Последний год правления и жизни Леонида Ильича был странным. Казалось, что время было не властно над кремлевскими властителями. Что они будут всегда. Теоретически мы, конечно, понимали, что эти люди невечные, но ум отказывался верить, что что-то может быть по-другому. И вот тут-то началось то, что потом назовут ППП – пятилеткой пышных похорон.
Правда, еще до этого умер Косыгин, а премьером стал Тихонов. Он производил впечатление не просто очень старого, но еще и изможденного и больного человека, хотя пережил потом многих. Потом умер Суслов. Мой двоюродный брат при встрече похвастался, что день прогулял, т.к. их сняли с работы в НИИ, и они изображали «нескончаемый людской поток» у гроба Суслова. Хотя я могу ошибаться, и брат изображал «нескончаемый поток» (штамп советских СМИ) у какого другого именитого руководителя.
Но все равно все казалось незыблемым, настолько мы привыкли за эти годы к стабильно-скучному существованию в СССР. И вот как-то утром еду я в институт через Шереметьево. Там было такое кафе «Лена», небольшое кафе, оно находилось рядом с воротами, через которые выезжали все правительственные и иностранные кортежи. Рядом с этим кафе деревца росли, типа небольшого парка, там иногда люди выпивали портвейн, пиво и писали тут же.
Между прочим, мне только сейчас пришло в голову до какой степени Леонид Ильич и прочие руководители ничего не боялись. Вот тут тебе кафе «Лена», тут тебе этот парк и мужики с портвейном, но ведь не было какой-то избыточной и навязчивой охраны. Мы вообще никакую охрану не видели.
И это в то время, когда СССР оставался в головах людей «развитого мира» страшным и ужасным. До чего же паршивый пиар у нас был в те годы. Не видели, не понимали сильные свои стороны, не умели подать правильно.
Помню, как в том же Шереметьево наблюдал такую картину. Стоит «Волга» рядом с вокзалом. В машине сидит полковник-мент, рожа у него толстая и красная, и вообще по виду «мясник». И вот какая-то пара молодых иностранных людей буквально замерла. Молодой человек увидел мента и съежился, тихонько показывает на мента подруге. А мент снял в это время фуражку, видно плохо ему было с бодуна, и протер лицо мясистой рукой.
Иностранная женщина вслед за другом тоже замерла в сладком ужасе – они видели страшного советского спецслужбиста, они видели его именно таким, как их показывали в западных фильмах, этот живодер только что вышел из застенков и т.д.
Но вернемся к кафе «Лена», поскольку кафе это находилось рядом с вокзалом международного аэропорта, то там можно было нормально поесть, в отличие от советского общепита. Хотя и в советском общепите уже можно было кое-где поесть хорошо, но места нужно было знать. Вот «Лена» и была таким местом.
Ничего особого там не было, и, в общем-то, это была даже не совсем кафе (самообслуживание). Но там готовили фирменное блюдо – большой кусок мяса с жареной картошкой и капустой. Фишка заключалось в том, что это всегда был хороший кусок мяса. Стоило это недешево, но и не дорого, 80 копеек, на наши деньги примерно 80 рублей.
В советском общепите вторые блюда делали из очень странного мяса, как будто со всего мира отбирали жилистое мясо. Вот сейчас нас кормят часто всякой дрянью, но жевать это мясо вполне можно, а тогда купишь шницель или еще чего, а там одни жилы.
Короче, иду себе к этому кафе и вижу странность, стоит пара здоровых офицеров в армейских шинелях, но не просто здоровых, а огромных, т.е. рост где-то за два метра, лица зверские, ноги как тумбы, руки как шлагбаумы. И вот один офицер рукой указывал всем путь на переход, т.е. по той стороне, где была «Лена» идти запрещалось.
Люди без базара, но с большим внутренним любопытством ( все понимали что что-то случилось) шли по указанной стороне.
А в это время из ворот выезжал один черный «ЗИЛ» за другим. Вот какая была интересная страна! Два офицера перекрыли трассу! Сейчас бы там стоял полк ОМОНа.
И как-то я понял для себя, что умер Леонид Ильич. У меня никогда не было к нему злобы, все-таки то, что он сам незлой человек, чувствовалось. Но никогда не было уважения или каких-то других эмоций того же ряда. Леонид Ильич для меня был скорее атрибутом системы, чем живым человеком.
А в Москве люди уже во всю как-то озорно переглядывались. Потом Леонида Ильича хоронили, и показывали это два раза – был прямой репортаж, и потом вечером повторили. И в нашей студенческой компании я пошутил, что вот он нас столько лет мучил, а зато два раза показали, как его хоронят. Пошутил без злобы, а к слову, что ли. И тут же заметил на себе острый взгляд одного из студентов, про которого все знали, что он друг «органов».
И этот студент скорее для себя, чем для нас с некоторой досадой сказал, что это раньше за слова отвечали. А сейчас говори, что хочешь. Думаю, что он сказал очень большой комплимент в адрес именно Брежнева.
* * *
И вот генсеком избран Андропов. Хотите верьте, хотите нет, но народ НЕ ЗНАЛ, что Юрий Владимирович - еврей. И это при его вполне себе семитской внешности. Но мы-то, «бойцы русской партии» знали, что он еврей. И нам поплохело.
Но все равно, отношение к Андропову было двойственное, и сам он был непонятным человеком. Кто-то назвал его «двуликим Янусом». Будешь тут и двуликим, и трехликим от такой жизни. Скрывать всю жизнь, что еврей, делать карьеру в партии, которая проводила в жизнь политику государственного антисемитизма, и стать во главе этой партии в самый важный, переходный период.
Но это, кстати, лучшее доказательство того, что люди из высшего эшелона власти в СССР никакими антисемитами не были, они были реальные космополиты.
Как сейчас мы знаем, что Юрий Владимирович не просто так стал генсеком. За ним была, конечно, «контора», но самое главное, что за него была армия во главе с Устиновым. Альтернативой Андропову был лидер украинской компартии – Щербицкий.
Александр Иннокентьевич Байгушев рассказывает, что Андропов поработал и с окружением Брежнева, и с некоторыми лидерами русской партии. Он сказал, что власть Щербицкого будет означать то, что к днепропетровским хохлам добавятся еще и киевские.
А надо сказать, что у Щербицкого были шансы стать генсеком только в одном случае: если сам Брежнев при жизни поставил бы его на этот пост, а сам занял пост какого-нибудь почетного председателя партии. И вот здесь важна была позиция окружения Брежнева.
Интересное дело, власть в стране русская, а выбирать нужно между евреем и хохлом. Такой вот расклад был в политбюро. Русские балбесы как всегда не могли договориться между собой. Т.е. русские на самых верхах власти рассматривали угрозу себе не стороны чуждых хохлов, а чисто аппаратно – приедут, займут места, расставят везде свои кадры и т.д. А Андропов свой, московский.
Собственно, здесь мы видим основной источник проблем для русского народа, если говорить о последних пяти десятках лет. У русских не было своей элиты. СССР было государством русских, но у русских не было своей элиты.
Объяснялось это довольно просто тем, как был устроен СССР. Во всех союзных республиках были свои Центральные комитеты партии. В автономных то же были национальные органы власти. А в России не было своего ЦК. Соответственно просто не было кадров во власти, которые рассматривали Россию и ее интересы отдельно от СССР.
Это очень хорошо понимали многие русские патриоты. Упоминавшийся мною в предыдущем очерке Аполлон Кузьмин, предлагал упразднить все национальные ЦК и оставить только один центр в партии - ЦК КПСС. И когда говорят, что русская партия развалила СССР – это смешно. СССР развалили коммунисты, а так легко и быстро он распался благодаря гениальному Ленину, который продавил подобную национальную структуру страны.
Кстати, тот же Андропов, в качестве перспектив для СССР в кулуарах власти предлагал вообще отменить деление страны на национальные республики и ввести территориальное деление на штаты, как в США.
Надо понимать, как формируется администратор, управленец, аппаратчик. Он служит тому, что есть. Россия для администраторов и аппаратчиков не существовала. Был безнациональный Центр – Москва. Это был Центр всего СССР. Были различные области в России – от Калининградской до Мурманской, но глава любой области – первый секретарь обкома КПСС, подчинялся напрямую Москве – безнациональному центру. А глава любой области в «братских республиках» подчинялся своему первому секретарю. И в республиках была национальная элита, а в России не было.
То же самое с министерствами. Было, правда, правительство РСФСР, но оно ничего не решало, туда отправляли в ссылку. И были союзные министерства, которые рассматривали своим объектом опять же весь СССР, но никак не Россию.
И в головах управленцев России как бы не было. Украина была, и были чисто украинские проблемы и украинский менталитет, которым прониклись в свое время и Хрущев и Брежнев. И даже какой-нибудь Нененский округ был. Республики были потому, что существовала национальная номенклатура, связанная реальными интересами со своей республикой. А России «не было».
Не было русской номенклатуры связанной с интересами русского народа и России. Тот же Свердловский обком партии во главе с Ельциным считал себя частью СССР, а не России. Как и другие обкомы, на территории России.
С одной стороны, это лучшее доказательство того, что СССР был государством русских, и русские его так и воспринимали. Но с другой стороны, русские оказались без национальной политической элиты. Этнические русские у власти не связывали себя политически с русским народом. Они были готовы вникать в проблемы любого народа, кроме русского.
Тот же Аполлон Кузьмин рассказывал нам, как попал вместе с еще тремя лидерами русской партии на прием к Зимянину, могущественному секретарю ЦК КПСС, в войну белорусскому партизану, человеку порядочному и пр. И тот стал учить их жизни, протестовал против антисемитизма. И сказал следующее (цитирую Кузьмина): «Если слону наступят на ногу, он ничего не почувствует, а если слон наступит кому-то на ногу, тому очень больно. Россия – это слон».
Эта фраза гениально точно отражает настроения русско-советских управленцев, сформированных в СССР. Русские «большие» они не чувствуют боль. Именно под этим лозунгом проводилась политика и все последние 20 лет. Но русские чувствуют, еще как чувствуют, ксенофобия в России сейчас уже выше, чем в Европе в 2, 5 раза. Но нынешние управленцы, как и их советские не особо беспокоятся по этому поводу. И ничего не делают в этом направлении, ничего!
Это стереотип поведения советско-российской власти – русские все стерпят и утрутся. Доиграются они с этим стереотипом!
Но самое прикольное во всем этом то, что космополитическое руководство СССР само делало евреям так больно, что больнее уж трудно, и наступало им ногой на все лапы и органы сразу. И делали не по злобе, а чтобы каждый сверчок знал свой шесток. Последний политик, который любил евреев и использовал их – был Берия. После его уничтожения, политическая элита в СССР фактически закрыла евреям путь в политику и в КГБ.
Весьма выборочно подходили и к присутствию евреев и в других сферах общественной деятельности. И даже само слово «еврей» старались не использовать, это было вроде как неприличное слово. Это давление на евреев не было жестоким, но оно было постоянным. Евреи прекрасно понимали, что их дискриминируют. Евреи имели свою республику на границе с Китаем, куда они не стремились, но каких-то собственных сообществ по национальному признаку они создавать в СССР не могли. Даже иврит изучали подпольно.
Т.е. сбылась мечта Маркса, ненавидевшего еврейство, ставившего знак тождества между еврейством и торгашеством, и мечта Ленина, который не считал евреев нацией и выступал за ассимиляцию евреев.
Анекдотично, но факт. От национальной политики в СССР страдали русские, которые теряли свою субъектность и растворялись в СССР и евреи, которых принуждали ассимилироваться. Они это и пытались делать, записывались в паспортах русскими, скрывали иногда своих еврейских родственников и пр.
Но нельзя русских переделать в советских. Или в россиян. И нельзя ассимилировать евреев. Об этом, кстати, написал и Солженицын в свой работе «Двести лет вместе».
Человек, даже если он на половину еврей, все равно ощущает свое еврейство, как причастность к избранному народу, к чему-то фантастическому, от чего дух захватывает. Хотя эта причастность может стать и проклятием для этого же человека. Но эту причастность, еврей, чаще всего, ни обменяет ни на что.
А русские часто недоумевали во времена моей молодости, во всяком случае. Вот человек, он абсолютно русский по культуре, по воспитанию, но почему он при этом настаивает на своей особости? Не проще ему стать русским и не портить жизнь ни себе, ни нам? Мы же его примем именно как русского.
Мы тогда совершенно не понимали тогда еврейский менталитет.
Евреи в СССР катались как сыр в масле, отсутствие в политике и спецслужбах им компенсировали по полной программе, в работягах среди них ходили единицы, но при этом евреи чувствовали себя униженными и оскорбленными.
И вот тут вождей СССР трудно понять. Похоже, что они просто были дураками. Если для вас евреи – конкуренты, то вы все сделали правильно. Вы добились того, что евреи стали уезжать. Вы начали выдавливать их из СССР. И нужно было просто шире открыть ворота, еще как-то простимулировать бегство евреев, а уж стимулировать в этом направлении вы умели. Или, например, дать свободу эмиссарам из Израиля. Евреи, начиная с 1953 года к 1970 году уехали бы почти все, и нет проблемы.
Но когда евреи стали уезжать из СССР, то им пытались запретить это делать, их стали перевоспитывать, стыдить,- вы здесь все получили, вас бесплатно учили и воспитывали, вам все дали, ах вы неблагодарные!
И самое забавное, что мы, русские, воспринимали отъезд евреев как предательство. Особенно это касалось известных евреев. Уехало их, правда, мало, известных, но зато мы начали уже всех евреев считать предателями.
Так вот, первое что начал делать Андропов, это решать еврейскую проблему. Он создал «Антисионистский комитет». Тогда и долгое время потом, я думал, что было глупостью и показухой. Теперь я думаю, что евреи тогда получили публичную политическую «крышу». Андропов шел по пути Берия, который во время войны создал в основном из своих агентов антифашистский еврейский комитет. И тот стал довольно влиятельной силой. Во всяком случае, через него евреи могли лоббировать свои интересы.
Я думаю, что «Антисионистский комитет», который возглавил еврей, дважды Герой Советского Союза, генерал Драгунский постепенно тоже стал бы политической силой. И это, видимо, был только первый шаг в «еврейском» направлении.
Одновременно при Андропове началось давление на русскую партию, он прощупывал почву.
Зимой, после нескольких месяцев пребывания у власти Андропова, я помню встречу с Аполлоном Григорьевичем Кузьминым. Мы встретились у метро, вокруг были сугробы, много снега навалило, стоял мороз, мрачно светились желтые фонари, Москву тогда освещали очень скудно. Кузьмин сказал, что на него написали донос, по его данным кто-то из Высшей школы КГБ, написали еще при Брежневе, но во главе КГБ встал Федорчук и наложил на донос резолюцию, что криминала не видит.
С приходом Андропова на пост генсека делу дали ход, и Кузьмин ходил объясняться в горком партии Москвы. И еще он сказал, что людей в КГБ, которые его поддерживали, повысили, но перевели на должности, где они ничего не решают.
А я рассказал про друга моего отца Виктора Ивановича. Его теща, женщина пожилая, телевизор не смотрела, но как-то увидела портрет Андропова с его семитскими чертами в газете и в ужасе сказала зятю: «Витя, как бы он нас кому не сдал». Кузьмин засмеялся, на этом мы и расстались. А дело против Аполлона Григорьевича прекратили уже при Черненко.
И еще помню, как в Кремле Андропова поздравляли с назначением на пост генсека. Он встал, худой, больной и сказал застенчиво, что верен все тем же идеалам, которым был верен в юности. И это было сказано, по-моему, фанатиком. Конечно, он глава секретной службы, конечно, эти товарищи могут войти в любой образ. Но мое тогдашнее впечатление - я поверил ему, он говорил искренне.
Это же подтверждает в своих мемуарах Александр Николаевич Яковлев. Он пишет: «Андропов твердо стоял на позициях сталинизма…. И как большевик-догматик, он верил в утопию «рая земного». Комиссары в пыльных шлемах были для него идеалом, а Ленин – иконой». Но он дает Андропову и такую характеристику «люмпен в генсековском обличии». Хотя одна характеристика не противоречит другой.
Еще при Брежневе Юрий Владимирович Андропов наносит очень серьезный удар по русской партии, начал «дело русистов», когда потерял свой пост Сергей Семанов, он был ложно обвинен в антисоветской деятельности.
… И я помню такой эпизод. По ТВ показывали встречу Андропова уже генсека с канцлером ФРГ Колем. А напряженность в мире тогда достигла апогея, в Вашингтоне ястреб Рейган, в Европе начали размещать «Першинги», подлетное время до Москвы которых составляло, 8 минут, по-моему. Но Андропов уверен в себе, смеется, подавляет Коля.
* * *
И еще помню, как при Брежневе мы случайно подружились с компанией ребят нашего возраста, выпили, мы стали им рассказывать про масонов и евреев, которые управляют всем миром и Россией. И вот один из них говорит, что он сын очень высокопоставленного человека. Что все это ерунда, ребята, страной управляет Брежнев, нет никаких масонов и евреев у власти.
* * *
Но что успел Андропов? И что он вообще мог сделать? Создал Антисонистский комитет, выпустил водку андроповку, дрянную водку, дешевле обычной на сорок копеек, по-моему. И оставил о себе миф, как о сильном человеке, который многое мог бы сделать.
Нет, все-таки, это было уже не его время.
* * *
Страна ески не хотела никакого насилия. Хотя на первых порах организовать какую-нибудь диктатуру было бы несложно, настолько глубоко во всех сидел страх.
Помню, как в классе восьмом нас с Вовкой Медведевым послали от школы ходить по домам тех, кто не ходит голосовать и напоминать им, что скоро выборы. И вот приходим по адресу, там бабка в грядках стоит, мощно окучивает картошку, только тяпка мелькает, мы ее призываем голосовать, она из грядок отвечает, что некогда ей. Тогда я ей из хулиганских побуждений говорю: «Бабушка, если не придешь, тебя посадят в тюрьму».
Тяпка перестала мелькать, бабка тут же разогнулась, стала думать, потом сказала, что не посадят. В прошлом году она не ходила, и ее не посадили. Тут Вовка сказала, что тогда просто не заметили, а в этом году заметят и посадят. Бабка опять задумалась.
А мы ушли, оставив ее в этой задумчивости.
Но при всем этом глубоком страхе лимит на диктатуры Россия исчерпала. И менее всего это было нужно тем, кто управлял страной.
Реформы были неизбежны, и главный вопрос был даже не в том, какие это будут реформы, сколько в том, кто их будут проводить.
Андропов, а точнее Контора, отобрала к этому времени людей. Ибо все, кто оказался в Политбюро реформаторов, были близки к Андропову. Отобрали этих людей с любовью, как это любят спецслужбы, чтобы каждый нес какой-то смысл.
Когда я использую слово «отобрали», то имею в виду, конечно, не примитивные приказы Лубянки. Просто за этими людьми КГБ наблюдал всю их сознательную жизнь, потом их стал продвигать Андропов. Все эти люди не были ворами, все они были порядочные по тем меркам. И все были неглупыми.
Горбачев выделялся. Всю жизнь этот человек отработал в комсомоле, в партийных структурах, но он был совершенно не стандартным. Только его любовь поговорить выдавала в нем «комсомольца».
Тот же Ельцин во многом был стандартным первым секретарем обкома, хотя бы в привычках, в поведении. И он, забегая вперед, гораздо лучше воспринимался, он был своим для номенклатурщиков и для простого народа. Горбачев своим не был ни для кого в России. А вот на Западе его принимали за своего, под их стандарты он подходил.
Егор Лигачев – просто красавец-догматик. Честный, весь «вымытый» какой-то, будто только что из бани, аккуратный, чувствовалась в нем сила консерватора. И он был стандартным, и именно ему удалось склонить большинство в ЦК и Политбюро на сторону Горбачева, ибо Лигачев был для номенклатурщиков в доску своим. Только что слишком честным.
Рыжков - обаятельный, современный (по тем временам) директор огромного завода, тот, кого и хотели видеть вместо этих старцев люди во главе экономики.
Воротников – умница, партийный интеллектуал.
И к ним два незаурядных национала, для интернационализма – умный и обаятельный (тогда) Шеварднадзе, и курд Алиев. Алиев был, пожалуй, самый умный, потому что почти сразу после начала преобразований выступил против кадровой политики Горбачева. А по сути, против перестройки в том виде, в каком ее стали проводить.
В общем, «все они красавцы, все они герои», только чего делать – они не знали. И лучше бы, кстати, так и жили дальше, и им было бы хорошо, и стране нормально. Дожили бы до дня сегодняшнего и дождались бы, когда США развалились бы.
Но Михаил Сергеевич кипел энергией, он хотел созидания, хотел грандиозных реформ, хотел войти в историю человечества великим преобразователем, человеком, который остановит холодную войну, сделает СССР свободным демократическим государством.
Замечательные планы! Говорю это без всякой иронии. Холодная война уже не имела смысла для СССР. Русским не нужно было господство в мире. И внутри страны всем надоела игра по сталинским правилам, все уже переросли этот социализм, общество повзрослело.
Но у самого Горбачева не было никакого плана. И в Политбюро этого плана не было. И тогда Михаил Сергеевич нашел единственного креативщика в их среде, Александр Николаевича Яковлева, сосланного в Канаду послом. Точнее, нашел и вернул его еще Андропов, о котором так уничижительно пишет сам Яковлев.
Похоже, что Яковлева мало кто уважал и любил в той среде, в которой он прожил всю жизнь. Брежнев его считал чужим, «не нашим», Суслов иронизировал над Александром Николаевичем. Яковлев был умнее своей среды, талантливее, но его унизительно держали на должности исполняющего обязанности руководителя отдела пропаганды, не делая главным. А потом вообще хотели сделать ректором педвуза, но за него заступился Андропов и Яковлев оказался послом в развитой стране.
Есть ли в Яковлеве какая-то загадка? Думаю, что нет. Во всяком случае, после прочтения его огромной книги «Сумерки», которую он написал в возрасте 80 лет. Дело в том, что нельзя написать такую большую книгу о себе и не открыться до конца. Человек просто невольно проговаривается в этом жанре.
Для меня, очевидно, что Александр Николаевич очень хотел быть писателем, и видно много бумаги измарал совершенствуясь. Едва ли он писал стихи, как Андропов или Лукьянов, думается, что он пытался писать прозу, ибо его стиль, это стиль прозаика, а не пропагандиста.
Становление его характера пришлось явно на ХХ съезд, и он стал шестидесятником и так им и остался до конца жизни. У него все черты, все стереотипы этой братии. Все эти друзья плавно, но верно отошли от марксизма, и стали либералами-западниками, русофобами.
О чем бы ни писал Яковлев в своей книге, он, так или иначе, находит корень всех бед в самой России, «тысячелетней рабе». Он умудряется находить в истории России только черное. Вот он вроде ругает большевиков на чем свет стоит, но при этом пишет: «Генетическая линия уголовщины и безнравственности власти и толпы тянется из глубины российских веков…» Т.е. Ленин и его друзья всего лишь дали зеленый свет тому, что и так было у русских.
При этом Яковлев совершенно не знает русскую историю, как, впрочем, и все эти «образованцы», но как натура страстная он впитал во все фибры своей души патологическую ненависть к России.
Русофобия у шестидесятников была такая же иррациональная и сильная, как у патриота ненависть к евреям и масонам.
Даже когда Яковлев пишет о классической русской литературе, которая есть гимн русскому человеку, он умудряется делать такие выводы: «Наши классики любили свой народ, но «странною любовью». У Пушкина народ безмолвствует. У Достоевского – богохульничает и шизеет, у Толстого зверствует и лжет в миру, у Чехова – валяется в грязи и хнычет, у Есенина – тоскует...» Ну и так далее.
Когда это прочитает обычный человек, то он скажет, что автор просто идиот. Нет, не идиот, а шестидесятник, который усвоил главное – во всех бедах виновата «эта страна», и надо ее, наконец, переделать. А как ее переделать, чтобы она была хорошая? А выбить из нее все русское, ибо от русского и беда главная.
Т.е. для многих в русской партии главное - извести масонов и евреев, то для либералов-западников главное - извести вообще Россию, переделать ее так, чтобы ничего русского не осталось, ибо в русском все зло.
Именно на помощь своим братьям шестидесятникам-либералам пришел Яковлев в своей статье «Против антиисторизма», именно в их среде он хотел быть героем. И это прекрасно поняли его коллеги-бюрократы: Яковлев изменил их касте, душой он был с другими.
Но посмотрим поближе на нашего героя, обличителя русских пороков. Вот он дает характеристику Константину Черненко: «Как политик полуграмотный, постоянно нуждался в опеке… Стандартный тип бумаготворца, случайно вытащенного наверх Брежневым, как человек, даже на предательство не способный…»
Да, гениально сказано! Черненко, это такое ничтожество, что даже не предательство не способен. Такая фраза не может появиться случайно, даже если она вставлена для красного словца, писать так – это значит быть невероятным циником, каким Яковлев и был.
Или Яковлев пишет о Стукалине, что они друг друга «никогда не подставляли», стало быть, других Александр Николаевич еще как подставлял, и, видно, это была норма, если судить по его доносам на русскую партию.
В своей книге Яковлев много говорит о нравственности, о добре, о том, какой он гуманный и прочее. Но говорит он и самое главное о себе:
«Я уже писал о том, что меня без конца донимают вопросами, когда точно, в какой именно момент я изменил свои взгляды. Отвечаю, как могу… Я долго копался в самом себе, вспоминал многочисленные сомнения и разочарования, пока меня самого не ошарашил мой же вопрос, а были ли какие-то взгляды в их осмысленном виде? Речь идет, конечно, о господствующей государственной идеологии. И пришел к ясному ответу – у меня таких взглядов не было. Вместо них в сознании удобно устроился миф, что такие взгляды есть. На самом же деле эти взгляды носили виртуальный характер, они пришли из выдуманного мира и питались властвующими догмами и… страхом».
И здесь, Александр Николаевич, опять очень точен, он выражает психологию не только свою, но и 99% функционеров, которые пришли в «аппарат» еще при Сталине, потом пережили ХХ съезд. Правда, у него есть отличие от большинства этих функционеров. Одни из них были верны своей корпорации, другие были государственниками, и только ничтожная часть стала либералами, но именно они и стали осуществлять реформы в СССР.
Но те функционеры, для которых служба государству было главным делом все-таки поумирали к моменту перестройки, или их убрали на пенсию. А тех, которые остались, очень хорошо сказал Аполлон Кузьмин. Он рассказывал мне, как общался с ректором нашего института, тот хорошо относился к Аполлону Григорьевичу и по его предложение Кузьмина Ученый Совета выдвигал в Члены-Корреспонденты Академии Наук. Была у ректора какая-то простая русская фамилия, типа Иванов.
И я спрашиваю, у Кузьмина, имея в виду политическую ориентацию этого Иванова, бывшего партийного работника: «А он кто?»
И Кузьмин, мгновенно взбесившись, отвечает: «Кто он? Да полное «никто!»
Вот в этом и была беда и катастрофа России, что политическую элиту русских составляли люди с виртуальными взглядами или «полные никто». Марксистская идеология выхолостила из этих людей все русское, а взамен они получили либо либеральное, русофобское мракобесие, как у Яковлева, либо вообще ничего не получили.
Настолько же насколько Яковлев беспощаден к своим товарищам по партии, настолько же, насколько он не любит все русское и советское, настолько ему нравится Запад. Опять же типичная черта «шестидесятника-либерала». И премьер Канады Трюдо у него душка, и Тэтчер – солнышко в окошке и т.д.
И вот этот русофоб стал главным архитектором перестройки.
По началу, к нему были очень насторожены, никто не предлагал ему высоких постов. Но конструировать перестройку у Горбачева было некому. Перевелись социальные мыслители в верхах СССР. И не то чтобы таких людей нельзя было найти и создать команду, но тогда пошла бы «утечка». Горбачеву необходимо было, чтобы все шло от него.
И вот тут Яковлев в 1885 году присылает Михаилу Сергеевичу несколько страничек текста. (Яковлев публикует их в своей книге). А в них, господа, наша с вами судьба. Это план перестройки, какой она и будет потом от А до Я. И в этом плане было многое неплохо и правильно, демократизация, гласность, честные выборы хотя бы из двух кандидатов, невмешательство КПССС в судебные дела и прочее и прочее.
Хитрый Яковлев предлагает в итоге разделить КПССС на две партии, которые будут конкурировать друг с другом, на «прогрессистов» и ортодоксов». Тоже хорошо.
Но как можно было доверить русофобу, все это воплощать в жизнь? Ведь, по словам Яковлева Горбачев прекрасно знал и говорил о его предвзятости к русским патриотам?
В «перестройке» многое было неплохо задумано, но в исполнении Яковлева вся идеологическая машина в итоге будет направлена против русского патриотизма. Именно русский патриотизм шестидесятники-либералы считали главным противником. Именно ему он не оставляли никакого места в политической жизни.
Вот это и погубило и перестройку и государство. Русско-советскими патриотами было большинство русских. И они нормально бы восприняли преобразования и поддержали их, если бы не почувствовали, что именно по их чувствам, их эмоциям начали бить «перестройщики».
Как написала какая-то женщина в письме: «Господи, а нас все расстреливают и расстреливают».
У самого Яковлева кадров почти не было. Но из его книги следует, что он очень не любил разведку и контрразведку КГБ, но зато весьма заинтересовался по возвращению в СССР Пятым управлением КГБ, политическим сыском во главе с Бобковым. Очевидно, представления о прекрасном у Яковлева и Бобкова совпали, Филипп Денисович видно щедро поделился своими кадрами с Яколевым.
И началась бесовщина. Не случайно, хромого Яковлева называли «хромой бес».
Понятно, когда этнократии в бывших республиках СССР стали выстраивать свои новые государства, опираясь на русофобию, но ведь и в России новое стало утверждать себя за счет русского. С точки зрения либералов это было нормально. Они мочили русскую партию, как главного конкурента. Но они били по русскому патриотизму, а на русском патриотизме и держался СССР.
И потом, когда Горбачев стал недоумевать, почему народ его не любит, видно ему даже и в голову не пришла главная причина этой нелюбви. Начиная свои преобразования, он должен был обратиться к русскому народу и в нем видеть партнера. А Яковлев сделал русский народ предметом издевок и морального избиения.
«Россия – сука, ты за все ответишь» - написал в свое время один советский либерал.
Вот это и стало настоящим девизом перестройщиков.
