За годы относительного благополучия мы приучились слушать голос специалиста, привыкли к нему, как к знакомой детали архитектурного интерьера. После весёлых девяностых, безумия малограмотной интеллигенции, фигура профессионала казалась последним островком надёжности. Так могло продолжаться вечно, но команда сильнейших знатоков в очередной раз завела планету в тупик. Однако, даже теперь, когда мировой кризис выхватывает из-под задницы нашего доверия последнюю опору, мы продолжаем верить, что где-то там, впереди колонны, умнейшие путеведы точно рассчитывают в пространстве-времени путь к выходу из кризисного мешка. А старательные медвепуты бодро разгребают заваленную глыбами гать.
Но строгая беспокойница мысль не позволяет нам пребывать в блаженной вере 24 часа в сутки. Как известно, русское сознание отличается тем, что оно вначале спит, потом завтракает, потом просыпается, потом запрягает, потом обедает, и сразу же после обеда — несётся очертя голову. Вот и теперь: наступил кризис, а мы так и не решили, что же это такое. Но ничего, дайте только до него добраться, а мы уж не упустим! Если, конечно, он не успеет от нас улизнуть…
Да, что же это такое, нынешний кризис? Есть старый греческий парадокс кучи: одно зёрнышко — ясное дело не куча, два — тоже нет. Если n зёрен не куча, ясно, что n+1 зёрен тоже будут являться «не кучей». В ином случае получилось бы, что мы решаем, что есть куча, а что нет, исключительно по собственному произволу. Чем, в конце-концов, число n+1 лучше числа n? Да, ничем! Из этого, пользуясь методом математической индукции, мы можем совершенно определённо вывести, что любое количество зёрен кучей не будут. Но ведь кучи, тем не менее, существуют! Получается, кучи существуют исключительно потому, что мы априорно вводим в наш предметный язык новую аксиому — аксиому существования куч.
Парадокс кучи демонстрирует, что никакого универсального перехода количества в качество не существует. Подобный переход всегда носит элемент субъективности: мы своим собственным суверенным решением назначаем определения предметов и границ между ними. Но для этого мы должны раскрепостить свою волю, полностью осознав свободу собственного выбора. И если такова граница между зерном и кучей, того же рода должна быть и граница между «стабильностью» и «кризисом».
Анализ старого парадокса обещает нам ещё кучу интересного, однако же, не будем чересчур углубляться в него, чтобы зерно истины в наших рассуждениях не превратилось в неаппетитную кучу известно чего… Двинемся далее. Сейчас экономисты спорят о том, каковы правильные определения «спада», «депрессии» и «кризиса». Парадокс кучи показывает нам, насколько школярскими являются подобные споры. Одним из выводов текущего кризиса стало то, что вопрос о том, наличествует ли экономический кризис или нет, решается не специалистами. Это утверждение может показаться абсурдным, а такое положение абсолютно нетерпимым стороннику традиционной научности. Однако факт остаётся фактом: слово кризис было вброшено в информационное поле и закрепилось там гораздо раньше, чем на это давали основание имеющиеся определения мейнстримовой науки. И профессионалам теперь приходится подстраивать свои дефиниции к новой реальности…
На самом деле мировой кризис стал кризисом лишь тогда, когда в сознании тех, кто устанавливает правила интеллектуальных игр, произошло соответствующее изменение восприятия, и ситуация стала восприниматься, как «кризисная». Те же, кто привык подчиняться устанавливаемым правилам, как «объективной данности», повторили и усилили мнение немногих авторитетов, среди которых, кстати, не так-то много было экономистов. Можно сказать, что нынешний кризис — продукт глобального коммуникативного поля, которое в какой-то момент породило и подхватило эту идею. До тех пор пока никакой альтернативы глобальному коммуникативному полю не предлагается, процесс можно считать объективным в том смысле, что он независим от мнения абсолютного большинства индивидов.
Но живая мысль, по мнению некоторых, тем и отличается от пассивного понимания, что бьёт через край. Она уверенно задаёт такие вопросы, на которые заведомо нет ответа. Управляемым ли был процесс активации идеи кризиса в «мировом разуме»? Если мы ответим «да» — мы не ошибёмся, ведь явно был кто-то, кто первый произнёс слово «кризис». Если мы скажем «нет» — мы тоже не ошибёмся: вылетит слово, не поймаешь. И как результат, оппозиция управляемости и неуправляемости перестала работать, поскольку нам не удаётся прийти к однозначной оценке.
«Вылетев» однажды, идея кризиса быстро распространилась, подобно пожару в лесу или вирусу в детском коллективе. К выражению «мировой кризис», возможно произнесённому в шутку, мы отнеслись не по-детски, а по-взрослому. Мы ведь так долго ничего о кризисе не слыхали — можно сказать, по нему соскучились, и подспудно ожидали возвращения этого старого доброго понятия, как моды 30-х годов.
Вместо стратегии управления, как видим не применимой в случае кризиса, попробуем ввести иную — стратегию элиминации. Попробуем поставить вопрос так: можно ли элиминировать кризис из общественного сознания, и если да, то каким образом? Наш вопрос, конечно, не означает, что мы намерены лишить понятие кризиса своего означаемого. — Столь примитивная интеллектуальная техника навряд ли поможет решить вопрос, перед которым постмодернизм уже показал своё полное бессилие. В предлагаемом нами решении означаемое понятия «кризис» сохранится, но в нашей философской системе нам не него будет совершенно наплевать...
Однако, дотошный читатель может тут нас спросить, каким же образом это может произойти без трансформации объективной, независимой от нашего сознания реальности? В конце-концов, такие устойчивые феномены восприятия, как голод или страх потерять работу, не полностью зависят от логических определений. То есть, в данном случае нас могут спросить, как выход их кризиса возможен без улучшения экономической ситуации? А мы ответим, ещё как возможен! Причём, безо всякого улучшения, а наоборот, даже при дальнейшем ухудшении, которое обернётся в своего рода исцеление путём особых преобразований знакового пространства…
Для начала необходимо смириться с мыслью, что выход из любого кризиса может быть может произойти только при условии трансформации воззрений, устанавливающих нашу интимную связь с реальностью. Любой кризис — это навсегда, как куча зерна! То есть, до тех пор, пока неизменными остаются наши взгляды. Выйти из кризиса невозможно, не поменяв правил интеллектуальной игры. Впрочем, игра — всегда игра, нет игры без цели, без интереса. Лишь крайне наивные начинающие философы могут думать, что простейшая из игр — игра ребёнка — это нечто, что может быть само по себе, вещь для себя или вещь в себе. Игра всегда на что-то направлена, как, кстати, и философствование. И, подобно философу, хороший игрок обязан осознавать свои цели, что и составляет центральный и наиболее охраняемый предмет знания. Ну да, конечно, игрок ещё должен знать правила, но в наиболее реалистических играх знание правил необходимо лишь для того, чтобы их трансформировать в соответствие с целями, либо искусным образом обходить.
ТЕРАПИЯ ЗАБВЕНИЕМ
Нынешний кризис на самом деле — всего лишь кризис адаптации, и он рассосётся по мере адаптации к нему мыслящего субъекта. Как известно, одним из самых сильных механизмов адаптации к неприятностям, выработанных человечеством, является забвение. Если бы мы помнили все неприятные моменты, которые нас преследуют, наше существование превратилось бы в настоящий ад. Как и все наши выводы, этот прочно основан на надёжных эмпирических фактах. Так, именно при ряде душевных патологий, таких, как депрессия, происходит оживление памяти, человек помнит слишком многое, что хорошо бы просто позабыть. Память — наиболее короткий путь к самоубийству, что подтверждается статистикой суицидов у депрессивных пациентов. Как известно, много знания, много печали. Вывод тут может быть только один: нам всем показана как можно более скорая и радикальная амнезия…
При активном лечении депрессии — приёме медикаментов и так далее — у пациентов может ухудшаться память, иногда даже значительно. Интересно, что наиболее эффективный метод лечения депрессии — электрошок сопровождается и наиболее глубокими изменениями памяти. Нейроны освобождаются от ставших обузой межклеточных связей, и сознание больного возвращается в забытое, детское состояние полнейшей непосредственности. Конечно, пациент после доброго электрического разряда может начать ходить под себя, но как же он при этом счастлив! И посчитать его жертвой психиатрии может только полный невежда либо злонамеренный мизантроп…
То же самое можно сказать о теряющих память стариках: нередко они выживают лишь благодаря своему беспамятству. Последние исследования говорят о том, что индекс счастья после определённого возраста растёт, в то время, как память с возрастом ухудшается. Правда в России пока что этого не происходит; возможно, потому, что старикам приходится работать или побираться и помнить массу совершенно ненужных им вещей. Либо наши старики особо памятливые вследствие какой-то неизученной генетической особенности русских. Неизлечимая историческая память играет с нами злую шутку, заставляя копаться в воспоминаниях вместо того, чтобы вместе со свободной Европой в бодром беспамятстве шагать в неизвестность…
Грядущая социальная катастрофа принесёт нам исцеление, уничтожив пагубную социальную память. Люди потеряют работу, жильё, семью, деньги и другие артефакты цивилизации, по мере своего умножения становящиеся непереносимой обузой. Когда-нибудь, разрешив проблемы, люди опять обретут работу, жильё, семью и деньги — то есть все те неудобства, от которых ещё вчера были избавлены кризисом. Зато пока всем станет не до анализа ощущений, о дурном настроении также на время позабудут из-за массы текущих проблем…
Таким образом, можно считать доказанным, что амнезия — лучшее лекарство от любой депрессии. Государству стоило бы облегчить обществу пробуждение от кризиса, принудительно возвратить ему юную забывчивость, смело рассекая ригидные общественные отношения. Тотальная декоммунизация коррупционной бюрократической прослойки в данном случае есть аналог терапевтического разрушения особенно вредоносных и устойчивых к консервативной терапии нейронных ансамблей.
Можно подумать и о более радикальных мерах. Капитанам бизнеса для снятия страхов и неуверенности перед бизнес-ланчем можно порекомендовать лёгкий электрошок. Тот же метод в сочетании с инъекциями психотропных средств может быть эффективен для борьбы с непреодолимым отвращением ко всякому риску, распространённому у некоторых капиталовкладчиков. Ведь, как известно, малый риск означает также малую надежду на высокую прибыль. Того, кто отказывается рисковать, следует не только общественно порицать, но и лишать шампанского.
А особенно трусливых банкиров и толстосумов, прячущих в заокеанский чулок кредиты Центробанка, публично пороть. Тогда капитал очень быстро перейдет в кавалерийскую атаку на кризис. Банкир должен являть собой пример мужества и героического самопожертвования, а иначе он и не банкир вовсе, и даже не вор, а полное говно, и по любым понятиям несправедливо получает свои ежемесячные бонусы…
В будущем следует подумать о соответствующих генетических вмешательствах для коррекции неправильного поведения игроков на бирже. В США, например, уже давно имеется банк семени нобелевских лауреатов. Но в России высоколобых интеллектуалов и так много настолько, что всех тошнит. Так что имеет смысл сделать банк генетического материала наиболее успешных бизнесменов, особенно тех, кто прославился, раскручивая всевозможные финансовые пирамиды. Ведь даже самые большие критики финансового надувательства, такие, как лауреат последней нобелевской премии по экономике Пол Кругман, признают, что только новый экономический пузырь может обеспечить условия для экзистенциального рывка.
Ну, а из числа экономистов для размножения выберем исключительно тех, кто прославился полной неспособностью помнить то, что говорил накануне. Ведь потеря памяти о предыдущих кризисах — это именно то, что нужно для безудержного роста капиталовложений. Таких, впрочем, среди жрецов Меркурия значительное большинство. Их-то мы и попросим аккуратно поонанировать, чтобы внести свою лепту в банк спермы, — назовём его национальным антикризисным фондом. В случае нового падения цен на нефть будем эту сперму продавать за валюту. Отказы от спермодонорства рассматриваться не будут, отказники будут онанированы публично-принудительно прямо в телестудиях. При объединении усилий верхов и низов уже через поколение россияне позабудут слово «кризис» и даже не будут понимать, что это такое, гордо улыбаясь и пуская слюни в ответ…
Впрочем, мы немного увлеклись, ведь наша цель — не дорогостоящие проекты выхода из кризиса, таких-то как раз навалом, а бюджетное изменение сознания, один-два простеньких совета, способных мгновенно перенести всех нас из кризисного настоящего в светлое будущее. Может быть таких: 1) не смотри телеящик и не слушай новости, 2) забудь слово «кризис»?
Однако будем осторожны: при всей грандиозной эффективности одна лишь амнезия, даже тотальная, в одиночку победить кризис неспособна. Ведь велика опасность того, что, впав в амнезию, мы позабудем не только о том, что начался кризис, но и о том, что он закончился. Поэтому не помешало бы иметь и альтернативные средства.
СТАБИЛИЗАЦИОННАЯ ОБСЕССИЯ
И таковые имеются: сильнейшим антикризисным средством, несомненно, является обсессия. Её новаторская суть — в инставрации (модный термин, без которого теперь ни в чём невозможно обойтись) депривированного инстинкта. Врождённые автоматизмы, теряя опору в старой онтологии, новаторски инставрируются в создаваемую заново реальность. Чтобы не быть голословным, разберём, как именно самореализуется инстинкт постройки берлоги у медведя. Этот вид наиболее привлекателен для нашего исследования, поскольку бурый медведь (Ursus arctos) почти что превратился в тотемический символ, глядя на нас со всевозможных карт и флагов, а также в определенном смысле — и с портретов вождей.
Механизм инставрации мишкиных озабоченностей следующий: реагируя на сокращение продолжительность светового дня, расположенный в центре мозга гипоталамус изменяет профиль выработки соответствующих релизинг-факторов. Эти факторы воздействуют на клетки соответствующих отделов гипофиза, вызывая выделение соответствующих стимулирующих гормонов. Те в свою очередь влияют на гормоны надпочечников и половых желёз, а последние — на поведение. В какой-то момент медведь из-за изменений гормонального фона впадает в своего рода обсессивно-компульсивное состояние и начинает чувствовать непреодолимую потребность грести под себя. Хотя изнутри медвежьего сознания этот процесс выглядит скорее, как онтизация немотствующих архетипов. Поначалу, если это молодой медведь, он совершенно не понимает, что он, собственно делает: гребёт беспорядочно листья и всякий мусор тут и там из одной лишь непреодолимой тяги что-нибудь грести.
Потом впрочем, наступает момент некоей рационализации или если угодно онтологической рефлексии: перервавшись и оглядев результаты своего труда со стороны, медведь чувствует, что что-то здесь не так. Усилий масса, а удовлетворения никакого. Он продолжает пробовать и так и этак, и только тогда, когда случайно ему удается сгрести листья в свою берлогу, наступает некоторое удовлетворение, минутное успокоение, после чего работа продолжается с новой силой, но уже с гораздо большей целенаправленностью. С точки зрения медвежьего сознания это должно манифестировать, как прорыв к референции, минуя означающее. В конце концов, большинство молодых медведей таки устраивают себе берлогу, подстилку из листьев и спокойно впадает в спячку. Обсессия, выполнив свою роль, благополучно разрешается, переходя в здоровый сон…
Именно описанная форма чередования гребления под себя с последующей глубокой спячкой приходит на ум, когда наблюдаешь неистребимую любовь нашего брата ко всяческому строительству и ремонтам. В России приусадебные участки строятся даже за полярным кругом, где по-определению ничего вырасти не может. К тому же и права собственности на подобные постройки до самого последнего времени остаются сомнительными. Очевидно, что рационального тут мало, и речь, скорее всего, идет о некоем расовом инстинкте, устойчивом психическом автоматизме, унаследованном русскими у той части наших предков, которые, придя в северную Евразию, принесли с собой навыки земледелия и домостроительства.
Из того же набора и обсессия занятости. Во время кризиса 90-х работа на большинстве предприятий вообще была не более, чем хобби — никакого дохода она не приносила, и если и имела какой-нибудь смысл, то он состоял в реализации описанного выше психического автоматизма. Теперь, когда работа для многих опять исчезла из жизни, и не надо никуда спешить, мучительная обсессия рвётся наружу, толкая сознание в объятие идеи кризиса. Таким образом, репликация вируса экономического кризиса подпитывается в нашем сознании энергией, которая могла бы быть потрачена на вполне безобидную обсессивную активность.
Следующая характерная обсессия — демонстративная. Для многих людей, особенно молодых и несемейных, невыносимо одиночество, они чувствуют себя не в своей тарелке, если не попадают хотя бы раз в месяц в публичное место. Иные считают себя неудачниками, если хотя бы раз в день не высидят час в шумном кафе. Демонстративная обсессия в каком-то смысле противоположна обсессии накопления: человек чувствует себя несчастным, если периодически не спускает деньги в канализацию или не демонстрирует другим оригинальным образом своё присутствие в обществе…
У Homo Sapiens можно найти и другие виды обсессий: чистоты, пунктуальности, вежливости. Понятие патологии в данном случае весьма относительно. Если констатируется социальная дезадаптация (а критерии подобной констатации также устанавливаются достаточно произвольно) патология есть, а если нет — то нет и патологии. Так, демонстративность драматического актера, как и умеренная обсессия чистоты у дворника или медсестры, — отнюдь не патология, а наоборот, признак соответствия занимаемой должности. Ну, а про то, что пунктуальность — вежливость королей, знают почти все.
Особой формой демонстративной обсессии страдают всевозможные писатели, поэты и философы. Они постоянно стремятся продемонстрировать народу свои мысли, то есть то, что никак не может быть непосредственно наблюдаемо. Упорная привычка делать изо дня в день то, чего не может быть никогда, накладывает тяжелейший отпечаток на характер этих людей. Их честную истеричность впрочем, не следует путать с манипуляционностью, вербальной игрой не с целью привлечь к себе внимание, а с иными, хотя возможно и не менее благородными, целями. Это — стихия всевозможных политиков и политологов, интриганов различной степени порядочности…
Время от времени в обществе накапливаются перекосы, и мощные природные инстинкты как бы сиротеют. Пример такого перекоса — нынешний кризис. Осиротевшие автоматизмы довлеют на психику, требуя для себя безусловного выхода. А выход состоит ни в коем случае не в подавлении естественных потребностей, а наоборот — в их бережном развитии, тщательном уходе, в постоянном поиске в себе новых, всё более тяжёлых обсессий, способных победить нашу извечную лень и депрессивность. Как говорится, клин клином вышибают, и даже дьявол изгоняется из тела, по сути дела дьявольскими методами экзорциста…
Проще всего удовлетворить обсессию демонстративности. К примеру, если вы не можете существовать без поездок на тропические острова и без нудистских пляжей, пройдитесь вместо этого всего один раз голяком по улице недалеко от своего дома. Ваше самолюбие будет удовлетворено с избытком, и ваше навязчивое состояние надолго вас покинет. Если же вы привыкли в год по нескольку раз колесить по разным странам, проедьтесь на своей машине зимой в любой райцентр и обратно. Вы встретите массу экстрима. Это надолго отобьет у Вас охоту куда-либо выезжать за пределы МКАД.
Ну, а если вы привыкли в докризисное время каждый день обедать в ресторане, попейте чаю и сходите для разнообразия в церковь. Душеполезность религиозной обсессии общеизвестна. Эта обсессия теперь превратилась в признак высокой культуры. Но как выяснили учённые, уже неандертальцы имели некое подобие религиозного культа, выросшего из обсессии захоронения мертвых. — Теперь он встречается абсолютно у всех народов, хот я и в разной форме, а на этом странном инстинкте паразитирует ворочающая миллионами мафия похоронных услуг.
Но довольно приватных советов, читатель ожидает ответа на глобальный вопрос, что делать с человечеством, в крайнем случае — со страной? Как ясно из изложения, психические автоматизмы — это именно то, что нас всех объединяет. Правда — это и самое неосмысляемое из того, что есть у человека. Более осмысленные вещи, такие, как культура, язык, развитая религия — в большей степени разъединяют человечество, чем объединяют, и поэтому вряд ли подходят для разрешения хотя бы одной мировой проблемы.
Однако есть нечто, что объединяет все существующие религиозные культы, является языком наинизшего уровня, если хотите ассемблером, любой религиозности. И это «что-то» — обсессия стыдливости и грехобоязни. Без неё никакая религиозность невозможна в принципе. Религиоведы, конечно, удивились бы такому выводу, указав на дионисийские мистерии древности, однако мы останемся при своем мнении, продолжая настаивать натом, что симптомокомплекс стыда существовал и тогда (иначе откуда бы он взялся теперь?), просто для него было отведено другое место, отличное от нынешнего.
Легитимные каналы реализации наших обсессий зафиксированы в нашем языке, но сам язык вдруг омертвел, и кризис, как жадный вирус теперь доедает привычные лингвистические установки. Призыв отбросить традиционные интерпретации и прийти к совершенно новому пониманию стыда и греха, как к средству выхода из кризиса, без всякого сомнения, антинаучен и даже антиязычен, но именно поэтому он имеет шансы на успех. Ведь именно фанатическая приверженность прежним установкам языка и научного знания завела человечество в тупик.
Наша обсессия грехоборчества, тщательно маскирующаяся под хрупкую аморальность, должна не ослабнуть, а наоборот укрепиться. Однако традиционная форма её реализации должна быть радикально изменена именно для того, чтобы остаться вполне традиционной. Наше религиозное чувство должно бросить нас в объятия друг другу, смешав губы в кровавую кашу. Грешно и стыдно оставаться тупым послушным обывателем в то самое время, когда в очередной раз решается судьба человечества…
Для старта предлагается вооружение обывателя огнестрельным оружием с целью превращения его в настоящего гражданина. Только так российский подданный сможет почувствовать себя настоящим человеком, понять, что он ничем не хуже ментов, и что если надо, сможет защитить себя, свою семью и других законопослушных граждан от нападок и оскорблений. А если совсем приспичит — и Родину! Стрельба по движущимся мишеням и простой развлекательный бабахинг — исключительно мощное средство укрепления горизонтальных связей. Оно же — радикальная мера против любого, самого страшного, греха…
В конце-концов существует старая истина, согласно которой не народ должен бояться правительства, а правительство — народ. Очищающая агрессия — дозированный путь к совершенству. Наверху должны понять, что кроме агрессии сверху вниз по иерархии возможна агрессия и в совершенно противоположном направлении. От агрессии никто не должен быть застрахован, коль скоро женщины и дети подвергаются на наших улицах бандитским вылазкам.
Только осознание возможности безграничной агрессии освобождает от духовного рабства и делает общество единым целым, содружеством независимых граждан. Огнестрел в кобуре удерживает от грехопадения гораздо лучше, чем танки на улицах. А для расцвета философии и всяческих дисциплин вооружение народа просто необходимо: извилины в голове только тогда начинают по-настоящему работать, когда налицо надёжное средство оттуда их вышибить. Оружие — наша традиционная национальная обсессия, стремящаяся к безудержной самореализации. Его производство — надёжная основа будущего экономического пузыря.
Но, обретя оружие, каждый должен успеть подумать о душе. Ведь теперь не только он может быть убитым, но и его могут убить. Гм… я хотел сказать, он может убить. Ценность жизни приобретает дополнительное измерение, а её бренность лучше осознается. Отсюда — стремительный выпрыг из депрессии, порождаемой унылой предсказуемостью потребительского будущего. Видя перед собою ствол, из скучной депрессии мы мгновенно выпадаем в панику. Таким образом, паника — наше гарантированное спасение и следующая надежда…
ЖИВОТВОРНАЯ ПАНИКА
О панических состояниях можно говорить бесконечно долго. Классификация триггеров панической атаки чрезвычайно сложна и многогранна. Американский политик, выбрасывающийся из окна с криком «русские идут» и очереди за долларами в связи с ожиданием деноминации рубля — это согласитесь, не одно и то же! Паника порождает обвалы на биржах, но она же порождает и панические покупки, сделанные в коллективном помешательстве, тогда как в иной ситуации человек на такое никогда бы не решился. Паника отличается от депрессии тем, что непосредственно связана с действием, прямо соответствует предельной гиперактивности. Паника — это наступательная, динамичная и развивающаяся депрессия. Таким образом, чтобы избавится от депрессии её лучше всего вначале перевести в панику.
Правда, как и любой поведенческий стереотип, паника имеет свои ограничения. Так, не стоит ожидать от паники, как и от всякого иного стереотипа, существенной инновационности. Находясь в паническом состоянии, трудно развивать нанотехнологии. Зато паническая скупка населением залежалого товара в обмен на напечатанные в панике ассигнации вполне возможна. Конечно, в долгосрочной перспективе это не самый эффективный путь развития, но мы ведь говорим о срочных мерах, способных сдвинуть дело с мёртвой точки. И перед тем, как поставить паникёров к стенке, государство успеет зафиксировать рост индексов товарообмена, а значит — получит в руки неопровержимые доказательства окончания кризисного периода…
Но надо быть осторожным: сидя перед своим телевизором и похрустывая попкорном, обыватель уже настроился страдать, и если ему тупо объявить, что кризиса не существует, он, пожалуй, потребует вернуть прежнюю картинку и не лишать его обещанного мазохистского драйва. Поэтому будем действовать тоньше. Объясним обывателю, что положение уже никогда не улучшится, его страдания бесконечны, а значит, бесконечным может быть и наслаждение от страданий. Ещё более бесконечно — наслаждение от созерцания себя бесконечным страдальцем. Именно поэтому — нет никакого кризиса, ведь кризис — это падение, сменяющееся нормализацией. Так вот: никакой нормализации не предвидится, всё будет жестко! Поэтому и говорить об окончании кризиса, а тем более о его начале, по крайней мере, преждевременно. Да, биржевые котировки после каждого падения опять растут, но ведь дело не в котировках, и даже не в ощущении от их созерцания, а как мы убедительно доказали — в состоянии информационного поля.
КРИЗИС КРИЗИС-ЗАВИСИМОСТИ
К кризису можно не только адаптироваться, но и пристраститься. Выйти из мирового кризиса невозможно, но к нему можно привыкнуть. Развитие у населения кризис-зависимости — одна из главных опасностей. Столкнувшись с кризисом, законопослушный обыватель необратимо теряет способность спокойно прозябать в офисе, и превращается в одержимого кризис-управляющего, озабоченного судьбами цивилизации. Такие пациенты теряют способность осмысленного поведения вне рамок кризиса. Попробовав этот наркотик один раз, люди (как, впрочем, и политики) уже не могут от него избавиться. Депривация от кризиса приводит трансцендентального субъекта в состояние абстиненции: он раздражён, очернительски настроен, сутяжничает и ругается миру.
Зависимость от кризиса — не только феноменологическая, но и знаковая зависимость, коммуникативная обсессия, выражающаяся в нашей растущей неспособности предлагать тематику общения без навязчивого разговора о кризисе. Данная статья — сама по себе яркий пример пагубности подобного пристрастия и к тому же тлетворного влияния манифестирующего кризис-наркомана на окружающих, ещё почти здоровых людей. Именно поэтому мы намерены уделить в ней особое место беспощадной борьбе с кризис-зависимостью.
Борясь с пагубной страстью, подключаемся к интернету, открываем в ЖЖ сетевое сообщество krizisa_net и подписываем туда себя и всех своих друзей. Ставим программный цензор на кризисную лексику, заменяющий табуированные слова на многоточия, и дело сделано! Создано бескризисное информационное поле, в котором кризиса нет. До тех пор, пока модератор не решит иначе...
В этом информационном поле мы поведём беспощадную интеллектуальную игру по своим собственным правилам. Главное из них таково: что бы теперь в мире ни случилось, понятие кризиса необратимо изменилось. А значит, что старого понимания кризиса уже нет и быть теперь не может никогда. Поэтому, естественно, нет и кризиса в старом понимании. Что же касается нового толкования понятия «кризис», то за него в глобальном идейном поле предстоит побороться, зафиксировав обозначаемое этого понятия по-новому. Мы настаиваем на том, что диагноз «мировой кризис» можно ставить лишь постфактум, после того, как он нас всех минует. Пока что совершенно непонятно, во что это всё выльется: в транзиторный кризис или в новую устойчивую реальность.
Оп-псс! Сами того не желая, мы решили задачу выхода от кризиса именно так, как и обещали: недорогим, быстрым и бескомпромиссным путём. — А ведь мы Вас предупреждали, дорогой читатель, что раз и навсегда покончим с кризисом с помощью несложных преобразований знакового пространства.
Вот и покончили…
