У меня накопились наблюдения о длинных стратегиях у русских, которые пока не ложатся в четкие описания. Часть из этих наблюдений очевидны, и вряд ли они для кого-то новость. Однако о них не говорят и не пишут, несмотря на всю очевидность.
Я решил написать статью, описывающую особенности длинных стратегий у русских сегодня. Она в значительной степени критическая и описательная. Ее цель — обратить внимание на этот круг наших проблем.
Начну с истории. Приехав в Петербург из Америки, я решил развиртуализовать свои представления о политической жизни в России. Для этого я отправился на семинар, в программе которого был означен кризис, предстоящий и возможный, как тогда представлялось: дело было осенью 2008-го.
На семинар явилось человек пятнадцать. Насколько можно было судить по выступлениям, национально и патриотически настроенных. Среди собравшихся были люди с опытом руководящей работы, постами, связями и уж конечное — все с высшим образованием и степенями. Их IQ позавидовали бы Гарвард и Кэмбридж — у меня есть возможность сравнивать.
Начались доклады.
Я ждал, что люди обрисуют положение дел у себя на службе, и действительно многие говорили о происходящих в их сфере деятельности процессах, причем общий тон был довольно апокалиптическим. Когда все прониклись этим настроением надвигающейся финансовой, а по некоторым мнениям и продовольственной катастрофы, наступил черед конструктивных докладов. От «что происходит», перешли к «что делать».
Тут мои ожидания относительно содержания докладов не только не оправдались, но вообще никак не совпали с тем, что я услышал.
По американской привычке, я думал, что первым делом будут обсуждать, куда вкладывать и из чего изымать денежные средства, в какой валюте их хранить, каких банках и т.д. Американцев в таких случаях прежде всего волнуют их сбережения, что легко понять: их жизнь на старости зависит в основном от сбережений. Русских патриотов и националистов волновало совсем другое. Один за другим пошли обстоятельные доклады о макроэкономике.
Самым запоминающимся оказалось выступление профессионального экономиста, которое содержало в себе самую настоящую государственную программу выхода из кризиса.
Он слегка волновался, когда докладывал, и было заметно его желание произвести как можно более сильное впечатление профессиональными познаниями, пониманием скрытых механизмов экономики и влияющих на нее рычагов. Несмотря на довольно странный наряд, а надеты на нем было нечто вроде кителя и какие-то финские военные сапоги невероятного размера и грубости выделки, в воздухе повисло старое и почти забытое советское. Я невольно вспомнил пионерский уголок, красный галстук, горны и портрет Ленина на стене. Ну да: это был ответ советского школьника на вопрос о правильном устройстве народного хозяйства.
Профессиональный уровень, при этом, был высок. Человек действительно разбирался в экономике, но психологическая подкладка была именно такая: страх сделать ошибку, желание отметиться по «всему учебному материалу» и - в конечном счете - понравиться учителю, чтобы он поставил в журнал жирную оценку «отлично» и похлопал по плечу.
Противоречил целостности образа разве что нервный смешок неожиданно низким голосом.
Он продолжал сыпать терминами и числами, но я уже не слушал. Когда появилась возможность, я взял слово и предложил задуматься о том, как нам лучше пережить кризис, нам самим, а не каким-то далеким государственным мужам, к которым были обращены все предыдущие выступления.
Эта простая мысль вызвала сбой в дискуссии, но лишь на некоторое время. Система этот формат не читала, и поэтому, пожевав его в голове несколько секунд, все просто двинулись дальше, возвращаюсь к медитации о миллиардах госбюджета, программах занятости и т.п. донкихотщине.
Семинар завершился чередой ожесточенных споров. Участники достигли сильного эмоционального возбуждения в разговорах о делах государственных, и достаточно было одного неосмотрительного слова, чтобы разгорелась небольшая словесная войнушка.
Покричав, «министры» стали расходится. На выходе я столкнулся с экономистом в финских сапогах и спросил, что он думает о взаимопомощи в небольших коллективах как способе пережить кризис. В ответ он достал из нагрудного кармана монокль, вставил его в правый глаз и уставился на меня через стекло. Послышался тот же неожиданно низкий смешок (как я замечал не раз, спутник больной психики).
Тут только до меня окончательно дошло, с кем я имею дело. Я аккуратно распрощался с ним и вышел на улицу.
Расстройства сознания тем и интересны, что в них иногда видны некоторые человеческие черты, которые в обыденной жизни теряются в тысяче других. Больная психика увеличивает их, и они предстают с микроскопическими подробностями, во всех цветах и причудливости форм.
К этой истории можно добавить сотни разговоров со случайными попутчиками, водителями, анонимными пользователями интернета, единственным содержанием которых выступали государственные проблемы, причем говорившие всякий раз обнаруживали такой уровень познаний и понимания государственных проблем, что оставалось только даваться диву: будь они министрами, дела в стране шли бы куда лучше теперешнего. Тут нет никакой иронии — они действительно хорошо разбирались в государственном устройстве. Но они не министры, и никто из них никогда близко не приблизится к рычагам настоящей государственной власти в современной России. Хотя бы потому, что они в не состоянии приложить к этому ни малейших усилий.
Весь их пафос заключается в беспрестанном, навязчивом обдумавании государственных проблем и своебразном удовольствии от сознания того, что они знают лучше правительства, как жить и что все равно все будет по-прежнему.
Перейду теперь от описательной части к аналитической.
Длинные стратегии несомненно играют плачевную роль в государственно-мыслительном зуде, поразившем в современной России большинство честных русских. Стратегии освоения территории требуют значительной централизации власти и распределения ресурсов. По одиночке не выжить и тем более не продвинуться дальше в освоении и защите земли.
Но везде есть золотое сечение, по обе стороны которого лежат крайности. Русские впали в одну из них: подмена своих интересов (этнических и даже личных) интересами государства. Не без помощи самого государства, конечно. К этому, например, очень располагало широкое научное и техническое образование в СССР. В любой школе человек получал в распоряжение такие интеллектуальные инструменты, что применяя их последовательно, легко мог дойти до понимания государственных проблем. Что уж говорить о выпускниках ВУЗ-ов, и в особенности элитных.
Конечное, это образование можно было развернуть и в интересах русских, но оно разворачивалось именно в государственных интересах — тому способствовали нескончаемые мантры о «партии и правительстве» и их роли в нашей жизни. Пропаганда действует, даже если ей никто не верит. Это действие проявляется прежде всего в круге вопросов, которые обсуждаются. Если обсуждать только государственные и партийные интересы, об этнических и личных можно за всю жизнь вообще ни разу не вспомнить. Что и случилось с большинством русских.
Девяностые годы выплеснули на поверхность шансон, малиновые пиджаки и огромное количество суждений, теорий и манифестов о политике. Это все явления одного порядка, творчество масс, которое ничто не сдерживало, т.е. непрофессионалов, фоменок и суворовых, которое подхватывалось, видоизменялось, заменялось одно на другое, оставаясь по своей сути всегда одним и тем же: бегством из своей жизни и уходом от единственной возможности действительно изменить положение вещей: делать как следует то, на что человек предназначен и что у него получается делать хорошо.
Если попытаться смоделировать структуру сознания современных русских, то в ней центральное место нужно отвести власти.
При всем негативном и «инопланетном» отношении русских к власти, при всем неверии ей, она занимает центральное положение в образе мыслей. Государство, власть существует не вне, а внутри сознания. Они интернализованы русскими, и люди не мыслят себя без нее.
Эти структуры сознания закладываются в семье в раннем возрасте и таким образом передаются из поколения в поколение. Отношение родителей и ребенка - эта та матрица, в которой зашита парадигма взрослых отношений «личность-государство».
Важнейшей ее особенностью в русском случае нужно назвать то, что это отношения доминирования-подчинения, а не равноправия.
В этом смысле любопытно задуматься вот над чем. Миллион потерянных жизней в год это, в общем-то, свидетельство войны. И это всем известно и многим понятно. Но осознание этого факта не вызывает у современных русских желания сыграть в Пугачева.
Отношений с властью у русских нет, есть зависимость от нее, есть обида на нее, но нет дистанции. Власть и государство у русских внутри сознания, и поэтому ей невозможно противиться.
На уровне глубоких слоев психики, русские сами убивают у себя по миллиону человек в год, сами спаивают себя, сами разрушают экономику, вывозят деньги и природные ресурсы заграницу, гонят лучшие умы туда же. Русские и есть российской государство, а государство и есть русские в этом иррациональном пласте сознания.
Как русская мама не отпускала от себя ребенка и контролировала каждое его движение, так и русское государство повсюду следует за каждым из нас. Мы носим его в себе, это «беда, которая всегда с тобой».
Не удивительно, что многие русские не хотят становиться циниками и признавать, что государство вообще плохо. Они включают фантазию и создают в воображении хорошее государство, в котором им платят пенсию, защищают от кризиса, в котором никто не ворует и не слушает Диму Билана. Это уже дуальная конструкция — жуткая реальность и сладкая мечта, которые образуют пару по типу «материальный-духовный мир», «здешняя-загробная жизнь», «язычество-православие», «капитализм-коммунизм» и другие подобные, изобиловавшие в русской интеллектуальной и философской мысли.
Плохо тут то, что сама конструкция получается слишком простой и эмоциональной. Человек, думающей о власти в рамках этой концепции неизбежно инфантилен в своих суждениях.
Может показаться, что я нападаю на все русское культурное наследие. Тут важно понять, что одни и те же комплексы представлений и свойства сознания могут обращаться как на пользу, так и во вред этносу. Я всего лишь показываю, что длинные стратегии и вытекающее из них включение государства в структуру «я», сыграли русским дурную службу. Но могли и принести пользу, если бы удалось удержать национальную власть и если сам этот процесс интренализации государства не зашел бы так далеко.
Вот еще что характерно для людей-государств. Для всех, принявших этот взгляд на мир характерно вечное пробуксовывание на одних и тех же вопросах. У них стратегия подменяет собой тактику, потому что они мыслят в рамках своей жизни категориями государства. Однажды осознав, что государство - это не теплая добрая мама, эти люди всю оставшуюся жизнь фактически не в состоянии действовать, так как это «открытие» парализует их полностью. В жизни они находят постоянные свидетельства «нарушений», и чем дальше, тем охотнее.
Довольно быстро этот процесс становится самодостаточным, и мы получаем на выходе «борцов с матом в автобусе» и миниюбками, т.е. людей честных и благонамеренных, но совершенно бесполезных. Весь их пафос — борьба с мелкими третьестепенными проблемами. Виной тому плоская структура сознания.
Интересно отметить, что такое бинарное сознание (все или ничего, добро и зло) сопутствует разрушению семьи. Русское семья в советское время это максимум три поколения — дальше люди не знали и не интересовались узнать. В советское время были утрачены сами слова, означавшие дальние степени родства и, что самое главное, утратились семейные связи не только между дальними родственниками, но и внутри простейшей семьи, состоящей из мужа, жены и их детей. Такое упрощение семейных отношений неизбежно вело к угасанию социальных навыков и тех структур сознания, которые обеспечивают сложные социальные объединения.
Характерно, что люди, озабоченные судьбой русских, не в состоянии объединится. У большинства из них нет элементарных навыков общения друг с другом: они не отвечают на мейлы, комменты и звонки, не делятся полезной информацией, их эмоциональный фон, как правило, негативен и непривлекателен для окружающих. Агрессия у них направлена зачастую друг на друга. Национализм и борьбу за свои интересы эти люди понимают в той же плоскости: они хотят изменить государство, сделать его национальным, не понимая, что национализм начинается не с государства, а со связей между людьми одного этноса. Это основа основ: этническая солидарность в самом простом, бытовом смысле.
Замечу, что это русские, которые осознают саму проблему этнической катастрофы, постигшей русских в XX веке, и если уж они не способны договориться друг с другом, помогать друг другу и продвигать своих наверх, то никакого национализма в политике тем более не может быть: это его основа во всех других этносах, без которой разговоры о нем так и останутся разговорами.
Как следствие отсутствия этнических и семейных связей, советский и постсоветский русский оказался наедине с властью. Между ним и властью нет никаких других слоев организации. Власть вещает напрямую и только в одном направлении: сверху вниз.
Такое возможно только в обществе без горизонтальных социальных структур.
Теперь русских возвращают к той же модели государства, от которой оттолкнулась вся постсоветская риторика 20 лет назад. Объективно говоря, иной попросту не на чем строить, т.к. за 20 лет передышки от властной монополии КПСС русские не успели создать достаточно мощных общин, которые могли бы вести диалог с властью и отстаивать перед ней свои этнические и другие коллективные интересы. Это процесс начал набирать обороты только сейчас, в то время как власть начала активный разворот в сторону монополизации всех ресурсов.
Сейчас как раз есть короткий период, когда все это можно отрефлексировать и стряхнуть с себя государственный гипноз. Это, конечное, психологического комфорта не добавляет, но зато раскрепощает невероятный запас сил, который забит внутренним ОМОНом, обложен внутренними налогами и заглушен внутренними СМИ. Искусство свободно жить здесь и сейчас с этого и начинается.
Перед нами выбор. Мы видим перед собой короткие стратегии у других этносов, их преимущество в нашем государстве очевидно. В то же время, русские исторически этнос длинных стратегий, и вряд ли от них следует отказываться целиком.
Эксперименты, неожиданные сочетания - дело само по себе увлекательное, так отчего бы им не заняться?
