Статья Аврома Шмулевича, посвященная проблемам межэтнических отношений в новых независимых государствах Центральной Азии, не могла оставить равнодушным ни одного из тех, кому небезразлична судьба территорий, многими презрительно именуемых «южным подбрюшьем России».
Господин Шмулевич безусловно прав, указывая на значимость этнического фактора как источника напряжений для новорожденных центральноазиатских государств, указывая, что именно оно провоцирует внутриэлитные расколы и кризисы, ставя таким образом под сомнение само будущее их государственности. Ибо в жизни народов Центрально-Азиатского региона трудно переоценить значение низшего, базового уровня самосознания и общественных отношений, то есть системы субэтнических родственных, клановых, патрон-клиентарных связей. Например, у узбеков ячейкой общества является махалля (городской район), организованный как община с элементами самоуправления, а в сельской местности – кишлак. В рамках остающихся и сегодня по преимуществу традиционными среднеазиатских социумах кланово-земляческие институты играют ключевую роль в процессах социализации, идентификации и решения практически всех вопросов на местах. Советская власть, формально игнорировавшая традиционные структуры центральноазиатских социумов, из прагматических соображений во многом способствовала укреплению кланового самосознания. В результате авторитарно-иерархическая советская система слилась с традиционной схемой общественных отношений, основанных на коллективистской солидар-ности и повиновении «старшим».
При этом, если исламский «макроуровень» идентичности в советскую эпоху активно вытеснялся (хотя и не был полностью замещен), заменяясь «двойным» государственно-национальным само-сознанием («советский народ» и «социалистическая нация»), то традиционное сознание на «микроуровне» – кланово-трайбалистский, или «махаллистский» образ существования и мышления - сохранился. В результате различия в ментальном складе разных групп узбеков (ферганцев, кипчаков и хорезмийцев) породили труднопредставимый для 1990-х годов анахронизм, когда для жителей Ташкента все остальные узбеки выступали как «харибы» (от арабского gharib – «чужой», «чужак»).
Все вышеперечисленное вместе взятое способствовало сохранению и укреплению в Центральной Азии на редкость устойчивых и жизнеспособных структур власти и влияния на региональном и микроуровне, которые в послесоветское время возглавила прежняя номенклатурная элита. Государственная власть и элита при этом формировались на основе «патронажных сетей» - в основу которых была положена протекция вышестоящих руководителей родственникам и землякам в обмен на их лояльность; на основе отношений клиентелы формировались семейно-родовые, племенные и земляческие кланы.
В Туркменистане и Кыргызстане правящим режимам пока в основном удается поддерживать определенный кланово-племенной баланс, обеспечивая тем самым весьма относительную политическую стабильность. Так, современный Туркменистан контролировали в основном текинцы (крупнейшее из туркменских субэтносов-племен, представителем которых являлся и недавно скончавшийся Туркменбаши С. Ниязов), но при этом в отдельных регионах достаточно сильные позиции имеют представители других племенных общностей (йомуды, эрсари), - не способные, однако, в силу своей малочисленности претендовать на господство в масштабах всей республики. В Кыргызстане власть разделена между северными (Чу, Иссык-Куль) и южной (Ош) группировками, нарушение баланса отношений между которыми приводило и приводит к значительным потрясениям, одним из которых стала памятная «революция тюльпанов».
Действительно, унаследованная от постсоветской эпохи государственность опережала и опережает создание в странах ЦАР наций. Одновремнно сильны клановость и трайбализм, превосходящие влияние официальных государственных институтов.
Однако следует видеть в политической жизни стран ЦАР влияние и других, не менее значимых факторов.
Так, можно увидеть в современном ЦАР пространство соревнования мегапроектов – евразийского, предполагающего участие в той или иной России (главными попагадистами которого сегодня выступают Назарбаев и элита Казахстана, а воплощением - ШОС), пантюрксистского (Великий Туран), продвигаемого ранее Турцией, затем фактически отказавшейся от него из-за внутренних проблем, прокитайского - скрытого китайского (вассалитет), единого рынка ЦАР, демократизации региона (США и их группы влияния).
В стороне от подобных мегапроектов находятся Туркменистан (с претензмиями на самодостаточность в силу обладания запасами природного газа), Таджикистан (в силу своих иранских корней и массы проблем с соседями-тюрками).
Кроме того, нужно помнить, что во внутриполитической жизни ЦАР конкурируют различные проекты национальной авторитарной модернизацации (с большими или меньшими вкпраплениями элементов плюрализма), целью которых является преодоление социально-экономических проблем и форсированное построение национальной государственности. И если в Казахстане и Кыргызстане плюралистические элементы представлены более явно, то Узбекистан и Туркменистан тяготеют к автократии. Впрочем, для «укоренения» более или менее устойчивых демократических институтов необходимые социально-экономические предпосылки сегодня существуют только у Астаны.
Наряду с этим, поиск решения проблемы безопасности новообразованных государств ЦАР побуждает их лавировать и делать выбор между структурами ОДКБ и военным сотрудничеством с США и странами НАТО. Причем колебания политического руководства стран региона между двумя этими внешнеполитическими «векторами» будут продолжаться еще достаточно долго.
Помимо межнациональных противоречий и межклановых споров, большую роль играет конкуренция региональных элит за политическое и экономическое доминирование в рамках ЦАР, борьба за экономические ресурсы (например, за воду или за плодородные земли традиционно многонациональной и пересекающей несколько государственных границ Ферганской долины), за доступ к каналам транзита энергоресурсов, а также борьба за альтернативные российским направления транзита последних. Перечисленные факторы во многом предопределяют поведение государственного руководства центрально-азиатских государств, и должны приниматься во внимание Россией.
Какова же оптимальная стратегия России в Центральноазиатском регионе? Очевидно, что она должна состоять в разумной поддержке процессов укрепления национальной государственности и экономической модернизации в странах региона через совместные политические и экономические проекты с соответствующими гарантиями российского присутствия и интересов. Именно эта стратегия должна прийти наконец на смену многолетней стратегии «сброса» «центральноазиатского подбрюшья» и проявлениям «квазиимперского синдрома». Ибо Центральная Азия как одно из актуальных «больших пространств» не терпит пустоты.
