. В нефтегазовой сфере, когда в нее были допущены зарубежные игроки, объем накопленных инвестиций только за первые несколько лет в начале 90-х гг. составил порядка 20 млрд. долл. По производству продуктов химической и нефтехимической промышленности Иран приблизился к двадцатке промышленно развитых стран, рост основной продукции сельского хозяйства составил 40%.

Однако предполагавшийся с углублением социально-экономических реформ отказ от идеологического наследия отцов революции, в частности, от теории «тоухидной экономики», на тот момент казался невозможным. Именно поэтому, вопреки успешному опыту Китая, в Иране власти сочли принципиальным больший упор сделать на демократизацию страны, чем на завершение либерализации экономики.

Конфликт с Ираком, стоивший ИРИ, по оценке экспертов ООН, до 100 млрд. долл., резко затормозил развитие иранской экономики и торговли. Мировой финансовый кризис 1998 г. и падение мировых цен на нефть, а после 2001 г. – в связи с терактами в США – и снижение инвесторского доверия к Ирану спровоцировали резкий обвал ВВП страны. Только в 2004 г. промышленное производство смогло вновь выйти на уровень 7-летней давности. Официальная статистика фиксировала уровень безработицы в стране в 15%, но на поверку дела обстояли значительно хуже, поскольку в учет нужно было принять и такие формы трудовых отношений как скрытая и сезонная безработица.

В таких условиях вновь актуальными стали призывы к укреплению социальной стабильности иранского общества, предотвращению всплеска недовольства экономической обстановкой, особенно в депрессивных регионах, где проживает значительная часть нацменьшинств Ирана. В 2003 г. апеллируя к популистским мерам улучшения экономической ситуации, консервативные силы получили серьезную поддержку на выборах в местные органы власти, а в июне 2005 г. одержали ключевую политическую победу, в результате которой молодой мэр Тегерана Ахмадинежад стал президентом страны. Приоритетом для нового иранского лидера оказались развитие кооперативов как формы малого предпринимательства, обеспечение банковскими ссудами малых и средних промышленных предприятий, расположенных в слаборазвитых регионах страны. Впрочем, если в середине 70-х гг. всерьез обсуждались конкретные сроки вхождения Ирана в десятку ведущих экономических держав мира, то новый век Иран встретил как сравнительно скромная по размерам экономики и уровню промышленного развития страна с маргинализированным международным статусом.

ПРЕДПОСЫЛКИ И ПОСЛЕДСТВИЯ ИСЛАМСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ В ИРАНЕ

Главенство во внешнеэкономических отношениях Ирана в конце 70-х гг. вектора на широкомасштабное партнерство с США привело к значительному усилению позиций американских советников и расширению круга их полномочий в правительстве республики.

Сделав ставку на вестернизацию и деисламизацию страны, шах Пехлеви рассчитывал на финансовую и военно-политическую поддержку США. Параллельно иранское руководство пыталось урегулировать нарастающий в условиях педалируемых реформ социальный взрыв путем реализации отдельных мер социального характера, но из-за сохраняющейся коррумпированности власти, растущей инфляции, диспропорций общественного развития, а также укрепления антизападных позиций в иранских массах избежать кризиса не удалось.

От поддержки шаха еще в 60-х гг. отказываются религиозные деятели. Авторитарные методы управления страной спровоцировали усиление забастовочного движения и в итоге привели к массовым демонстрациям протеста. Намереваясь «разрядить» социальную напряженность, в 1975 г., шах решился на запуск нового цикла модернизации, но если реформам 60-х гг. действительно удалось сыграть умиротворяющую роль, то реформы 70-х гг., наоборот, только усложнили ситуацию. Вместе с тем шах не смог корректно оценить потенциал общественной активности шиитского духовенства, «ущемленного» реформами, – единственной оппозиционной группы населения, остававшейся к середине 70-х гг. на легальном положении.

Прозрачные и понятные лозунги шиитских духовных лидеров, призывавших к ликвидации шахского режима для преодоления «разрыва между богатыми и бедными», ратовавших за «изгнание» из страны иностранного капитала, ограничение чуждого мусульманской культуре иностранного влияния, привлекли на их сторону широкие слои населения, не сумевшего адаптироваться к стремительной капиталистической модернизации и экономической либерализации страны. Шиитские проповедники призывали к борьбе за единство Ирана, против сепаратизма, особенно активно развернувшегося в 50-60-е гг. в иранских Курдистане и Азербайджане, агитировали за немедленную и масштабную национализацию иранской промышленности, особенно в нефтегазовом секторе.

Началом революции стал расстрел антиправительственной демонстрации в религиозном центре Ирана г. Куме в январе 1978 г. По истечении срока поминовения усопших (40 дней) волнения охватили большинство регионов и крупнейших городов страны. Попытка шаха разрядить ситуацию путем замены в конце 1978 г. военного правительства кабинетом во главе с влиятельным политиком либерального толка Ш. Бахтияром провалилась, поскольку шиитское духовенство и общественные лидеры восприняли этот акт как антинародный саботаж. В 1979 г., спустя 14 лет после изгнания из-за критики режима, в Иран возвращается известный исламский мыслитель-фундаменталист аятолла Хомейни – под его руководством буквально в течение нескольких недель восстание распространилось даже на отдаленные провинции. Показательно, что никто в поддержку шаха, выступать, собственно, не собирался. Завершилась Исламская революция утверждением на общенародном референдуме в декабре 1979 г. новой конституции Ирана, проект которой был подготовлен ведущими мусульманскими правоведами и поэтому имел выраженный теократический характер.

Историки дают следующую классификацию Исламской революции: по характеру, движущим силам и методам борьбы как общенародную, по основной направленности как антимонархическую, антиимпериалистическую и остро антиамериканскую, по социальной сути как буржуазную (при некоторых антикапиталистических экивоках), по руководящей роли духовенства и организационно-идеологической основе как религиозную[2]. Со временем Исламская революция превратилась в полноценный политический бренд, а государственное бытие ИРИ остается в глобальном ракурсе одним из самых амбициозных геостратегических и религиозных проектов.

ИРАН КАК РЕГИОНАЛЬНЫЙ ИГРОК

В качестве влиятельного актора региональной политической повестки Иран руководствуется эшелонированной системой целей и задач.

Первый уровень приоритетов Тегерана расположен на «национальной территории», т.е. деятельность сосредоточена на решении внутренних задач, в частности, в сфере обеспечения военно-политической, социальной и идеологической стабильности государства, в создании независимой экономики с развитой промышленностью, в т.ч. военной. Второй – связан с утверждением Ирана в качестве общерегионального центра силы в зоне Ближнего и Среднего Востока, для чего иранское руководство стремится к достижению в регионе религиозно-политического, экономического и собственно военного лидерства. Наконец, третий уровень приоритетов касается главенства Ирана в общемусульманском движении и претензий шиитского духовенства на формирование единой для всех мусульман этой части Евразии социально-политической «догматики».

При этом, несмотря на все, зачастую популистские, обвинения в экстремизме и внешнеполитическом радикализме следует признать, что после Исламской революции шиитские лидеры старались линию на распространения своего влияния на ближневосточный регион проводить аккуратно, не злоупотребляя акциями подрыва государственности стран-соседей. Правительство Ирана занимало нейтральную позицию по вопросу иракского вторжения в Кувейт, не одобрив ни действий Багдада, ни долгосрочного присутствия американского контингента в Персидском заливе. Вопреки доминировавшей тенденции иранские власти первоначально расценили факт распада СССР не как появление новых возможностей для региональной (религиозной) экспансии, а как угрозу национальной безопасности собственной страны.

На наш взгляд, именно политические итоги восьмилетней ирано-иракской войны, начавшейся в 1980 г. с вторжения Ирака в Хузестан, показали, что Тегеран готов проводить гибкую дипломатическую линию, отказавшись от идеи укреплять свое лидерство в регионе исключительно силовыми методами. Обоснованность и выигрышность такой стратегии подтвердились, когда иранским лидерам удалось «руками» американцев уничтожить С. Хуссейна (влияние иранцев на планирование американской активности в регионе подтверждается тем, что иранской разведкой в последние годы правления одиозного иракского лидера была в его окружении развернута сверхактивная деятельность).

Важнейшей зоной геополитических устремлений Ирана сегодня, естественно, оказываются Центральная Азия и Южный Кавказ, с которыми Тегеран может строить отношения с чистого листа (в отличие от сложной истории контактов со своим арабским окружением и Турцией). Исходя из постулатов геополитического регионализма, Иран рассматривает связку этих двух регионов, расположенных между основными центрами «жизнедеятельности» континента, как единое геополитическое поле с объективно общими политическими (включая приоритеты в сфере безопасности) и экономическими (в т. ч. инфраструктурными) интересами.

В контексте региональной роли Ирана эволюцию геополитических представлений стран Запада о Центральной Азии и Южном Кавказе можно условно разделить на ряд этапов[3], идущих от восприятия региона как terra incognita, сводившегося, по сути, к опасениям насчет исламизации новых режимов, к осознанию стратегической роли данного пространства в системе международных отношений. Уникальное расположение Центральной Азии и Южного Кавказа в сердце важнейшего геополитического треугольника Россия – Китай – исламский мир и наличие в нем значительных запасов нефти и газа, объясняет растущий нажим на региональные элиты со стороны внешних игроков. В частности, со стороны США, рассматривающих Центральную Азию как компенсацию за утрату влияния в исламских странах. Нажим, с 2000-х гг. сопровождающийся постепенным оттеснением Ирана (и Турции) из этого ареала.

С тех пор, когда Узбекистан подменил собой Турцию в качестве ключевого партнера США в Центральной Азии и фактически возглавил конкурентную борьбу стран региона со странами Персидского залива на международном нефтяном рынке, Иран, вынужденно устранившись от управления региональной повесткой, все чаще выказывает опасения насчет перспективы роста популярности в регионе новой модификации идеологии пантюркизма. Такого пантюркизма, в котором лидирующий статус будет придан суннитскому фундаментализму, причем, возможно, при поддержке ряда саудитских движений. В свою очередь, возможность таджикского ренессанса, инициированного Ираном, по сей день вызывает серьезную озабоченность у руководства Узбекистана.

Последствием внешнеполитической доктрины США, которые стремятся не допустить консолидации геополитических пространств, с целью блокировать формирование новых глобальных центров силы, стала фактическая изоляция Ирана. Россия едва ли не добровольно[4] отказалась от роли интегрирующего ядра постсоветского пространства, упустила рычаги влияния на Центральную Азию и Южный Кавказ, а затем и на Ближний и Средний Восток, с чем утратила возможность остаться с Ираном стратегическими союзниками. По сей день в этом направлении предпринимаются только локальные шаги, преимущественно дипломатического характера, к тому же Россия слишком часто пытается использовать отношения с Ираном в качестве разменной монеты в международном торге.

Если к этому прибавить, что арабы традиционно рассматривают экспорт исламской модели мироустройства, предложенной Ираном, как прямую угрозу своему монархическому строю, окажется, что вокруг Ирана нет ни одной страны, которая была бы к нему последовательно дружески настроена, за исключением, пожалуй, Армении. Известно, что в Ереване находится множество иранских бизнесменов, которые, по всей видимости, готовы окончательно переехать сюда в случае войны в регионе.

Внешнеполитический курс Ахмадинежада является выражением новой идеологической линии государства после 16 лет консервативной (Рафсанджани) и либеральной (Хатами) прагматики. Учитывая упущения двух последних лидеров, в результате которых произошло заметное снижение роли Ирана в регионе, Ахмадинежад вынужден активизировать свою внешнеполитическую деятельность. К тому же за это время набрались доводы если не к пересмотру месту ислама в иранской дипломатии, то к серьезной трансформации внешнеполитической парадигмы страны. В 2005 г. Комитет по разработке «Двадцатилетней перспективы», формулирующей ориентиры для планирования и управления потенциалом Ирана, определил, что через двадцать лет Иран должен стать развитой страной и занять первое место в регионе по экономическому, научному и культурному развитию. В документе утверждается: «Иран станет вдохновителем исламского мира и цивилизациообразующим государством с революционной и иранской идентичностью, реализующим конструктивное и эффективное взаимодействие в международных отношениях»[5]. В добавок напомним, что одной из особенностей, отличающих Конституцию ИРИ, является то, что она изначально была задумана не для одного только Ирана, но как проект идеальной Конституции любого мусульманского режима. На руку Ахмадинежаду здесь косвенно играет стирание разницы между суннитским и шиитским исламом – за счет того, что в мусульманском мире доминировать начинает некий социальный императив.

Неизменно проблематизирует усиление исламского вектора внешней политики этнический фактор, который имеет для Ирана двоякое значение, вызывая опасения насчет локального сепаратизма (например, в курдских, азербайджанских районах), но также давая возможность через диаспору влиять на геополитический контекст соседних стран (как в случае с Таджикистаном). Важно помнить такой факт из поздней истории средневекового Ирана (Персии), как существование в XVI - нач. XVIII вв. на его территории государства сефевидов, во главе которого стояли предки нынешних азербайджанцев. В тот период в Иране господствующим языком считался тюркский, хотя персидский тоже имел большое распространение. Да и нынешний духовный лидер Ирана является выходцем из семьи азербайджанцев.

Исламская революция в Алжире в 1992 г., когда местные военные «отменили» итоги выборов, на которых победил Исламский фронт спасения, а Запад поддержал переворот, стали лакмусовой бумажкой опасений атлантического блока относительно усиления идеологического влияния Ирана. Подъем Ирана (вопреки подъему Турции) рассматривается как первейшая угроза для стабильности системы сфер влияния, сложившихся в регионе после Второй Мировой войны.

Несмотря на это с середины 2000-х гг. между ЕС и США набирает обороты борьба за самостоятельное влияние в Иране, которая заметна хотя бы по расхождению позиций сторон по поводу логики дипломатического диалога с Ираном. В отличие от американцев европейские политики готовы идти на сотрудничество с Ираном, не выказывая желания во что бы то ни стало увязывать вопрос иранской ядерной программы с остальными аспектами отношений с этой страной. Понимая, что в случае разнообразия внешнеполитического предложения инициатива выбора предпочтительного партнера будет исходить от самого Тегерана, но тем же будет внесен разлад в истеблишмент республики, США сознательно не стали препятствовать участию всех желающих в переговорах с Ираном и даже стимулировали их. Что, по мнению экспертов, в краткосрочной перспективе стало ключевым моментом, блокирующим распутывание узла ближневосточных проблем.

ОБЗОР ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ ИРАНА ЗА ПОСЛЕДНЮЮ ЧЕТВЕРТЬ XX В.

Безусловно, важнейшим событием в истории ИРИ, во многом определившим его политический курс и социально-психологическую повестку, стала война с Ираком.

Формальным поводом-предлогом к войне оказались территориальные претензии Ирака по дельте реки Шатт-эль-Араб, которые не удавалось урегулировать с самого начала XX в. вплоть до подписания Алжирского договора в 1975 г. Однако на самом деле С. Хусейн (по-видимому, подстрекаемый недовольными переворотом в Иране американскими спецслужбами при негласном одобрении со стороны СССР), желая удовлетворить свои геополитические амбиции, просто воспользовался удачным стечением обстоятельств: в ходе последовавшей за Исламской революцией чистки 250 генералов армии Ирана были отправлены в отставку и заменены командирами младшего звена или священниками, проявившими склонность военному делу, а численность самих вооруженных сил сокращена почти вдвое.

К моменту завершения войны в августе 1988 г., «под впечатлением» победы в ней, ровно как вследствие осознания некоторых стратегических просчетов, приведших к военному ослаблению страны, в Иране наметилось разделение правящих кругов на «прагматиков» и «ортодоксов». Представители ортодоксального лагеря выступали за создание централизованной, находящейся под контролем государства экономики, за ограничение поля деятельности крупного частного капитала, экономическую автаркию и самоизоляцию от внешнего мира, в целом, за исламизацию экономической жизни страны. «Прагматики», во главе с новым президентом Рафсанджани, наоборот, считали, что задачу восстановления страны невозможно решить без привлечения иностранных инвесторов, закупок импортного оборудования и приглашения иностранных специалистов. Но война показала еще один важный момент: не следует недооценивать сущность исламской дисциплины: даже в условиях жестоких уличных беспорядков мусульмане способны сохранит религиозное «постоянство» и пиетет к духовным лидерам[6].

В 1997 г. убедительную победу на президентских выборах одерживает Хатами, выступающий за углубление политического измерения реформ Рафсанджани: 70% избирателей предпочли его правящей консервативной элите. В 2000-х гг. либералы и последователи Хатами на выборах получают 170 из 290 мест в Меджлисе. Таким образом, впервые после исламской революции 1979 г. консерваторы теряют контроль над парламентом. А в 2001 г. на президентских выборах за Хатами голосуют уже 77% избирателей. Курс подтверждает свою легитимность в сознании и воле граждан. В итоге, вокруг Хатами сложилась ситуация, схожая с положением, в котором в свое время оказался Горбачев: важно наращивать и ускорять ход реформ, а политической воли идти на радикальные преобразования нет, как нет и необходимых символических, интеллектуальных и финансовых ресурсов. Хатами оказывается вынужденным лавировать, подвергаясь прессингу со стороны консервативного исламского руководства, с одной стороны, и собственных сподвижников, настаивавших на решительных реформах, – с другой.

Впрочем, шаги, предпринятые Хатами, принесли некоторые плоды. В середине 90-х гг. норма капиталовложений в Иране показывала, что четверть ВВП реинвестируется в экономику, что подтверждало высокую инвестиционную привлекательность Ирана. Уровень бедности в стране снизился с 50% до 17% от численности населения. Впрочем, президенту не удалось предотвратить социальную дестабилизацию (она даже возросла с ростом социальных претензий населения страны), избежать открытой и жесткой конфронтации между разными стратами иранского общества, что было отмечено выше.

Тем не менее, нам кажется, что результирующая обстановку в стране победа радикального консерватора Ахмадинежад обусловлена не только общественным запросом на определенный тип социальной риторики или экономических постулатов. В известном смысле Ахмадинежад символизирует порыв иранского народа к новой национальной самоидентификации, сложившийся в ИРИ за годы правления Рафсанджани и Хатами. Этот порыв – своеобразная реакция самообороны Ирана, осознавшего себя игроком, крайне зависимым от региональной и международной политической конфигурации, порыв, замещающий прежний шиитский импульс к распространению иранского религиозного влияния на близлежащие мусульманские страны. Современный иранский истеблишмент подспудно демонстрирует если не желание вернуться, то определенную симпатию к шахистской модели «позитивного национализма», чьи идеологеммы были сформулированы в 50-е гг. правительством генерала Захеди. Важно помнить, что Иран страна молодая (средний возраст граждан– 25 лет) и образованная на уровне остального мусульманского мира. Словом, питательная среда для зарождения конструктивного националистического движения в Иране сложилась, и Ахмадинежад неожиданно оказался выразителем его чаяний. Но в том и дело, что ровно с таким же успехом заместить его могут другие полисмейкеры, причем безотносительно (sic!) к своей религиозной и экономической платформе.

ЭЛИТНЫЕ ГРУППИРОВКИ И КОНКУРЕНЦИЯ ЗА ВЛАСТЬ

Принято считать, что распределение высших политических и административных постов зависит в ИРИ лишь от воли несменяемой религиозной верхушки. Однако такой взгляд не совсем корректен. В Иране сложился особый тип демократии, которую условно можно охарактеризовать как представительскую систему с религиозным цензом и широким консенсусом внутри правящей элиты. Действительно, достигнуто такое положение вещей было отчасти за счет того, что в свое время шиитское духовенство последовательно устранило от власти сторонников умеренно-либерального курса, политиков-лоббистов из торгово-предпринимательских кругов, лидеров леворадикального движения. Тем не менее, корни данного явления находятся глубже, в консолидирующей многонациональную страну религиозной ментальности населения и готовности нового поколения иранских политиков избегать публичных конфликтов. В любом случае сегодня политическая система Ирана демонстрирует способность к здоровому самовоспроизводству.

Неоднократно отмечалось, что в политической практике Ирана установилось некое неформальное правило чередования консервативных и либерально-реформаторских правительств. Это придает иранскому режиму одновременно динамичность, адаптивность и устойчивость, делает, вне зависимости от исхода электоральных баталий, иранский курс прогнозируемым если не на уровне отдельных персон, то в плане ожидаемых политических решений. Правительство и президент Ирана привыкли, что им постоянно приходится идти на компромиссы, в т.ч. в Меджлисе.

Безусловно, сегодня далеко не весь политический бомонд Ирана намерен безоговорочно поддерживать радикальные сценарные ходы, реализуемые Ахмадинежадом в попытках сплотить вокруг себя иранское общество и мусульманскую умму. Значительная часть иранской элиты, которую символизируют и репрезентуют такие фигуры, как Рафсанджани и Хатами, например, стремится к нормализации отношений Ирана с международным сообществом, с ЕС в первую очередь, симпатизирует идеям либерализации экономической сферы. Это обуславливает довольно широкий разброс общественных запросов и, соответственно, разнообразное распределение политических ролей среди иранских политиков.

Радикально-консервативный лагерь выступает за ужесточение курса на следование традиционным ценностям Исламской революции, ставит на доминанту шиитского духовенства в управлении страной, прямое государственное управление экономикой и недопущение ее либерализации, выказывает решительное неприятие проникновения в иранскую жизнь западной культуры. Идеологическую основу консервативного движения вырабатывают представители влиятельного кумского духовенства, в числе которых был прежний председатель Совета экспертов недавно умерший аятолла Мешкини, пользовавшийся исключительно большим авторитетом в стране. Фундаменталистские группировки духовенства, в частности, соратники духовного наставника Ахмадинежада – аятоллы Йезди, возглавляющего один из крупнейших богословских центров Ирана, а также исламские фонды открыто поддерживают ультраконсервативный курс. Организационной и идейной платформой консервативного течения является религиозно-политическая инициатива «Общество борющегося духовенства», которая формально ушла с политической арены в 1997 г., но и сейчас объединяет наиболее видных представителей клерикальной элиты. Другим важным координирующим центром правого крыла выступает «Коалиция сил исламской революции». В состав радикально-консервативного течения входят также т.н. неоконы – молодое поколение иранских политиков, к лидерам которого относят бывшего спикера парламента Хаддад-Аделя[7], в меньшей степени – нынешнего спикера Лариджани и, собственно, президента Ахмадинежада.

Умеренно-консервативное движение стремится к проведению экономических реформ, которые, опередив по своим темпам социально-политические, продемонстрировали бы альтернативу либеральным концепциям реформаторского лагеря. Ключевой имиджевой фигурой этого лагеря является бывший президент и нынешний председатель Совета по целесообразности Рафсанджани, а в число крупнейших партий входят «Исламское общество инженеров», «Свободная коалиция молодежи Ирана», «Общество последователей линии имама и рахбара», за которыми стоят армейские круги и влиятельные офицеры Корпуса стражей исламской революции, региональные власти, представители умеренного духовенства, предприниматели. Логично, что в своей программе умеренные консерваторы делают ставку на установление в Иране власти крупной национальной буржуазии, интеллектуальной элиты и технократической интеллигенции.

Умеренно-реформаторское движение заметно отличается от своих оппонентов наличием уникального кадрового ресурса, имея среди сторонников множество квалифицированных специалистов в сфере экономики, менеджмента, права. Лидерами умеренных реформаторов считаются такие известные персоны, как бывший президент ИРИ Хатами и бывший спикер парламента М. Керруби, а к числу основных политических партий и движений умеренно-реформаторской направленности обычно относят «Ассоциацию борющихся мулл», «Исламскую партия труда», «Фронт реформ».

Радикально-реформаторское движение в подавляющем большинстве представлено малоопытными функционерами и политиками популистского толка. Опорой этого политического лагеря являются студенчество, женщины и творческая интеллигенция. Среди лидеров радикальных реформаторов можно выделить брата бывшего президента М.Р. Хатами, экс-министра науки и образования ИРИ М. Моина. В числе крупнейших общественно-политических организаций радикально-реформаторской направленности числятся «Партия партнерства исламского Ирана», «Организация моджахедов исламской революции» и «Бюро укрепления единства». Радикальные реформаторы во главу угла ставят задачи скорейшего урегулирования отношений с США и с Западом в целом, осуществления широкой либерализации господствующего государственного строя, создания широкого общественного фронта сопротивления клерикально-консервативным силам, ратуют за вытеснение духовенства из системы государственного управления, за превращение Ирана в открытую страну с рыночной экономикой[8].

Вызовом, независимо от исхода президентских выборов, даже если на них победит Ахмадинежад, для радикальных консерваторов (и одновременно реформистов) остается тот факт, что стратегически важный пост мэра Тегерана сейчас занимает отставной генерал Галибаф, участвовавший в прошлых президентских выборах и, как утверждают, поддерживающий близкие отношения с Хомейни. Галибаф позиционирует себя как прагматик, говорит о своей готовности налаживать диалог с Западом, привлекать в страну зарубежных инвесторов. Тот факт, что нынешний президент считает его опасным оппонентом, а, следовательно,