О причинах и возможных последствиях возведения митрополита Кирилла (Гундяева) в сан Патриарха Русской Православной Церкви я писать не буду. Так же как и про «расстановку сил на Соборе», и о прочих сплетнях и слухах.
Причин к тому две, и обе уважительные. Во-первых, я не православный. Во-вторых, об этом напишут и без меня: выборы Патриарха вызвали, можно сказать, ажиотажный интерес.
Вот об этом-то интересе я и хотел бы сказать несколько слов. В самом деле: откуда столько шума?
«Светское» отношение к Русской Православной Церкви примерно следующее. Церковь — очень, очень, ну просто очччень (с троекратным «ч») уважаемый и очччень консервативный общественный институт. То есть, говоря русским языком, к ней нужно относиться почтительно — но ничего нового и интересного там не происходит и происходить не может. Церковь — не источник новостей, тем более — новостей хороших. Когда-то, конечно, она принесла и распространила сенсационную новость (более почтительно именуемую «Благой Вестью»), но то случилось довольно давно, почти две тысячи лет назад как. Вот и пусть продолжает её распространять и комментировать. А всё интересное и важное именно сейчас — происходит в других местах. Впрочем, если в Церкви случится какой-нибудь интересный скандал или безобразие, мы этого, само собой не упустим — потому что всё время делать приличную физиономию, глядя на «этих всех попов», всё-таки сложно. Хотя, конечно, в целом Церковь очччень уважаемая и очччень скучная штука, ага-ага.
Православная Церковь, в общем, такой имидж принимала и поддерживала — по причинам более чем основательным, о которых ниже. Но сам статус консервативного института был ей выписан, вообще говоря, авансом.
Я, конечно, в курсе того обстоятельства, что, согласно христианскому вероучению, Церковь мистическая — то есть единство всех православноверующих всех времён и народов — вечна. Но предмет нашего интереса не она, а вполне конкретная организация, Русская Православная Церковь Московского Патриархата. Реальная история которой была краткой и бурной.
Напомним факты. Патриаршество — новый институт, относящийся к древним патриархам русской церкви примерно так же, как Московская Русь — к Киевской. То есть преемство есть, но прерванное лет этак на триста.
Так же и здесь. Последний Патриарх старой русской церкви, Андриан, скончался 16 октября 1700 года, и на этом традиция прервалась. Его преемник, Стефан Яворский, местоблюститель патриаршьего престола, был ущемлён в правах новым русским царём, Петром Первым, который относился к православной церкви, мягко говоря, скептически. В конце концов царь взял управление церковными делами в свои руки, учредив Духовную Коллегию. И с тех пор до Русская Православная Церковь управлялась светской властью через так называемый Святейший Правительствующий Синод, то есть всё ту же коллегию. Синод был, по существу, министерством. Структуры церковного самоуправления были, так сказать, урезаны до безопасного минимума, все стрелки переведены на государство.
В отличие от многих других ситуаций, в данном случае нельзя сказать, что петровская политика была однозначно «закрепостительской». В конце концов, автономия не является самоцелью, а уж для Церкви, чей глава — Христос, в особенности. Зато Церковь получила систематическую поддержку государства на, так сказать, постоянной основе, в том числе и в вопросах, с которым она не смогла бы справиться сама — например, с расколом… Впрочем, не будем об этом.
Так или иначе, Церковь стремилась к самостоятельности. И когда история дала к тому шанс — она им воспользовалась.
Решение о восстановлении патриаршества — то есть, называя вещи своими именами, об освобождении Церкви от государственной опеки — было принято решением Всероссийского Поместного Собора 11 ноября 1917 года. Правда, 7 ноября того же года в России к власти пришли политические силы, чей лидер писал в своих статьях — «всякий боженька есть труположество». То есть институт был восстановлен «в грозе и буре» — конкретно, в момент, когда светская власть стала не другом Церкви, а врагом.
Первый «постсинодальный» Патриарх Тихон (Василий Беллавин), ныне канонизированный как святитель и глава Собора Новомучеников и Исповедников Российских, получил власть по жребию: бумажку с его именем вытянул схииеромонах Зосимовой пустыни Алексий. Жребий оказался тяжким: всю оставшуюся жизнь он был вынужден заниматься не столько устроением церковной жизни, сколько борениями с новой властью, принявшейся за уничтожение — в том числе физическое — православия в России. Своего отношения к происходящему он не скрывал. Советская власть отвечала ему подобающей взаимностью: притесняла, судила — что оставило след в русской поэзии: Маяковский отозвался на суд стишком «О патриархе Тихоне: за что суд над милостью ихней?» — был в ссылке, и в конце концов умер при неясных обстоятельствах. Как высказался Набоков по сходному случаю, «советская энциклопедия молчит, будто набрала крови в рот». Крови тогда лилось много. Те, кто не хотел пополнить собой ряды новомучеников, бежали из страны. Впоследствии зарубежные православные создали Русскую Православную Церковь За Рубежом, в советской литературе — в том числе светской — именуемую обычно «карловацким расколом».
Следующий Патриарх, Сергий (Старгородский) — фигура более чем противоречивая. Тема, гарантированно ссорящая любое общество православных — это «сергианство» (хуже действует только слово «экуменизм», о котором я поэтому вообще упоминать не буду). Так или иначе, новый Пётр, на этот раз носивший имя Иосиф, умерил антирелигиозный пыл и политика уничтожения веры (вместе с верующими) сменилась на более мягкую. Сталин, кстати, уделил Патриарху «то самое» здание в Чистом переулке, которое и посейчас остаётся центром церковной власти.
В отличие от своего исторического прототипа, Сталин не мог напрямую подчинить себе Церковь, создав Министерство Духовных Дел СССР — хотя бы потому, что новое государство объявило себя светским, а идеология его была открыто антирелигиозной. Поэтому был создан особый режим управления, при котором Церковь, оставаясь формально самостоятельной (более того, она оказалась единственным официально существующим крупным негосударственным институтом в Советском Союзе), фактически управлялась извне.
Символом этой системы был патриарх Пимен (Извеков). Скорее всего, он был достойный служитель Господа — впрочем, не мне судить. Нельзя сказать и того, что при нём Церковь «гнила и разлагалась», как это любят утверждать ревнители чистоты православия (благо, сейчас это просто). Ряд важнейших церковных проблем — например, отмена «клятв на раскольников» и переход к новой политике по отношению к старообрядчеству — был решён именно при нём. Он же успел — уже в конце жизни, в 1989 году — поучаствовать в канонизации патриаха Тихона, что послужило началу прославления Новомучеников Российских… Но как живой образ Церкви он был, так сказать, чрезвычайно красноречив: снедаемый тяжким недугом, он постоянно болел, нигде не показывался, ничего не говорил и не писал, если его не принуждали к тому светские власти, иногда «припахивающее» Церковь к какой-нибудь пропагандистской компании — например, к «борьбе за мир».
Этой политике «спокойствия и невозмущения» Пимен оставался верен до последнего – в значительной мере volens nolens, по немощи телесной. Даже тысячелетие крещения Руси 1988 года (мегасобытие, говоря современным языком) прошло как внутрицерковное, келейное событие: всё свелось к очень скромным торжествам 12 июля в Святоданиловском монастыре в Москве. Напомним: то было время раннего Горбачёва – и вполне можно было добиться чего-то большего. Но Патриарх в тот момент был уже совсем плох – хотя на встречи к Михаилу Сергеевичу всё-таки ходил.Образ безобидного, безвредного Патриарха — тихого келейника, который всё хворает, немоществует, молится за всех и при случае шепчет в подставленный властями микрофон добрые слова о добре и мире — вполне устраивал и определённую часть верующих. Их можно понять: открыто исповедовать православие в позднем СССР было, в общем, можно (если не надеяться на карьеру), но любая активность, любое шевеление Церкви могло вызывать рецидив воинствующего атеизма. Старшее поколение верующих очень хорошо помнило, как оно бывает, и передало своё отношение поколению следующему. Наконец, и сам контингет верующих был специфическим. Неприятие советской действительности — что привело многих в Церковь как в своего рода «легальный несоветский институт» — довольно часто сопровождалось у них неприятием действительности вообще. Образ «тихой гавани», где можно укрыться от мирских треволнений, как нельзя более соответствовал именно «пименовской» Церкви. Кажется, именно тогда слово «душеспасительный» приобрело оттенок бессильного благодушного эскапизма. Что ж, и такая Церковь – точнее, такая сторона церковной жизни – тоже необходима. Другое дело, что церковная жизнь не может и не должна замыкаться в этих рамках, но тут уж постарались исторические обстоятельства.
Однако же, была и другая сторона дела, до поры до времени не принимаемся в расчёт. За время относительного спокойствия Церковь успела, что называется, организационно отстроится. По сравнению с тем разором, который имел место в лихие двадцатые годы, Церковь семидесятых представляла собой хорошо отлаженное учреждение. Скроено оно было по советским лекалам — впрочем, других и не было. Более того, формальная независимость делала Церковь в чём-то более эффективным институтом, нежели государство.
Бури и потрясения девностых Церковь встретила в лучшей форме, чем большинство союзных учреждений (а РПЦ была по статусу организацией союзного значения, да ещё и с внешним представительством). Правда, за место под солнцем пришлось побороться. Невозможность вести сколько-нибудь внятную проповедь в советское время, а также недоверие последнего советского поколения ко всем советским конторам (в качестве каковой многие воспринимали и РПЦ) привели к религиозному вакууму, равному которому в русской истории не было никогда.
Сейчас, когда «начальство со свечками» стало зрелищем привычным и вызывающим иронию, трудно даже припомнить ту ситуацию, которая имела место быть в девяностых. Когда в Государственной Думе висел флаг Общества Рериха, депутаты выбирали между йогой и сайентологией, кришнаиты считались серьёзной силой, и все ждали Папу Римского. Что касается Православия, то интеллигентные люди ждали, когда же, наконец, «попов-кагебистов» прогонят, а на землю России ступит нога «зарубежников».
Однако Церковь оказалась умнее, хитрее и жёстче, чем думали многие. Возглавляемая новым патриархом, Алексием Вторым (Ридигером), она сумела в кратчайшие, по историческим меркам, сроки занять уникальное место в российском обществе. Разумеется, за это пришлось заплатить определённую цену, которую сейчас обсуждать было бы неуместно. Скажем только, что она была велика. Зато и результат был впечатляющ — начиная от реституции (Церковь добилась возвращения себе основной «дореволюционной» собственности, прежде всего недвижимости) и кончая практически поголовным воцерковлением начальства. Иронизировать по этому поводу можно много, долго и основательно: рожа «царя Бориса Николаевича» в сочетании со свечкой в кулаке смотрелась похабно, да и нынешние, много более аккуратные, прихожане из Кремля выглядят, в сущности, не менее выразительно. Но именно этот фактор в конце концов оказался решающим. Церковь начальства стала начальствующей Церковью, а все конкуренты были вытеснены на обочину и там задушены.
Да, в сторону. О хозяйственной деятельности Церкви в те годы не писал только ленивый. В самом деле, «попы занялись табачком да водочкой» — тема беспроигрышная. Но попы-то исходили из того, что нападки они как-нибудь переживут — а вот деньги нужны сейчас и срочно. Сейчас РПЦ ворочает десятками миллиардов долларов. Я не говорю, что это само по себе хорошо (мало иметь деньги, нужно иметь ещё и цели, желательно благие) — но вот отсутствие денег всегда плохо.
Отдельная тема — международные успехи РПЦ. После триумфального поглощения «зарубежников» Русская Православная Церковь стала воистину транснациональным институтом, имеющим влияния в мире поболе, чем иные российско-государственные.
Главным же итогом этого периода стал огромный рост числа обычных людей, относящих себя к Православной Церкви. Причём не только «воцерковлённых» или даже «крещённых». То есть, конечно, их число тоже умножилось, и оно очень велико. Но, кроме того, множество людей сейчас называют себя православными, не крестившись и никогда в жизни не бывши во храме. Тем не менее, они крестят детей, отпевают родителей (тоже, как правило, некрещёных) и на вопрос о вероисповедании отвечают — «православный я». Можно над этим иронизировать, можно этому сочувствовать, можно по этому поводу даже негодовать. Но умнее — относиться терпимо, постепенно проводя умеренную и умную политику «настоящего» воцерковления. Что для периода «бури и натиска» было и невозможно, и — в каком-то смысле — даже нежелательно. Хотя бы потому, что серьёзное воцерковление требует, как минимум, подготовленных кадров — с каковыми у молодой организации далеко не полный комплект. Про нехватку «толковых священников» и переизбыток людей с сомнительными воззрениями, которые довольно далеко отклоняются от ортодоксии, лучше расскажут люди, которые имеют к тому непосредственное отношение…
Впрочем, всё это частности. Подчернём главное. РПЦ МП в нынешнем её виде — молодая организация. По сути, это самое молодое союзное министерство (основанное после Отечественной войны), оказавшееся в состоянии относительной автономии, и сумевшее не только не погибнуть, но и стать крупнейшей международной структурой.
Поэтому одним из самых важных, хотя и недооценённых, достижений Алексия было утверждение Церкви в качестве «консервативного института». Выдать молодую, практически только-только построенную организацию за нечто ветхое, седое от времени, скучно-привычное — это надо было постараться. Разумеется, сам вид церковных зданий, «хоругви и облачения», и прочие старые мехи, в которых бродило — и бродит до сих пор — очень молодое вино, много тому способствовали. Ещё более тому способствовал тот тип церковной риторики, который был отшлифован в алексиевские времена: тщательное подстраивание под «дореволюционность», с поправками на современную лексику [1], — переигрывать было тоже нельзя, — и последовательное же самоустранение от обсуждения содержательных проблем. Исключения — типа ярких проповедей диакона Кураева — только подтверждали правило: было очень понятно, что «Кураев и иже с ним» — это яркие заплаты на ветхом рубище. Впечатление, равно полезное и для заплат, и для рубища, которому нужно было «прикинуться ветошью» — на время.
Да, на время. Достаточное для решения текущих задач. Которые были решены — и теперь концепция изменилась.
Концепция, впрочем, начала меняться, как и всё в Церкви, исподволь. Например, важным этапом было появление «Основ социальной концепции РПЦ», принятых Юбилейным Архиерейским собором РПЦ в 2000 году — когда Церковь продемонстрировала urbi et orbi, что у неё есть, оказывается, свой взгляд на многие вполне животрепещущие вопросы, причём взгляд именно свой, а не казённый. Были и другие звоночки — например, завязавшиеся отношения с некоторыми околополитическими силами. Тщательно избегая прямого участия в политической жизни как таковой — что составляло часть той цены, которую Церковь заплатила за хорошие отношения с Государством Российским — она всё же нашла способ выразить своё отношение к сложившейся «повестке дня». Правда, главный церковный «нацпроект» нулевых — введение в школах уроков ОПК — по сути, провалился. Кстати, курировал его митрополит Климент.
Вспомнив Климента, мы теперь уже volens nolens должны перейти к владыке Кириллу.
Митрополит Кирилл стал рассматриваться как символ «будущей Церкви» достаточно давно. Умный, жёсткий, интеллектуал-бюрократ (редкое, но встречающееся сочетание), он был тем, кто превратил Отдел Внешних Церковных Связей Патриархии («международку») в своего рода суперструктуру, отвечающую за внешнее представление Церкви в миру вообще. Сам он не только не чурался публичности, но стремился к ней — в последние годы он, как говорили злые языки, «не вылазил из телевизора». Это, конечно, не соответствует имиджу «молитвенника» и вообще «нескромно» — но о «скромности» см. выше.
Сейчас, конечно, легко говорить, что исход выборов был практически предопределён. Конечно, нет. Могло случиться всё что угодно, причём задолго до Собора. Ну, скажем. не сложись у того же Кирилла отношения с Кремлём — или сложись они чуть лучше у кого-то другого — и ситуация была бы иной.
Но одно ясно: избрание Кирилла больше соответствует логике дальнейшего развития Церкви, чем любой другой вариант.
А теперь, наконец, ответим на вопрос, заданный в самом начале. Откуда такой бурный и всеобщий интерес к выборам Патриарха?
В общем-то, мы уже почти ответили. Все чувствуют, что Церковь ждут перемены. Она превращается в куда более значимый общественный институт, нежели раньше. Возможно даже, она переживает новое рождение.
Это воспринимается по-разному: кто-то боится «мракобесия», кто-то жаждет «полного и окончательного воцерковления», кто-то опасается «чрезмерного влияния клерикалов на политику», а кому-то — в частности, многим верующим — не хватает именно той благости, тишины и удалённости от мирских сует, которая была (или им теперь кажется, что была) в той, «пименовской» Церкви. Но, так или иначе, те времена прошли. Будет что-то новое. Это не может не волновать, причём как православных, так и вообще всех. Церковь стала значимой силой, а то, что происходит со значимой общественной силой, касается общества в целом.
Но есть и ещё одна причина столь пристального интереса к выборам. Она банальна и лежит на поверхности, но её почему-то не принято поминать. Что ж, мы не постесняемся.
Дело в том, что выборы Патриарха были НАСТОЯЩИМИ ВЫБОРАМИ. На фоне полной деградации этого института в современной России это смотрится очень круто.
Посудите сами. Настоящие президентские выборы в РФ — в сколько-нибудь пристойном формате — не проводились никогда. Ельцин пришёл к власти путём, далёким от законного, и удержал её путём террора, фальсификаций и открытого давления на общество. Дальше власть передавалась от преемника к преемнику — именно передавалась, причём всегда было известно, кому именно. Губернаторские выборы, где были разные кандидаты, борьба политических сил и прочие признаки настоящей политики, отменили. Дума, полностью и абсолютно контролируемая единоросцами и подпёртая прочими пропрезидентскими (других у нас нет) силами, превратилась в резиновый инструмент — в смысле, в печатку, которой штемпелюют решения Администрации. На местах же… сами знаете.
И вот на этом безрадостном фоне вдруг — выборы. Настоящие. Когда неизвестно заранее, кого там назначил Президент победителем. С несколькими кандидатами, настоящей борьбой, интригой, наконец! При этом, что характерно — выборы честные. Не кристально и стерильно, нет – в самом умеренном смысле этого слова. То есть, понятно, подковёрные интриги и разборки шли полным ходом. Но всё-таки приличия блюлись строго. То есть Никто не ожидал, что за какого-нибудь кандидата «вбросят бюллетени». Или что выборщиков назначат по звонку из Администрации. Хотя бы без этого. По нынешним временам — уже замечательно.
Конечно, тут надо сказать спасибо Путиномедведу. В принципе, кто-то из них мог взять, позвонить, назначить. Но они этого делать не стали — отчасти потому, что это им было не нужно (понятно, что любой Патриарх будет опорой Кремля, кто бы в Кремле не сидел), отчасти потому, что не имели ярко выраженных личных симпатий. К тому же они всё-таки православные и испытывают определённое уважение к Церкви. Возможно даже, это единственный институт, к которому наши первые лица испытывают уважение — всем остальным они слишком хорошо знают цену, а тут у них всё-таки есть ощущение, что, помимо «цены» (совокупности материальных факторов управления и контроля), за Церковью стоит ещё что-то. Губернаторы и депутаты уж точно не имеют никакого отношения к Богу, а вот люди в рясах… В общем, в церковные дела по-серьёзному вмешиваться не стали. И звонка сверху так и не последовало.
Поэтому выборы Патриарха просто не могли не привлечь всеобщего внимания. Публично проводимая демократическая процедура — когда «всё по-настоящему» — это теперь у нас «по улицам слона водили».
Что ж. Пожелаем Патриарху долгой и успешной работы на благо Церкви.
А себе — дожить до времени, когда выборы Президента будут вызывать столь же бурный общественный интерес. Потому что от голосов избирателей будет зависеть результат этих самых выборов, а за сим — политика страны, внешняя и внутренняя.
«Жаль только, жить в эту пору прекрасную…» Впрочем, посмотрим.
