Выдающийся русский историк Аполлон Григорьевич Кузьмин являлся одной из ключевых фигур русской партии. Он был не только историком, но и социальным мыслителем, что было редкостью для русской партии.
Дело в том, что лидеры русской партии в основном имели «литературное» происхождение, это были писатели, и Союз писателей России стал фактически центром русской партии. Среди патриотов были и другие люди искусства - художники и музыканты. Интеллектуальными центрами русской партии стали литературные журналы «Молодая гвардия», «Наш современник» и «Москва».
Если порассуждать – хорошо это или плохо, что так получилось, то разговор этот бессмысленный. По-другому оно получиться не могло. Всякое реальное инакомыслие в области политики каралось в СССР тюрьмой. Всякое инакомыслие в области общественных наук было просто нереальным, спорить можно было в рамках «марксизма-ленинизма», а вот сфера искусства давала некий простор.
Изначально советская литература строилась по образцам классики, где для отрицательного персонажа допускалась «его правда». А без этого, собственно, литературы не бывает. И даже когда Сталин выговаривал Шолохову, что у того лидер белого движения генерал Корнилов в «Тихом Доне» получился фигурой положительной, Шолохов ответил, что Корнилов был честным человеком. Сталин взбесился и заявил, что честный человек не пойдет против своего народа и пр.
Но ведь в «Тихом Доне» не только Корнилов честный человек, там большинство образов казаков и белых выписаны с явной симпатией, а часто с уважением и восхищением. А вот среди красных шолоховской симпатией наделены немногие. Главный «красный» персонаж Михаил Кошевой к концу романа просто стал поддонком и стукачем.
Для художника на первом месте – эстетика. Художник смотрит на мир с точки зрения – красиво это или отвратительно? Именно эстетические пристрастия отторгли значительную часть русских писателей от советской власти. Чтобы принизить этих писателей, их стали называть «деревенщиками». Типа того – «эх, деревня».
Этим писателям с детства внушали, как и другим советским людям, что русское прошлое, это нечто омерзительное, что это «проклятое прошлое», что главная цель - от этого проклятого прошлого перейти к светлому будущему. И вот эти люди приехали в советские города, в советские общежития, столкнулись с советской действительностью, и у них на эстетическом уровне возникло отвращение к этой действительности.
И у них появился вопрос – а чем, собственно, плоха русская деревня? Чем плохи были люди в этой деревне, чем плохи были отношения между этими людьми? Разве советская власть дала нечто лучшее? Не дала. Тогда зачем нужно было разрушать «проклятое прошлое», если оно, как минимум, было не хуже?
На самом деле, реакция писателей деревенщиков на советскую власть и советское бытие, это реакция людей, которых просто обманули. Будучи детьми, они верили в сказку о прекрасном будущем, ради наступления которого, нужно было разрушить свою страну, свои храмы, свой быт, а за это всего получить ключ, как получил его Буратино, открыть дверь и войти в чудесный мир.
Дверь открыли, а за ней увидели хари советских обывателей, советских начальников, увидели неравенство, несправедливость. Плюс к этому увидели в качестве учителей жизни кучу инородцев, которые продолжали ненавидеть «проклятое царское прошлое», а на самом деле ненавидеть Россию, которая и была виновата, по их мнению, в том, что инородцы не стали счастливыми.
Отсюда более или менее осознанное восстание деревенщиков против советской власти, отсюда их покаяние. На основе чувства вины перед Россией, которую и они предавали, участвуя в «строительстве коммунизма», возникла идеализация русской деревни. Русская деревня, откуда были родом эти писатели, уже представала прекрасной и чудесной, уже она была «коммунизмом».
Советский город нес одиночество, неустроенность, тоску и алкоголизм, а в прежней русской деревне был коллективизм, был «мир», была душевность. И прежняя деревня не пила «по-черному». Деревенщикам стали говорить: «Ну и возвращайтесь в свою деревню, пашите, сейте, доите коров, почему же вы все норовите пролезть в Москву?
Часть деревенщиков, к их чести нужно признать, в Москву не лезли особо. Переболев Москвой, они возвращались в свои областные города, летом жили в своих деревнях. Но разве дело в этом? Их «возвращение», а вместе с ними и наше возвращение состоялось не банально в свою деревню, а в свой русский мир.
И эта была действительно революция в сознании советских людей. А, скажем, книга Василия Белова «Лад» - это просто симфония народной жизни. Книги Виктора Астафьева – это книги очень большого писателя. Среди деревенщиков были талантливые люди, они переворачивали душу своими книгами. В том же Валентине Распутине или в Василии Шукшине стали искать учителей жизни. Скажите, что делать, как жить дальше?
Но вот это – «как жить дальше» уже не к писателям, это к политическим мыслителям и политикам. Среди этой блистательной плеяды писателей оказался и Аполлон Григорьевич Кузьмин, историк, лучший на тот день знаток летописания Древней Руси. Я, честно говоря, не знаю историю его знакомства с патриотическими писателями, как он попал в компанию литературных патриотов, но он стал членом редколлегии «Нашего современника», и в полной мере участвовал в тогдашней деятельности русской партии, был одним из ее лидеров.
* * *
Не так давно я прочитал несколько строчек в интернете об Аполлоне Кузьмине, что это был «наш человек», борец с евреями и масонами. Да нет, ребята, Кузьмин был не ваш. Аполлон Григорьевич Кузьмин был, прежде всего, широко мыслящим человеком, он был очень умным человеком. Он любил дискуссии. А для вас же дискуссии невозможны – всякий кто говорит и думает не то, что думаете вы - враг и криптожид.
И я помню, когда году в 1992 мы с Кузьминым общались, он с недоумением сказал о том, что вот выступал перед патриотической молодежью. А эта молодежь была уже выучениками одного фюрера. Аполлон Григорьевич начал мыслить широко обобщая, и наткнулся тут же на непримиримое, злобное и тупое неприятие. И он с удивлением спросил: «Откуда это у них?»
Это, конечно, советский стиль, типичный стиль борьбы русской партии и либеральной партии в 70-е годы. И часть нынешних молодых, русских патриотов зачем-то сохранила слабые стороны тогдашней русской партии, но утратила сильные ее черты.
В 70-е и 80е годы до «перестройки» в условиях несвободы политические ресурсы были ограничены. И русская партия, и западники апеллировали к власти. Они не старались убедить в чем-то друг друга, они «мочили» друг друга. Русская партия обвиняла западников в пособничестве врагам СССР, западники обвиняли русскую партию в антимарксизме, шовинизме и антисемитизме.
Борьба эта была грязная. И другой она быть не могла. Но при этом бойцы русской партии еще не прочь были наговаривать друг на друга, друг в друге искали «криптожидов» и т.д. Самая большая дискредитация в среде русской партии - это объявить человека евреем.
И, Боже мой, кто только не попал в разряд евреев! Русские «бойцы» сами себя обделяли, называя евреем, скажем, великого режиссера Тарковского или великого музыканта Ростроповича. Ведь еврей - это враг. И они делали врагами десятки известных и талантливых людей, которые были патриотами России.
Ростроповича незадолго перед смертью в какой-то русской провинциальной газетенке назвали «жиденком», он рассказывал об этом сам, чуть не плача, после чего было его заявления, что он не будет больше давать концертов в России.
Я даже не про то, что ни Тарковский, ни Ростропович евреями не были. Я про мелких и злобных людишек, для которых весь мир – враги, но при этом они говорят о себе, что они борцы за русскую идею.
Любопытно, что сами лидеры русской партии почти все побывали в «евреях». Кожинову все время пихали в нос его жену еврейку. Русский человек - Шафаревич слыл строго евреем из-за своей фамилии.
Вся эта манера дискредитации «по-советски» имеет понятные корни. Почитайте обличительные статьи или «открытые письма» советских времен. Вся их манера была построена на том, чтобы дать понять – мы имеем дело не с человеком, который ошибся, мы имеем дело не с оппонентом, а мы имеем дело с врагом государства.
Вот мы это написали, раскрыли глаза государству, а теперь уж пусть государство поступает с врагом так, как он этого заслуживает.
«Разоблачения», которое так усердно практикуют некоторые нынешние «патриоты», - это типичный советский стиль. Раньше только термины были другие, «враг народа», например. Эти «разоблачения» уже и в 70- 80-е годы особого успеха не имели.
Не разоблачать чужих, а хотя бы поддерживать своих, вот на что ума бы нашего хватило. Хотя бы своим дать тепло, чувство локтя, хотя бы в свой круг внести отношения товарищества и чести. Сделайте все это и увидите, что вы станете сильными, а враги ваши слабыми.
И на вопрос – что сделать, чтобы победить? Для русских патриотов ответ один – станьте приличными людьми хотя бы по отношению друг к другу.
Во многом истеричный поиск врагов идет от комплекса неполноценности.
Лет пять назад я услышал от одного журналиста о нашем общем товарище, природном русаке, что он еврей. Я спросил, с чего он это взял? В ответ прозвучало – разве русский может с нуля создать свой собственный журнал и сделать его процветающим. Хороший аргумент?
* * *
Русские в СССР, с одной стороны, очень гордились своими достижениями, своей великодержавностью, а с другой стороны, были крайне не уверены в себе, в своих силах, заведомо ставили себя ниже прочих. Эту особенность русско-советских людей заметил Сталин. И именно эту черту он собирался вытравить из русских, о чем и сказал одному из зачинателей кампании по борьбе с космополитизмом Симонову.
По плану Сталина русские должны были господствовать не только в СССР, но и во всем мире. А как с такими чертами можно господствовать?
Интересно, Сталин сам понимал, что именно советская власть «вывела» такой тип русско-советского человека? В разговоре с Симоновым он все валил, как он выразился, на «иностранцев-засранцев», которые правили бал, начиная с Петра.
Но к 1917 году комплексы перед иностранцами были вполне изжиты в России, оставалась заслуженное уважение к Западу, но не более. Русские западники хотели первенствовать в западном мире, а не пресмыкаться перед ним.
А вот с победой большевиков началась долбежка - русские отсталый народ! Проклятый царский режим затормозил развитие России! Вся история России преподносилась, как череда глупостей, ошибок и преступлений. Откуда это шло? Из работ Маркса, Энгельса и Ленина. В их представлении Европа была прогрессивной, а Россия отсталой и реакционной. А вся идеология и пропаганда в СССР выстраивалась на работах «классиков».
Или тезис самого Сталина, что Россия отстала от передовых стран Запада на пятьдесят лет. Вне зависимости от контекста сказанного, это просто отпечаталось в мозгах советских людей как дважды два четыре, разбуди и сейчас советского человека ночью, он тебе тут же вспомнит эту фразу Сталина.
И сам Сталин через двадцать лет после того как он это сказал, столкнулся с плодами дел своих. Он увидел русских неуверенными в своих силах, слабыми, убежденными в своей второсортности. Сталин рассказал Симонову, как наблюдал общение крупного русского ученого с второсортным западным ученым, и русский егозил перед западным только потому, что тот западный.
Но ведь вся советская печать «егозила» перед Западом и втаптывала в грязь русское вплоть до конца 30-х годов. Взять ту же серию ЖЗЛ, в ней рассказывалось в основном о западных великих людях, только с началом войны вспомнили о русских.
Какое стереотипное восприятие русского человека своей истории было уже в сталинские и послесталинские времена? Вечно отсталая страна, в которой было два героя – Иван Грозный и Петр I, которые тянули страну вперед, ломая все устои и традиции, не считаясь с жертвами. Страна рабов, в которой были крестьянские войны, и здесь опять же было два героя – Степан Разин и Емельян Пугачев.
Ну и поскольку СССР был в окружении врагов, допускались еще герои среди полководцев – Невский, Суворов, Кутузов. Все остальное – дикость и мрак, постоянная отсталость.
Московская Русь отставала от стран Запада, романовская империя отставала.
* * *
И вот какой сюрприз! Кто бы мог подумать? Сталин готовил Россию к схватке за мировое господство, русский народ показал себя в войне, как «самый великий народ» по словам самого же Сталина, а в народе царит культ Запада. В среде интеллигенции царит культ Запада. Откуда же он, интересно, взялся?
Вот тогда Сталин сам на себе ощутил двойственную природу СССР. Он начал кампанию по борьбе с пресмыкательством перед Западом, но дело обстояло гораздо хуже, чем просто зависть к Западу со стороны советских обывателей. И Сталин понимал это. Перед смертью на последнем Пленуме ЦК КПСС он обрушивается именно на лидеров КПСС (выбрал Молотова и Микояна) с обвинениями, что они капитулируют перед Западом.
Вот как пописывает его выступление участник Пленума Константин Симонов: «И тон его речи, и то, как он говорил, вцепившись глазами в зал, - все это привело всех сидевших в зале в какое-то оцепенение. Главное в его речи сводилось к тому, что он стар, приближается время, когда другим придется делать то, что делал он, что обстановка в мире сложная и что борьба с капиталистическим лагерем предстоит тяжелая, и что самое опасное в этой борьбе дрогнуть, испугаться, отступить, капитулировать…»
Сталин был революционером, бесспорно, был ленинцем настоящим, не формально усвоившим метода Ильича, но Великая Война, также бесспорно, дала ему главный урок – в этом мире борются друг с другом не идеи, а народы. Трансформация СССР в государство русских происходила объективно, но Сталин и сознательно действовал в этом направлении.
Но как совместить не совместимое – интернационализм марксизма и национальный характер государства? Как приспособить марксизм для нужд этого государства? Сталин вплотную подошел к решению этих проблем, он переиначивал мировую историю, в восприятии истории русскими он пытался уже Россию сделать центром мира.
Понимал ли он, что дальнейшее успешное существование сверхдержавы невозможно без отказа от марксизма-ленинизма?
Трудно сказать, вроде как политик такого масштаба не мог не понимать. И борьба с безродным космополитизмом, это борьба, конечно, с марксизмом, ибо безродный космополитизм и был идеалом для Маркса и Ленина. Они были «людьми мира» и всех такими хотели сделать.
Но вот после Сталина точно не понимали, не понимали этой двойственной природы СССР. Не понимали, что вообще такая проблема есть.
* * *
Аполлон Кузьмин был тем мыслителем, который пытался примирить марксизм и русский национализм. Т.е. сознательно он такую задачу, наверное, не ставил, но именно такими выглядят его попытки из дня сегодняшнего.
Я здесь хочу оговориться, что пишу о своем восприятии Кузьмина. Оно у меня субъективное, и другим быть не может.
Кузьмин с самого начала учил нас культуре дискуссии. На первой же лекции он сказал нам, «что вот говорят, что истина «лежит» между двумя спорящими. Это не так, между ними лежит проблема».
Для Кузьмина в марксизме главное заключалось в методе познания действительности. Дело в том, что Кузьмин работал с летописями, и его практика показала, что метод здесь очень важен. От того, как ты подойдешь к этому делу, и зависит результат. Его привлекала диалектика - чтобы понять происходящее, явление нужно рассматривать в развитии и во взаимосвязи с другими явлениями.
Как историк он это прекрасно понимал и принимал. Но он в упор не видел, что его коллеги-историки используют диалектический, марксистский метод в деле написания своих книг. Вокруг все только и трещали о марксистко-ленинском познании действительности, но в реальности такого метода в гуманитарных науках просто не было.
Как писали тогда книги советские историки? На какую тему бы не писал историк, он был обязан ссылаться на Маркса, Энгельса и Ленина. Подбирался хоть какая подходящая из цитат из «классиков», ее всовывали во введение книги, а потом и в послесловии какие-то цитаты приводили. Т.е чаще всего цитаты использовали в виде мантр.
Учитель самого Аполлона Григорьевича Кузьмина академик М. Тихомиров марксизм, по словам Кузьмина, ненавидел, и когда слышал слова «классовый подход» орал как резанный и просил «при нем не выражаться неприлично». А про себя Тихомиров говорил с гордостью, что он типичный буржуазный историк.
Но и у тех историков, которые вроде бы были марксистами, история тоже писалась буржуйскими методами. Бралось какое-то явление и просто описывалось. Тут же звучали мантры про классовую борьбу, интересы трудящихся, рост производительных сил, но к самому тексту они отношения не имели.
Поскольку в марксизме экономика первична, то защищались тысячи диссертаций примерно на такие темы: « Монастырское хозяйство такого-то монастыря в 17 веке».
Был талантливый, но странный историк Покровский, который написал историю России с точки зрения марксиста и получился полный бред, от него отказались даже в СССР.
С одной стороны, отказались от прежней исторической науки, с другой стороны, используя марксизм, получили нечто низшее по качеству. История просто подгонялась под схемы «роста производительности труда» и классовой борьбы.
Хорошие историки сами это понимали. Помню, как перед нами на первом курсе выступал старый доктор исторических наук, и сказал с горечью, что советская историческая наука не достигла тех вершин, которых достигла наука буржуазная. Так что надежда на нас.
Справедливости ради нужно сказать, что экономический и вульгарно-социальный подход к истории стал популярен еще до революции. Но этим бы переболели, а так у нас «нет истории» до сих пор. У нас очень мало серьезных работ по ключевым событиям и фигурам русской истории до сих пор. И русскую историю только начинают писать.
Кузьмин прекрасно все это чувствовал уже в 70-е годы прошлого века. Он понимал, что начинать преобразования в той системе гуманитарных наук нужно с философии. Он говорил, что нельзя делить философию на диалектический и исторический материализм, ибо исторический материализм тоже диалектический. Он видел бессмысленность советской философии, где все переливалось из пустого в порожнее. И кстати, если крупные историки в СССР были (в основном с дореволюционным стажем), то крупных философов просто не было.
Аполлон Григорьевич предлагал, чтобы кандидатские и докторские работы философы защищались бы в сфере «конкретных» наук. Т. е. философ должен был писать свои работы, основываясь не на абстракциях, а на конкретном материале, хоть на историческом, хоть на данных физики или химии.
Философы должны были дать передовой метод познания действительности.
А в СССР происходило самое паршивое – мысль стояла на месте.
Но что для самого Кузьмина был марксизм-ленинизм? Это умение мыслить на предельно высоком уровне.
Поэтому марксизм-ленинизм у Кузьмина был какой-то странный для тех времен. С одной стороны он не отрицал общих марксистских положений, но с другой стороны сам Кузьмин был русским националистом. Любое явление он оценивал с точки зрения полезности или вредности его для русского народа.
И здесь начиналось самое интересное. Маркса и Энгельса Аполлон Григорьевич не любил. Как-то с очень большой иронией стал рассказывать, как в Академии Наук нашелся какой-то умник, который решил выпустить сборник: «Маркс и Энгельс о России». А там сплошная русофобия. И вот кто-то из редакторов все-таки остановил издание. И Кузьмин ехидно сожалел, что до народа правда не дошла.
К Сталину Кузьмин относился плохо, а к сталинистам в русской партии, иронично. Он прекрасно знал, что Древняя Русь перед нашествием монголов была вполне демократична. Что «земля» побеждала «власть», что вечевое устройство все-таки преобладало. Кузьмин очень сильно не любил Ивана Грозного, и считал трагедией для истории России, что тот свернул реформы «Избранной рады» и начала террор.
Все эти мифы о том, что «Россия вековечная раба», о том, что русские без сильной руки ничего не могут, на Кузьмина влияния не оказывали, он как историк знал, что русские изначально демократичный народ.
К Ленину Кузьмин относился осторожно. С «Лениным» в русской партии была игра. «Русский» Ленин противостоял плохому Троцкому и прочим товарищам этой же национальности. На четвертом курсе я услышал от Кузьмина о Ленине: «Историю-то он не знал». И понял, что для Кузьмина «Ленин не икона».
Или вышла книга Кузьмина о первом русском историке Татищеве. И что там? Марксизм-ленинизм? Да, нет. Кузьмин там весьма критично относится к реформам Петра I, и пишет о том, что хорошо бы на месте Петра оказался такой умный и талантливый администратор, как Татищев. Тот ведь был, прежде всего, администратором, управленцем, а историей занимался в качестве хобби.
Кузьмина всегда поражало то, как мало приличных и способных людей добирается до власти. Вот как он писал об Опричнине Грозного: « В 1959-1560 гг., когда царь наложил опалу на деятелей «Избранной рады», Россия пережила одно из самых крупных предательств своих правителей по отношению и к государству, и к народу. Десятилетие правления А.Ф. Адашева и Сильвестра – это пример, к сожалению, редкий, когда у власти оказываются действительно государственные люди. Но исторический опыт показывает, что истинных государственников, радеющих за страну и народ, во всех странах и всегда было немного. Власть – страшная разъедающая сила, обычно уничтожающая истинных государственников и поднимающая на поверхность чиновников, задача которых побольше «прихватить» и не быть при этом публично повешенными».
Кузьмин боролся против теории Гумилева не только потому, что после «сионизма» больше всего он не любил нашествие татаро-монголов, которые нарушили нормальное развитие Руси. И даже не потому, что Гумилев весьма вольно обращался с источниками, а порой и просто выдумывал или домысливал какие-то вещи.
Аполлон Григорьевич прекрасно чувствовал, что эту евразийскую теорию очень легко при желании использовать против интересов русских.
То есть, что Маркс с Энгельсом, что Ленин со Сталиным, что Гумилев с евразийством, все это оценивалось только с одной точки зрения – полезно это или вредно для русских?
Понятно, что просуществуй СССР до нынешних времен, то такое «развитие» марксизма привело бы к полному отрицанию марксизма. От него осталась бы одна социальная справедливость. А социальная справедливость прекрасно обходится и без Маркса.
Лучше всего, по моему, об отношении Кузьмина к марксизму написал его ученик ныне доктор исторических наук, Алексей Лубков: «Для А.Г. Кузьмина методология и система ценностей составляли две стороны единого процесса познания, находящиеся друг с другом в неразрывной диалектической связи. В своей статье «К какому храму ищем мы дорогу?», опубликованной впервые в журнале «Наш современник» (1988, № 3), Аполлон Григорьевич прямо указывает на то, что диалектика «не работает» без выстраивания системы ценностей и ее определенной иерархии».
То есть, диалектика диалектикой, но важна система ценностей. И что эта за система ценностей? Читаем у Лубкова: «Для А.Г. Кузьмина едва ли не определяющим в методологической позиции историка было его чувство Родины, чувство сопричастности с ней, чувство любви. «В том-то и дело, - писал он, - что любовь к Родине – чувство не просто самоценное, а одно из наиболее ценных в человеческом общежитии. … Другое дело, что патриот часто не может «от себя» осознать, в чем это благо в данный конкретный момент заключается. Отсюда неизбежна градация патриотизма по степеням осознания проблем, стоящих перед Отечеством, и путей их решения».
Вот такой вот марксизм был у Аполлона Кузьмина.
А как же у пролетариата нет отчества? Это было уже не для русской партии. На первом месте – любовь к родине. А не прогресс и диктатура пролетариата и прочее. А если Отечество на первом месте, то это уже не марксизм. Это можно называть как угодно, но это не марксизмом.
* * *
Сказать, что Аполлон Григорьевич Кузьмин был популярен на истфаке МГПИ, это ничего не сказать. Он был сверхпопулярен. Я помню, как Володя М. сходил к нему на факультатив и определил свое отношение: « К нему сходить и послушать, все равно, что стакан водки выпить. Кайфово».
В жизни я не встречал людей с большим обаянием, чем у Кузьмина. Тут даже более точное определение не обаяние, а магнетизм. И в то же время общение с ним не был легким, как сам он не был легким и простым человеком.
Кузьмин толкал студентов к сильным переживанием, к тяжелой внутренней работе. Он требовал определиться: с кем они? С таким человеком, конечно же, тяжело и не комфортно. Но сильные духовные эмоции, которые переживал Кузьмин, и притягивали к нему. Страсть и любовь симулировать нельзя, а если эти чувства есть у человека, то он может очень сильно влиять на тех, кто оказывается рядом. В этом, кстати, отгадка феномена «вождей».
Страсть и любовь для Кузьмина – это Россия.
Но был он, конечно, замечательным психологом. Как сказал в разговоре упомянутый Алексей Лубков, Кузьмин знал «к какому человеку какой стороной души повернуться». Отсюда среди его учеников люди очень разного склада.
Мне очень нравились его лекции на первом курсе, это было совершенно ни на что не похоже, он как бы думал вслух и делал нас участниками исторического познания. Но я никогда не предполагал, что смогу быть учеником такого выдающегося человека. На экзамене у него я ответил на «отлично», хотя на семинарах не выступал ни разу. Стеснялся.
Мы очень боялись экзамена у него. На консультации перед экзаменом он нас спросил: « Что, страшно?» «Ой, страшно» - признались мы. «А мне-то как страшно, - сказал Кузьмин, - аж, жуть». Он объективно представлял научный потенциал нашей группы.
Ну вот у меня «отлично», после того как я вышел, Кузьмин сказал ребятам про меня: «Надо же, а я просмотрел человека».
В этом было у него главное - внимание к студентам, он отчаянно искал талантливых русских ребят. И уже в феврале, когда он у нас лекции не читал, он сам подошел ко мне. О чем-то заговорил, что-то спрашивал, я до сих пор помню его напряженный и умный взгляд. Чего я там такого мог ему сказать, чтобы слушать с таким внимание? А он просто общался, он меня изучал.
И вот я стал писать у него курсовую работу, он ко мне очень хорошо относился. И через год я привел к нему на спецсеминар человек пять своих приятелей. Он шутил с ребятами, все вроде было отлично, но дал им понять, чтобы они больше не приходили. Я спросил - почему?
Он прямо ответил, что дураки не нужны. Ребята дураками не были, но к научной работе они были мало способны, конечно. Он не хотел тратить на них время.
А к концу учебы я, вдруг, упал духом, решил, что не смогу написать хороший диплом. Вместо защиты диплома можно было сдать экзамен по всеобщей истории. И вот я «отловил» Кузьмина в коридорах института, он шел с каким-то другим профессором, и сказал ему, что не буду писать диплом.
И тут Аполлон Григорьевич «бросил» профессора, отвел меня в сторону, попросил объяснить - в чем дело? Я начал торопливо объяснять и, вдруг, понял, что он никуда не спешит. Что для него это очень важно – мой диплом. И что он будет здесь стоять до тех пор, пока во всем не разберется. И я понял, что я для него важен.
Я не помню точно, что он мне сказал, буквально несколько слов, но были именно те слова, которые были мне нужны. Я пришел к себе и начал работать. Ни до этого, ни после этого я так никогда не работал. У меня была всего неделя, чтобы написать диплом, я этой темой занимался четыре года, но написать за неделю 140 страниц текста – это не так просто.
Я работал по двадцать часов в сутки. Я писал весь день, потом вечером приходила моя двоюродная сестра, я начинал ей диктовать, она печатала на машинке профессионально. В двенадцать часов ночи она уходила, я спал три часа, потом вставал и снова писал. Днем я спал еще один час.
Через восемь дней диплом у меня был готов. Я позвонил Кузьмину, по срокам мы уже фактически опоздали. Утром я его ждал на скамейке перед нашим институтом. Он подошел, сразу протянул руку – давай. Я дал диплом. Он сел, и вижу, что мгновенно погрузился в текст, прочитал очень быстро страниц тридцать и спросил: « Ты почему не пишешь о том, что до тебя писали? Это обычная практика».
Т.е. он мгновенно отметил мою особенность – я не повторяю чужих открытий, мне это не интересно.
Потом защита диплома, во главе комиссии профессор из МГУ Епифанов, во время защиты я ляпнул несуразность. Епифанов хотел поставить «хорошо», Кузьмин в кулуарах попросил его поставить «отлично». Мне-то было почти все равно - «хорошо» или «отлично», я был выжат как лимон. Но Кузьмин этим нехарактерным для него поступком просто подчеркнул уважение к моему труду.
* * *
Для Кузьмина была естественна преданность своим, но и науке он был предан фанатично. Помню, что уже в 90-е годы я к нему как-то зашел. А он стал рассказывать, что вот приехал один «свой» из провинции, написал докторскую диссертацию. И что команда Кузьмина подбивает Аполлона Григорьевича помочь с защитой.
Кузьмин страдал в прямом смысле слова. Работа-то была дрянная. Аполлон Григорьевич сказал: « Я ему говорю, ты чего написал? Я уже на первом курсе аспирантуры в 50-х годах знал то, что ты написал в своей докторской. Немцы и русские в России в 18 веке - вот тема! Вот о чем нужно писать!»
И он начал перечислять другие темы, достойные внимания. Все было правильно, кроме одного. Чтобы раскрыть эти темы, мозги нужно иметь. А у этого товарища видно с этим было не очень.
* * *
Когда Аполлон Григорьевич умер, на его отпевание пришло человек 100-120 и большинство из них мужчины от 25 лет и старше. Это были его ученики. Был заместитель министра, был депутат Думы, были богатые люди. Были те, которые остались патриотами, были те, которые ими давно не были. Но все они приехали, чтобы отдать дань учителю.
Он был мужчиной, он был воином.
* * *
Я еще буду писать об Аполлоне Григорьевиче Кузьмине, ибо он создал патриотическую организацию «Отечество». И его присутствие там, в качестве лидера, сделало эту организацию первой со времен фракции русских националистов в Думе до революции 1917 года, первой политически интеллектуальной организацией русских патриотов. Если не брать в расчет таких мощных интеллектуалов-националистов, какими были декабристы.
Но если вернуться к теме - марксизм и национализм, то как-то уже после 1991 года я высказался непочтительно о социализме, Кузьмин взвился просто: «Социализм - это наша власть, наш строй».
Потом я удивлялся, почему Кузьмин не развил эти идеи, идеи русского социализма. Но тут стал перечитывать его двухтомный учебник, который вышел незадолго до его смерти, и обнаружил для себя интересную вещь. Аполлон Григорьевич, конечно, думал на эту тему – русский социализм. И его обращение к теме взаимоотношений «земли» и «власти», это и есть начало познания русской истории в русле поиска русского социализма.
Помимо Древней Руси, где демократизм был нормой и правилом, существовала в русской истории «казачья воля» и «мужицкая воля». Эти идеалы во многом и создали русского человека. Русского человека, как одного из самых свободолюбивых людей в этом мире. Русского человека, который может личным пожертвовать во имя общего.
Я думаю, что русским «левым» стоило бы обратиться не к Марксу, Троцкому, Ленину, Сталину и Брежневу, в эту реку мы точно второй раз не войдем, а к Аполлону Кузьмину, к славянофилам, к Герцену, к русским народникам, к русским религиозным мыслителям и философам. Основы нового русского социализма там, а не в «Манифесте» Маркса.
