Энциклика (от лат. encyclica, от греч. ενκυκλιος — окружной) — основной папский документ по тем или иным вопросам, адресованный верующим…
ПРОФИЛАКТИКА РАСКОЛА
Проповедь патриарха Кирилла 8 марта в Неделю Торжества Православия в ХХС, привлекла пристальное внимание и вызвала немало шума.
Что и понятно. Если предыдущие выступления Кирилла были так или иначе детерминированы предвыборной борьбой и официальным церемониалом, то эта речь Кирилла стала по сути первой его живой реакцией на реальность уже в качестве полноправного патриарха РПЦ.
А реальность, что и говорить, не простая. Разница между положением в РПЦ в бытность патриарха Алексия и сегодняшним примерно та же, как между Российской империей накануне февральских событий 1917-го и после октябрьского переворота.
Если положение Алексия «над схваткой» и «сияние сана» более-менее обеспечивали мир враждующих церковных партий, то в лице Кирилла, к власти в РПЦ пришел яркий партийный лидер, к тому же «менеджер». Сами выборы (и вправду, больше похожие на византийский дворцовый переворот) подняли градус вражды до еще небывалой отметки. А грязи за время предвыборной гонки из враждующих лагерей вылилось столько, что в ее потоках захлебнулась и без того малохольная «православная этика» (причем тон задавали именно «кирилловцы»).
Как поведут себя, придя к власти, «политправославные миссионеры» (из стана которых все громче слышны сегодня призывы к расправе с «несогласными»)? Как поведут себя проигравшие фундаменталисты? Как можно судить по частным суждениям провинциальных батюшек, «непоминальщиков» (т.е. не признающих патриарха Кирилла), сегодня — добрая половина церковного народа.
Опасности раскола в РПЦ и была, собственно, посвящена речь патриарха Кирилла в неделю Торжества Православия.
НЕМНОГО ОБ ОСНОВАХ ТОТАЛИТАРНОЙ ДЕМОКРАТИИ
В каком-то смысле праздничную проповедь Кирилла действительно можно считать его первой «энцикликой», если не по форме, то по сути.
Понимая, конечно, всю условность таких сравнений: свою первую энциклику Бенедикт готовил по меньшей мере год, вложив в нее огромный труд при осознании громадной ответственности. Речь Кирилла слишком «на злобу дня», слишком импульсивна и перманентна.
И все же, подражание, желание выглядеть не хуже, и «что б как у людей» — на лицо (поведение и слова двух лидеров христианского мира будут, конечно, сравнивать, — хорошо понимает Кирилл).
Ревность Кирилла к Бенедикту, как и его желание настроить жизнь РПЦ по католическому образцу заметны, и, в общем, оправданы. Собственных традиций социальной активности РПЦ (всю историю жившая на иждивении власти) не имеет. Приходится заимствовать чужие.
Получается, правда, примерно так же, как с заимствованием европейской демократии. Новые «формы жизни» вводятся тоталитарными методами (да и наполняются все больше тоталитарным содержанием). В результате рождаются «пародии на демократию», вроде того же «политического» или «атомного» православия, «хамовнического богословия» («православный» аналог «Басманного правосудия»), «молодежной политики» в виде оплаченных сборищ хунвейбинов-»нашистов» и т.п) Ничего иного получится и не может, поскольку, копируя формы, совершенно игнорируются основы, на которых они стоят, т.е., законность.
Но начнем с приятного.
ДОБРЫЙ ЕРЕТИК, МИЛОСЕРДНЫЙ ОТСТУПНИК
Первая энциклика папы Бенедикта ХVI называлась «Бог есть любовь» и была посвящена любви во всех ее проявлениях. Неожиданное обилие слов «Христос» и «Любовь» приятно удивляет и при первом чтении речи Кирилла (из уст наших иерархов куда привычней слышать о «борьбе с толерантностью», «симфонии с властью» и прочем «экономическом богословии»). Здесь чувствуется несомненное влияние Бенедикта и влияние благотворное.
В одной части это влияние особенно заметно. Кирилл вспоминает об Арии, самом крупном в истории «православном еретике»: Он был проповедником, мудрецом, богословом. Его имя было чрезвычайно авторитетно в Константинополе ... было много людей, готовых пойти за Ария на смерть.
И еще нужно помнить, размышляя на тему ереси и разделения, что основные еретические движения древности были связаны с попытками оградить Православие, сохранить его чистоту, дать людям более ясное понимание догматов. Арию казалось необходимым приблизить понимание Воплощения к менталитету, знаниям, мироощущениям тогдашних людей... Арий был движим добрыми намерениями защитить веру, как он себе ее представлял.
Это будто калька с энциклики Бенедикта, который говорил, правда, о Юлиане Отступнике, но также поминал того добрым словом: Шестилетним ребенком Юлиан был свидетелем убийства своего отца, брата и других родных гвардейцами имперского дворца; он обвинил в этом зверском поступке — правильно или ошибочно — императора Констанция, выдававшего себя за великого христианина. Вследствие этого он раз и навсегда утратил доверие к христианской вере. Став императором, Юлиан решил восстановить язычество, древнюю римскую религию, одновременно реформировав ее, так, чтобы она действительно могла стать движущей силой империи.
Осуществляя эту задачу, он в значительной степени вдохновлялся христианством. Он установил иерархию митрополитов и священников. Священники должны были способствовать любви к Богу и ближнему. В одном из своих писем он признается, что единственным аспектом христианства, поразившим его, была благотворительная деятельность Церкви. … Юлиан считал, что «галилеяне» — так он называл христиан — завоевали свою популярность именно таким образом. А потому им следовало подражать в этом и даже превзойти их. Тем самым император подтверждал, что милосердие было решающей особенностью христианской общины, Церкви.
Желание папы Бенедикта усовестить христиан таким мощным аргументом понятно (и то правда: единственный совестливый византийский император, и тот — Отступник).
Но «почувствовать разницу» между двумя подходами удобней всего в выводах. Бенедикт из сказанного выводит следующий приоритет: «милосердие для Церкви — это не какой-то вид деятельности… оно является неотъемлемым выражением самое ее сущности».
Кирилла же его рассуждения о еретиках ведут к такому выводу: Что же такое ересь? Как ересь можно отличить от допустимого в Церкви разномыслия? Как отличить еретика от ревностного православного христианина, желающего защищать и хранить чистоту своей веры? Есть только один способ. Всякая ересь порождает раскол, а где раскол, там нет любви.
Лично мне разница ощутима уже на уровне физиологии. «Милосердие — сущность Церкви» — что может быть яснее и проще?
Пытаясь же вникнуть во вторую фразу, чувствуешь, как в районе живота образуется некая неопределенность, в которую все куда-то летит, не обретая опоры. «Есть только один способ. Всякая ересь порождает раскол, а где раскол, там нет любви» — это какая-то тонкая словесная эквилибристика, из которой не так-то просто выбраться. И все же попробуем. Во-первых, не всякая ересь порождает раскол. Ересь может до поры-до времени, просто разлагать истину изнутри. Но, будучи выявлена и осуждена, она ведет, в конце концов, к … отлучению еретиков.
А что же раскол? Великий раскол между Восточной и Западной церквями довольно долго (практически весь следующий век) воспринимался как обычная ссора (которых и до того было не мало). И потом еще долгое время никаких претензий догматического характера стороны друг другу не предъявляли (лишь обзывали нехорошими словами, да грозили). Да и, наконец, явившись (вернее, всплыв из глубины времен) претензии эти оказались, в сущности, смехотворны. Из всего исторического скарба (пение аллилуйя на Пасху, использование пресного хлеба в Евхаристии и т.д). до сегодняшнего дня дожили лишь пресловутое «филиокве» и «папский догмат». Но первое — классический теологумен (богословское разночтение), второе же относится к области экклесиологии (то есть церковного устройства, но не вероучения). Получается, никаких догматических претензий католикам предъявить невозможно, раскол, однако, на лицо. (Католики, будучи догматически скурпулезны, и называют нас схизматиками, то есть раскольниками, но не еретиками — чувствуйте разницу).
Проблема раскола в данном случае не в ереси, а, скорее, в доброй традиции тысячелетней ненависти, вошедшей в плоть и кровь христианского мира. Католиков принято ненавидеть, ибо «так завещали отцы». В этом проявляет себя вкус и здоровый консерватизм православной жизни.
Тоже можно сказать и о нашем родном расколе. Спор Никона и Аввакума шел, грубо говоря, на уровне традиционной «распальцовки» (двое- или троеперстие?). Ни в каких ересях аввакумовцы Никона даже не обвиняли, а прямо называли того Антихристом. А тот в ответ рубил им правые руки и вырезал языки (дабы не повадно было крестиццо двумя перстами и блядословить по чем зря). То есть, любовь на лицо, а вот, кто еретик, — разобраться не можем до сих пор.
Итак, не всякая ересь порождает раскол. И не всякий раскол есть ересь.
Корректней было бы говорить о разделении. Всякая ересь порождает разделения, а где разделения, там нет любви. — так было бы уже гораздо приемлемее. Кирилл жертвует правдоподобностью ради усиления тезиса. Что ж, типичный ораторский прием. Но вывод Бенедикта мне все же более по сердцу: милосердие — сущность Церкви. Стало быть, где нет милосердия, нет и Церкви.
Но чтобы не кончать главу глаголами бясословноаго латынника, вспомню напоследок тезис величайшего православного святого ХХ века Силуана Афонского: единственный способ распознать присутствие Духа Божия в человеке — любовь к врагам. Если есть любовь к врагам — есть Дух Божий в человеке, а если нет, то, как говориться — и се ля ви…
НИКОГДА И НИЧЕГО
Обратимся к следующему тезису Кирилла.
«Однако следующее, второе тысячелетие по Рождестве Христовом также дало примеры множества попыток разделить Церковь, исказить православное вероучение. Эти попытки не прекращаются даже до сего дня. И потому для нас день Торжества Православия — это не столько подведение некого итога борьбы с ересями в первом тысячелетии, сколько повод еще раз обратиться с горячей молитвой, чтобы никакие разделения и отступления от истинной веры не поколебали единства Церкви Божией».
Эта фраза содержит весьма выразительную логическую ошибку (или, что вернее, пример тонкого политического лицемерия). «Второе тысячелетие по Рождестве Христовом» открывается, как мы хорошо знаем, грандиозным расколом мирового христианства на Восточную и Западную церкви. «Церковь Божия» в первом тысячелетии — это еще единая Церковь, а «Церковь Божия» во втором — это уже две отлучившие друг друга части некогда единой Церкви (ну или одна из этих церквей, кому как нравится). В любом случае, «Церковь» в начале и «Церковь Божия» конце фразы не тождественны друг другу. На лицо прямое (вернее, уклончивое) передергивание (вызывающее все тоже знакомое ощущение внутри живота). О чем вообще речь? Что не было раскола? Или что не было Запада?
Кирилл сглатывает сокрушительную катастрофу, отцеживая ее каким-то невнятным множеством «попыток разделить Церковь, исказить православное вероучение», и, как ни в чем ни бывало, на последнем вираже выходит на неколебимое единство истинной веры, горячей молитвы и всеобщего единения.
И если православных от того, чтобы ощутить все богатство благоухающих ароматов этой фразы спасает традиционная вялость мысли (мы, как говорил поэт, ленивы и нелюбопытны), то для католиков (в сознании которых мы все еще остаемся единой Церковью, находящейся в состоянии раскола) слова «не поколебали единства» должны звучать в общем контексте фразы чудовищной фальшью. И хотя они и сдобрены «горячей молитвой», квинтэссенции ее желчи и горечи никакая «молитва» заглушить не может. Ибо ложь эта сознательная, «политкорректная» (где-то даже я бы сказал, вполне толерантная).
А для читающих между строк звучит все это следующим образом. Католики должны расслышать здесь (они умные, они поймут) чуть жалостливый, оправдывающийся шепоток: вот видите, как нам тяжело, как мы не можем говорить правду, как нам приходиться бояться этих вот ужасных фундаменталистов, давайте же продолжать как прежде горячо молится и т.д.и т.п.…
А для брутальных фундаменталистов здесь чисто конкретно выговаривается: ну, блядины дети, убедились, что мы энтих латынников ваще за людей не признаем, они вааще нихто, их даже, можно сказать, и НЕ БЫЛО НИКОГДА, хе-хе…
ПРАВОСЛАВИЕ ИЛИ ЖИЗНЬ?
Обратимся теперь к самому «сердцу» речи Кирилла, тем словам, которые вызвали особую бурю вопросов.
Если мы встречаемся с человеком, который утверждает, что борется за чистоту Православия, но в его глазах опасный огонь гнева, ему везде чудятся еретики, он готов идти на бой и на разделение Церкви, он готов поколебать основы церковного бытия, якобы защищая Православие; когда в человеке, возглавляющем еретическое учение, мы не находим любви, а находим только гнев, то это первый признак того, что это волк в овечьей шкуре — подобно Арию, Несторию и многим другим, которые горячо проповедовали, не имея любви в сердце, и были готовы ради своей правоты идти на разделение церковной жизни …. Если из уст такого человека мы слышим потоки брани, порой даже грязи, которые обрушиваются на Церковь и ее служителей, если мы слышим горячие призывы к борьбе, к разделению, к спасению Православия даже до смерти, когда мы слышим такой возглас и такой лозунг: «Православие или смерть» — нужно опасаться этих проповедников.
Никогда Господь не говорил: «Мое учение или смерть». Ни один апостол не говорил: «Православие или смерть». Потому что Православие — это жизнь вечная, это радость во Святом Духе, это радость жизни; смерть же — это тлен, это результат грехопадения и дьявольского действа. И сейчас у нас появляются, время от времени, лжеучители, которые соблазняют народ призывами спасать Православие, спасать его чистоту, которые повторяют этот опасный, греховный и внутренне противоречивый лозунг: «Православие или смерть».
Лозунг «Православие или смерть» — это лозунг православных зилотов. Черное знамя с этими словами уже много лет реет над находящемся в осаде мятежным монастырем на Афоне, насельники которого обвиняют верхушку греческой церкви в экуменизме и предательстве православия. Таким образом, адресат обращения Кирилла предельно прозрачен — это адепты проигравшей партии фундаменталистов-диамидовцев. Этим, однако, ясность и исчерпывается. В остальном слова Кирилла полны все тех же двусмысленностей и неожиданных инверсий.
Начнем с того, что хотя Христос действительно не говорит слов «православие или смерть» (что и понятно, Он все-же Христос, а не Че Гевара), сам трагический сюжет противостояния зла и добра в мире и абсолютной бескомпромиссности борьбы между ними подчеркивается в Евангелии постоянно. Будь верен до смерти… Кто не со Мной, тот против Меня… Кто любит отца или мать больше Меня, не достоин Меня… Оставь мертвым хоронить своих мертвецов и т.д.
Людям, которые были свидетелями падения Силоамской башни, раздавившей несколько горожан, Он говорит: если не покаетесь, все также погибнете… То есть, если и не «православие или смерть», то покаяние или смерть, — почти выговаривает.
То же говорят и апостолы: мы каждый день умираем… все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились … и проч. И, в конце концов, каждый из них подтверждает своей смертью свою веру. Вначале Сам Христос, а за Ним — и его ученики.
(Всю квинтэссенцию этого мироощущения содержит эта прекрасная ветхозаветная фраза: сильна как смерть любовь)
«По христиански жить нельзя, по-христиански можно только умирать», — так выразил это арх. Софроний Сахаров, ученик преподобного Силуана Афонского, которому Господь сказал следующие, облетевшие сегодня весь христианский мир, слова: «Держи свой ум во аде и не отчаивайся».
Как видим, и оптимизм этой формулы не столь прямолинеен как у патр. Кирилла. Трагическое мироощущение свойственно христианству изначально. Просто так взять и освободить одно от другого невозможно. Это будет уже не христианство, но либо «православный съезд молодежи в Лужниках», либо «православное ток-шоу» на ТВ, либо, что вернее, прямо по Солженицыну: бравурные марши днем и черные воронки ночью.
Конечно, лозунг «православие или смерть» — лозунг отчаяния. И дух, которым дышит он — лишь экстремистское искажение максималистского духа христианства. Но ведь само это искажение является лишь реакцией на видимое теми же фундаменталистами гедонистическое разложение церковной верхушки… И вот, пока одни ворочают миллионами в роскошных апартаментах на берегу Москва-реки, торгуя водкой, табаком и 600-ми Мерседесами под видом машин скорой помощи, другие облекаются во вретище и… И вот вопрос — с кого Христос, когда придет судить этот мир, спросит строже?
То есть, может быть, лучше все-таки «в консерватории что-то поправить», а не валить с больной головы на совсем уж отчаявшиеся? И проявить действительную любовь к этим людям, а не посылать им кукиши и угрозы в перевязанной праздничной ленточкой подарочной упаковке под любимые песни о самом главном?
ПРАВИЛО ЛЕВОЙ РУКИ
Забавно, что лозунг «православие или смерть» иногда используют и сами «политправославные миссионеры». Правда, у них он звучит по-постмодернистски бойко (в одной обойме с такими, как «решения Святого Синода в жизнь!» и проч). и читается скорее как «Кирилл или смерть». То есть, как откровенная бутафорская клоунада, чем на самом деле и является.
Недавно, например, Кирилл Фролов, левая рука и «цепной пес патриарха Кирилла» (как он сам себя любит называть), объявил себя и своих соратников «спецназом Святой Троицы», вызвав немалое оживление и бурный взрыв креатива в православном рунете.
С другой стороны, потоков брани, и грязи, со стороны соратников и главных сподвижников Кирилла за время предвыборной компании обрушилось на Церковь и ее служителей столько, что, как говориться, — чья бы корова ни мычала… Тот же Кирилл Фролов уже успел оскорбить, проклясть и «отлучить» добрую половину известных в Церкви людей, но согласится ли он примерить на себя слова своего вождя?
Хотя, с другой стороны, ведь и Спаситель говорил: пусть левая рука твоя не знает, что делает правая … Нет, все же глубокая это вещь — православие. Глазами не увидеть, мозгами не понять…
СВЕТ МОЙ, ЗЕРКАЛЬЦЕ
Говорят, в каждом тексте есть некое «зеркало» (надо только уметь найти), в котором целиком отражается его автор. В исследуемом нами, таким «волшебным зеркалом» стала, по-моему, следующая фраза:
В глазах этих людей вы не найдете любви, там горит дьявольский огонь гордыни, стремление к власти, к разрушению церковного единства. А внешне все может рядиться в добрые одежды, прикрываться благочестивым обликом, пользоваться почитанием определенного круга людей.
Не правда ли, ровно тоже фундаменталисты могли бы сказать про самого Кирилла, припомнив ему и историю с Диомидом, и все безобразия, творившееся на соборе? И разве не неудержимое стремление к власти, не сами эти выборы с откровенным запугиванием делегатов и удушением всякой соборности привели к разрушению церковного единства? И к этим, наконец, полу-растерянным речам а-ля достиг-я-высшей-власти?
Медиа-технологии, которые помогли Кириллу одержать победу, имеют ведь и обратную сторону: будучи всегда на виду, невозможно скрыть главную страсть души. И телетрансляция собора дала возможность многое увидеть. У меня, например, до сих пор стоит перед глазами один момент. Когда после изнурительного «как бы на пол-часа» молчания был, наконец, объявлен победитель, и состоялось облачение новоизбранного патриарха, каким нескрываемым торжеством озарилось вдруг его лицо … Должен признаться, волосы у меня на голове в этот момент слегка зашевелились, а на ум стали приходить сцены из «Великого инквизитора» и «Краткой повести об антихристе»…
А следом вспомнилась интронизация (или как бишь она у проклятых называется?) Бенедикта ХVI. Как новый папа, принимая свой великий крест, сгорбился чуть не до земли, будто превратился в точку, слово, единую молитву под чудовищным грузом принимаемой им на себя ответственности...
РУКАМИ НЕ ПОТРОГАТЬ, СЛОВАМИ НЕ НАЗВАТЬ
И вот в чем мне видится главное различие между двумя лидерами христианского мира. Бенедикт в книге написанной им в 1968-м и своей энциклике 2006 года — это все тот же самый Бенедикт, разве что помудревший с годами. Кирилл же только за последние два месяца успел наговорить столько абсолютно противоположных вещей, что и всей адской канцелярии не разобраться за год.
(Например, чтобы заручиться поддержкой архимандрита Тихона (Шевкунова), Кириллу, выступая перед выборами в Сретенском монастыре, пришлось присягать на верность учению арх. Илариона (Троицкого), утверждающего «в своем замечательном труде «Христианства нет без Церкви»«, что на свете существует только одна-единственная Православная церковь, а католики и протестанты вовсе не являются христианами).
Конечно, во всем этом являет себя главный порок «официального православия», его «царский комплекс» — тотальное безоглядное лицемерие, особенно чудовищный опыт которого явил утонченно-адский эксперимент Сталина, известный как «Сергианство».
Вынув из мрака горстку иерархов, опутав их сетями роскоши и привилегий в вымирающей от голода стране, посадив в один тесный «аквариум» (где они были вынуждены постоянно улыбаясь друг другу, доносить и следить друг за другом), «лучший друг всех верующих» заставил их петь заздравные гимны антихристу, и в лицо тысячам мучеников распинаемой Церкви заявлять об отсутствии гонений…
По сравнению с этим, поистине, адским опытом русских иерархов и иудейские первосвященники, распявшие Христа, покажутся сущими детьми.
Воистину, самый страшный застенок по сравнению с этим покажется раем. Но ведь кто-то должен был взять на себя и эту «миссию»! (а ведь за это местечко в аду еще нужно было остервенело драться, грызя конкурентов). Люди эти поистине достойны самой острой жалости и самой сердечной молитвы. И есть ли такое сердце и такая молитва, которые могут их отмолить?
И сегодня, как видится, мы наблюдаем последнюю стадию развития этой смертельной болезни, этой роковой атрофии органа, которым слышится боль народа (да и вообще, что-либо человеческое). Болезни, уходящей глубоко в татарское иго, когда купленные привилегиями епископы, молясь за хана-царя, душили всякое народное сопротивление захватчикам, куя то будущее Русской церкви (да и России в целом), в котором мы благополучно и пребываем.
Конечно, Бог никогда не оставлял нас до конца (были у нас и митрополиты Филиппы и патриархи Тихоны). Не оставит, будем верить, и впредь. Но психологический портрет нынешнего патриарха, все ж очевидно ближе портретам узурпатора Годунова и великого гордеца Никона, результатом непомерной жажды власти и деятельности которых стали смута и раскол.
Потому и так тревожна сегодня Церковь. Потому и не получается у патриарха Кирилла походить на папу Бенедикта, хотя он и старается изо всех сил. Но ведь чтобы что-то дать, нужно это что-то сначала откуда-то взять. А откуда ж это что-то взять? Ведь кругом одно человеческое, слишком человеческое — и сверху и снизу… Разве что занять у нищего монаха Диомида, почетного местоблюстителя всех вдовствующих кафедр и бессменного патриарха всея РПЦ?
Ох, просветил бы Ты, наконец, наш разум, Господи…
О ЧЕМ ОН НЕ СКАЗАЛ?
Понятно это равнение на Бенедикта, это желание не ударить лицом в грязь перед заносчивым Западом… Мы, православные, чем мы хуже? Он — о любви, и мы — о любви…
Но, положа руку на сердце — зачем нам второй папа? Зачем миру еще один клон католицизма (к тому же ущербный и не жизнеспособный, ибо не признает ни этики, ни чести)?
Мир нуждается не в новом успешном католическом клоне, и не в «альтернативном папе», а в одном-единственном Православии как оно есть (Троицецентричном, в отличие от Христоцентричного Католицизма); в Восточной вере с ее глубоким мистицизмом, способной «низводить Бога на землю», и могущей одарить живой водой Духа слишком иссушенный и интеллектуальный Запад… А католики, в свою очередь, могли бы помочь нам обрести те этические основы, без которых наше родимое православие — что ведро без дна, сквозь которое пропадает втуне вся низводимая им благодать…
Не равнение и соревнование (догоним и перегоним) с Бенедиктом, а христианская любовь, о которой так много и подчас даже убедительно рассуждает Кирилл, могли бы еще спасти мир от тотального кризиса духа. Так, примерно, мне мыслится.
Кстати, о чем-то он все же забыл сказать. Ах да, вот о чем: любовь это постоянное самопожертвование.
Любовь нужно понимать «в смысле пути, постоянного исхода из замкнувшегося в себе «я» к его освобождению через самопожертвование и именно так — к обретению себя и открытию Бога: «Кто станет сберегать душу свою, тот погубит ее; а кто погубит ее, тот оживит ее», говорит неоднократно Иисус в Евангелиях… Он описывает этими словами … сущность любви и человеческой жизни в целом». (Бенедикт ХVI, энциклика «Бог есть любовь»).
