Честно говоря, мне прежде почти не доводилось писать о православии. Я всегда был и остаюсь атеистом. Ринувшиеся после 91-го в церкви толпы новообращённых вызывали горькую усмешку, а к попыткам отыскать национальную идею России в области религии я относился и отношусь с огромным скепсисом.
Вместе с тем, опыт моего общения с церковным миром хоть и ограничен, но ярок. И прежде чем перейти непосредственно к теме данной статьи, позволю себе небольшую преамбулу.
В октябре 2008 года я неожиданно получил предложение от редакции газеты «Завтра» взять интервью у отца Евстафия — священника, прогремевшего теперь на всю Россию. Информационный повод был более чем весомый: игумен Евстафий только что выставил в храме, настоятелем которого являлся, икону, на которой изображена святая, благословляющая Сталина.
Если бы я не знал Евстафия раньше, то был бы изрядно удивлён таким поступком, ибо большинство современных церковников проповедуют идеи покаяния за «безбожную большевистскую власть» и взвешенного отношения к советской эпохе от них ожидать сложно. Собственно, с того интервью в «Завтра» вся шумиха в федеральных СМИ и началась.
Но я был знаком с Евстафием давно — ещё с весны 2003 года, когда он по собственной инициативе собирал подписи прихожан в защиту ожидающего тогда судебного приговора лидера ныне запрещённой НБП Эдуарда Лимонова. Это было первое и, если не ошибаюсь, единственное публичное выступление священнослужителя в защиту самой преследуемой режимом политической организации.
Позже, где-то в 2004, в церкви о.Евстафия появилась икона солдата Евгения Родионова, замученного чеченцами в плену за отказ принять ислам под страхом смерти. Я специально поехал на неё взглянуть. Русский солдат нимбом вокруг головы был изображён в полный рост, в военной форме и автоматом на плечах. Это была первая в России икона солдата-новомученика.
И когда вечером 21 января я смотрел по ОРТ «Пусть говорят», где о.Евстафию приходилось отбиваться не только от велеречивого теле-батюшки Кураева, но и от целой своры вульгарных и примитивных антисоветчиков, то поймал себя на мысли: неспроста именно этот священник нашёл общий язык со многими нацболами.
Если бы его пример не был бы единичным, если бы он не являлся тем самым исключением в лоне РПЦ, которое как раз подтверждает правило, то, возможно, перспективы православной идеи выглядели бы более радужно, и данная статья была бы написана в несколько ином ключе. Но увы.
Постсоветская эпоха в нашей стране началась не только с буйства демшизы в столицах и антирусских националистов на окраинах, но и с буйства попов. О том, как вообще могла целая страна с высот десятилетий массового просвещения и научного знания так стремительно ринуться в омут дремучего мракобесия, разговор отдельный. Современную эпоху можно охарактеризовать не только как эпоху глобализации, но и как эпоху массового помутнения умов.
В России как в стране побеждённой, деградирующей и отброшенной куда-то в пучину третьего мира этот процесс виден наиболее рельефно.
Уже почти двадцать лет у нас повсеместно словно грибы после дождя растут церковные маковки, перезваниваются колокола, вьются вереницы бесконечных крёстных ходов и со всё большим размахом отмечаются религиозные праздники. Однако при этом трудно сыскать сейчас страны белее безнравственной во всех отношениях, чем современная РФ.
Мы занимаем одно из лидирующих мест в мире по количеству наркоманов и алкоголиков на душу населения, абортов и разводов, убийств и самоубийств. Беспризорников (в массе своей русских, разумеется) теперь в несколько раз больше, чем после Гражданской войны, и никакая «республика «Шкид» им не светит. Миллионы русских женщин «работают» в заграничных и отечественных борделях, и любая газета с объявлениями пестрит приглашениями на подобную «работу». И сидит у нас при суверенной демократии уже раза в два больше, чем сидело в 37-м, в разгар сталинских репрессий.
Собственно, «духовное возрождение» в рясах и с фальшивой позолотой крестов видится в неразрывной связке с такими зримыми чертами постсоветизма, как жёсткая социальная селекция — резкое расслоение на узкую прослойку сверхбогатых и прочую массу сверхбедных, массовая коррумпированность чиновничьего аппарата и глубочайшая этносоциальная депрессия народа. В общем, чем глубже и страшнее социальные язвы, тем громче колокольные перезвоны. Ренессанс религии в нашей стране свидетельствует не о пути к национальному спасению, а лишь о глубине той бездны, в которую провалилась Россия в последние два десятилетия. Это, кстати, тоже присуще странам третьего мира — забитое, униженное, нищающее население ищет отдушину в религии.
Впрочем, данная ситуация характерна не только для русских регионов России, но и для нерусских тоже. Скажем, в кавказских национальных республиках происходит примёрно то же самое: тотальное воровство правящего слоя, всеобщая коррупция всего и вся, преступный и властный беспредел, совершаемый под мелодию пятикратных азанов. И даже хуже, поскольку там религиозное мракобесие часто принимает откровенно средневековые формы. При видимом росте числа приверженцев ислама (в том числе в его самых радикальных формах) ширятся сети публичных домов, а пьянство, например, в сельских районах Дагестана, приближается к уровню русской глубинки. Можно подумать, что в нашем обществе, подобно поездам, идущим в разные стороны по соседним колеям, происходят диаметрально противоположные социальные процессы.
Но трагедия в том, что процесс-то, на самом деле, один — становление нового социума в условиях утвердившегося в России постсоветского строя.
Этот строй, безусловно, не является классически капиталистическим.
Ведь что такое капитализм? Это общественно-экономическая формация, основанная на частной собственности на средства производства и эксплуатации наёмного труда капиталом. Здесь я намеренно использую марксистские определения, ибо других, более точных и ёмких никто пока не сформулировал. Наличие большого количества мелких и даже средних частников не должно вводить в заблуждение. Олигархические группировки, владеющие крупными промышленными предприятиями и сросшиеся с государственным аппаратом, классическими частными собственниками не являются. Природа обретения ими этой собственности и законы их функционирования далеки от подлинно капиталистических.
Несмотря на непрекращающиеся разговоры о суверенной демократии и интеграции в цивилизованный мир, природа установившегося в России социального строя смахивает, скорее, на феодальный. Только, конечно же, не на классический средневековый и аграрный, с рыцарями на конях и крестьянами на полях, а на современный и сырьевой, с госчиновниками-олигархами в советах директоров крупнейших компаний. На уродливый и анахронический феодал-капиталистический гибрид.
Ведь главным идентификационным признаком феодализма является наличие феодальной собственности, являющейся монополией господствующего класса на основные средства производства. Кто является господствующим классом в РФ? Чиновники, в первую очередь. Поскольку в современной России основными средствами производства являются сырьевые предприятия (остальные по большей части уничтожены), то и этот неофеодализм носит сырьевой характер. И владеют ими чиновничье-олигархические группировки, чья собственность возникла в годы «Большого хапка» и основывается, во многом, на внеэкономическом принуждении, на административном ресурсе.
Если одним из основных лозунгов советской эпохи было стремление к светлому будущему, над чем так злобно издеваются либералы и антисоветчики всех мастей, то лозунгом современной России впору провозгласить иной постулат, диаметрально противоположенный по смыслу: назад, в средневековье! Да-да, именно туда, в пучину тёмных веков. Наличие большого количества офисов с компьютерами не должно вводить в заблуждение.
И то, что РПЦ — организация, не только угодливо-сервильная по отношению к Кремлю, но и, в сущности, феодальная — нынче обласкана властью, весьма характерный показатель Русская православная церковь сейчас настырно стремиться занять то место, которое занимала до 1917 года. Местечко это, надо сказать, довольно тёплое и хлебное — выступать в роли фактической религиозно-идеологической подпорки власти. В случае избрания на Поместном соборе Патриархом митрополита Кирилла стоит ожидать заметного усиления этой тенденции. Тем более, что он — единственный из числа высших церковных иерархов — высказывался по поводу оппозиции в России вполне конкретно. При частичном возрождении общественных отношений, близких к феодальным, логично и возрождение религии эпохи феодализма. Рыбак рыбака видит издалека.
Впрочем, здесь слово «возрождение» уместно было бы взять в кавычки. Что можно считать подлинным возрождением? Массовое обращение русского народа в православие не только по формальным признакам (мода на крещение, венчание, поедание куличей и т.д)., но и внутренне, по сути, то есть ведение образа жизни, предписанного религией. Но ведь этого-то как раз и не происходит! Да и не может происходить, ибо сам образ жизни современного среднестатистического россиянина очень далёк от православного идеала.
Вывод напрашивается сам собой: религиозный человек — необязательно нравственный, а нравственный — далеко не всегда религиозен. Разговоры о том, что, мол, высокая нравственность народа на Руси немыслима без православия, надо относить к категории идеологического шулерства. В дохристианские времена у русских с нравственностью и общественной моралью было всё в порядке — их честности и бескорыстию поражались иностранные путешественники. Да и атеистический СССР в этом плане был не чета современной России.
Разумеется, нельзя отрицать вклад христианства в становление русского государства. Оно прививало людям определённую систему ценностей, которые были, в целом, вполне здоровыми. Одновременно оно являлось важным инструментом государственной политики и краеугольным камнем государственной идеологии времён монархии. Но, в целом, русская государственность и русская культура хоть и впитали в себя многое из православия, но не сводились к нему. А вот этого-то искатели национальной идеи в церквях понять и не хотят.
Примером настоящего религиозного ренессанса, ставшего национальной идеей целого государства и народа, может служить хомейнистский Иран. Но это ислам, это вообще разговор особый.
Русское же православие подлинно объединяющей национальной идеей объективно стать не может. Хотя бы потому что, в общем-то, не способно или мало способно дать симметричные ответы на масштабные и глобальные вызовы XXI века. Для того, чтобы русский народ действительно проникся религиозным духом, одной лишь пропаганды поповщины, хоть и помноженной на всё понижающийся интеллектуальный уровень населения, мало. Для того, чтобы по-настоящему, а не поверхностно и мнимо воцерковиться, нашему народу сперва надо деградировать до уровня этак XVII-XVIII века. Но с сознанием XVII века нечего делать в веке XXI.
Когда некоторые ура-патриоты пускают радостные слюни при виде толпящегося в церквях народа (преимущественно женского пола, но это так, к слову) становится грустно. Ведь сегодняшнее православие призывает не к социальной активности, которая необходима и без того инертному русскому народу как воздух, а к глубокой социальной апатии, бегству от реальности в дурман религиозных мифов. И именно поэтому оно обласкано государством: что при Романовых, что теперь. Стояние в церквях со свечками и участие в крестных ходах — это лишь видимость консолидации. Настоящая консолидация должна побуждать к действию.
Чему радоваться? Тому, что миллионы надломленных, отчаявшихся, теряющих внутренний духовно-нравственный стержень ухватились за православие как утопающие за соломинку? В сущности, это стихийная, зачастую истерическая реакция многих и многих людей, обнаруживших, что никаких прочных моральных устоев и ценностей, понятий о добре и зле в постсоветской России не существует.
В чём-то этих людей можно понять. В условиях острого кризиса практически всех идеологий в современной России религия даёт ощущение некоторой духовной альтернативы. Но именно ощущение. По сути, уход в религию — это, скорее, попытка бегства от самого себя, стремление отыскать в бушующем вокруг океане социальной мерзости некий мистический спасительный островок с поющими ангелами.
К этим людям, скорее, применим исламский термин «мунафики», то есть, лицемеры — люди, лишь формально следующие внешней, обрядовой стороне религии. По аналогии с мунафиками в православной среде в последние годы появилось такое понятие как «захожане». По сути, эта вся та львиная доля современных прихожан, которые носят крестики на шеях, ныряют в крещенские проруби и тащат в церкви крестить детей, повинуясь общей моде. При этом образ жизни большинства из них далёк от пути, предписанного религией.
Мне могут возразить: а как же ислам? Почему же он в таком случае может выступать в роли консолидирующей идеи для целых народов, а православное христианство нет?
Здесь всё не так просто. Многое, если не всё, упирается в саму природу этих религий, в их догмы. И в этнические стереотипы народов, их исповедующих. Скажем, ислам объективно более воинственен, более резок и нетерпим к инакомыслию, нежели современное христианство и православие в том числе. В православии, например, отсутствуют понятия идентичные «джихаду» или «Дар-аль-харб» («Земля войны») у мусульман. В нём нет и аналога шариату, то есть фактическому своду строгих и нерушимых законов, регламентирующему все стороны жизни человека и обязательному к исполнению.
С исламом в России ситуация вообще сложная. Внутри него идёт ожесточённая борьба за умы между тарикатистами и суфиями (так называемыми «традиционными») и салафитами, более известными обывателю как ваххабиты. Наиболее рельефно она просматривается на Северном Кавказе, в Ингушетии, Чечне и Дагестане. В «Стране гор» так и вовсе вылилась в гражданскую войну, помноженную ещё и на без того острые этносоциальные противоречия.
Кстати, «традиционные» от идеи джихада вовсе не отказываются — просто политкорректно замечают, что для его объявления нет достаточных оснований (пока!). Но как я уже писал в одной из своих предыдущих статей, пропаганда любой разновидности ислама ведёт фактически к созданию некоего поля отчуждения от России и светских устоев, что чревато тяжкими последствиями в будущем. Если «традиционные» сейчас выражают полную лояльность местными властным структурам и получают за это от государства поддержку, то это не означает, что так будет всегда.
Но главное здесь в другом. Мусульманский мир ментально застыл в средневековье. И с тех пор внутренне совершенно не развивался. Его современное видимое наступление на Европу обусловлено, в первую очередь, не изысканием и задействованием неких скрытых ресурсов, а перерождением самой европейской цивилизацией, победой в ней западнизма как социального строя с господствующей либеральной идеологией. В принципе, исламскую цивилизацию вполне можно назвать завершённой. Она способна перенимать и использовать технические новшества, созданные не ею, но к внутреннему перерождению и реформации, к цивилизационному развитию, видимо, не способна. Здесь можно вспомнить героя Арсеньева Дерсу-узала, который бил из ружья белку в глаз, но ни сам, ни его соплеменники — вообще-то по своему мировоззрению люди каменного века и первобытнообщинного строя — изготовить такое ружьё, равно как и любое другое огнестрельное оружие были не способны.
Исламский мир не знал ни реформации по примеру Европы, ни эпохи Великих географических открытий, ни научно-технической революции. Он не рождал великих мыслителей и великих идей, переворачивающих мир. Авиценна и Омар Хайям остались в далёком прошлом. Тогда, когда очевидно и закончила своё формирование исламская цивилизация. Внутренне, ментально она застыл ещё много веков назад. И современные исламские обновленцы-ваххабиты, что характерно, зовут как раз таки не вперёд, а назад, к раннему, «чистому» исламу VIII века времён Мухаммеда.
Если огрублять, то можно сказать следующее. Человеческое общество, проделавшее длинный путь развития, совершившее революцию внутри себя, расщепившие атомное ядро, полетевшее в космос и клонировавшее живой организм объективно не может само вернуться обратно к средневековым представлениям о загробной жизни и бессмертной душе. Если они и появляются, то являются одним из побочных следствий совершённого гигантского цивилизационного скачка, ибо любой процесс диалектичен. Прогресс науки зачастую оборачивается и прогрессом мракобесия среди обывателей.
А вот человеческое общество, которое не знало ничего этого, отстранённо наблюдая за всем со стороны, которое за полуторатысячелетнюю историю внутренне никак не менялось, такие представление разделять может вполне искренне. Просто потому, что в отличие от европейцев никогда от них и не отрекалось.
Кстати именно эта завершённость и ортодоксальность в чём-то роднит православие с исламом. Православие как самая ортодоксальная, восточная ветвь христианства тоже в какой-то степени была тормозом в развитии России. В общем-то, все наши успехи были не благодаря, а, скорее, вопреки ему. Россия тоже не пережила этап религиозной реформации. Раскол XVII века имел скорее иррациональные корни и затрагивал внешние, обрядовые, а не глубинные элементы вероучения.
У нас вплоть до 1917 года, несмотря на техническое развитие, сохранялись средневековые, по сути, феодальные порядки, которые в виде диких анахронизмов прорастают и теперь. Идти с православием в качестве национальной идеи в XXI век — это всё равно, что на телеге в космос лететь.
Разумеется, заниматься откровенным богоборчеством по примеру больашевиков 20-30-х годов глупо. В первую очередь, потому что религия имеет, прежде всего, психологические корни. В человеческой психике присутствует иррациональное начало, которое и является источником зарождения религиозных представлений. И в каких-то формах религия будет существовать всегда. В сущности, представление о боге — это ведь идеализированное представление человека о самом себе. Вот только не стоит увлекаться этим идеализированием.
Идеология русского будущего должна иметь, в целом, материалистический, научный взгляд на мир. А-то современная русская мысль так и топчется на месте, то перепевая на новый лад охвостья западных, во многом, устаревших идеологий, то пытаясь изыскать некие ресурсы в православии. Многие годы ищет, только воз и ныне там.
Общественная идея, способная консолидировать наш народ, объективно вынуждена быть глобальной и претенциозной в силу того, что вызовы, брошенные России, тоже не менее глобальны. И местечковость, буржуазность или религия не смогут быть адекватными ответами на них.
