В те времена, когда был написан и вышел впервые «Обитаемый остров» его как минимум официальная фабула читалась относительно однозначно: совершенный парень с отчасти сверхъестественными способностями, попадающий в несовершенный и даже ужасный по тем временам мир – это, естественно был «парень из нашего мира» - пусть и отнесенного, а может быть и не совсем отнесенного – в будущее.
А мир, в который он попадал, отсталый и убогий – это явно был не «наш мир», в примитивном восприятии просто из серии земных капиталистических стран, в собственно фантастическом – неземной, инопланетный мир, где ядерная война произошла, «железная пята» утвердилась раньше, чем возникла система социализма, единственно способная помещать этой исторической трагедии…
Вообще, для Стругацких этот абрис сюжета был не совсем самым главным и роман был посвящен другому. Чему именно – уже тогда было много самых разных толкований и трактовок. Обозначенная исходная зарисовка, декорация – была принята как простая и наиболее доступная, естественно и интуитивно воспринимаемая.
Парадоксы исторического развития в последние десятилетия привели к тому, что это первичное допущение уже не воспринимается – или далеко не всеми воспринимается как интуитивно понятное.
Для определенного типа восприятия, рожденного иными историческими условиями – совершенный парень из совершенного мира этим типом восприятия читается как явно «парень не из нашего мира», совершенный мир – как явно не наш мир, а вот несовершенный мир информационно-военной диктатуры – как явно «мир наш». Причем настолько «наш», что убогие и жестокие порядки этого мира кажутся настолько родными – что этот тип восприятия невольно и подспудно тянется к тому, чтобы осудить не этот мир – а нагло пытающегося вмешаться в его прозябание «чужого», трактуемого то ли как «парень с Рублевки на папином «Мерседесе»», то ли «белокурая бестия».
Два слова о «белокурой бестии». Вообще-то по описанию авторов, у Максима Каммерера темные глаза, кожа с бронзовым оттенком, а в голом виде тело его вообще выглядит коричневым… Можно догадываться, почему Бондарчук избрал иной тип внешности своего персонажа – ну, как отреагировали бы те, кто сегодня сравнивает его с белокурой бестией, если бы у главного героя, претендующего на свержение диктатуры оказались карие глаза и курчавые волосы… Но не угадал – они тут же усмотрели в нем иной этнически враждебный тип…
Тогда, в конце 60-х «мир благополучия и совершенства» в первую очередь читался как «Мир Коммунизма». Сегодня он в значительной степени читается как «Мир Рублевского шоссе».
Кстати, Барвиха и Жуковка в своем привилегированном статусе существовали и тогда – но вряд ли кому-то тогда приходило в голову видеть в Каммерере сына члена ЦК, выбравшегося во внешнюю среду.
То есть прежде всего известная проблема есть в том, что если более или менее типичное сознание страны пятьдесят лет назад видело образ совершенства в неком мире своего будущего – а отчасти, своего настоящего – то есть видела совершенный мир как в принципе достижимый, причем для всего общества – то сегодняшнее типичное сознание видит совершенство как либо недостижимое, либо достижимое лишь для избранных.
Там в качестве оного был Коммунизм, Будущее. Здесь в качестве совершенного – лишь Рублевки – то есть, в конечном счете, мир благополучных и высокопоставленных проходимцев.
Там мир несовершенства воспринимался как нечто неестественное, нечто, что как можно быстрее нужно изменить.
Здесь он воспринимается как «наш мир» - и оставьте нас в покое с вашими благими пожеланиями.
Там мир совершенство воспринимается как начало естественное, а мир несовершенства – как неестественное – хотя, это, конечно наивность.
Здесь само совершенство видится как по определению для простого человека недостижимое, потому – не нормальное, а несовершенство – как нормальное, естественное, родное и близкое.
Кстати, реальный «парень с Рублевки» - ни в коем случае не стал бы удивляться ужасам «Страны Отцов», заблуждаться по поводу искренности и благородства офицеров Боевой Гвардии, приходить в не уравновешенное состояние узнав о подлинном назначении «Башен противобаллистической Защиты» и Телецентра.
Хотя бы потому, что эти или другие офицеры гвардии бывали бы в доме на Рублевке, генералы оной – жили бы там же, чиновники «Департамента общественного здоровья» время от времени навещали для консультаций его отца, а тема излучения ПБЗ так или иначе обсуждалась бы в его доме. Как с точки зрения обсуждения степени ее эффективности, так и с точки зрения мечтаний о моменте, когда соответствующий странник создаст для избранных защиту от причиняемый ею диких болей – ведь жить на рублевке в этом мире мог бы ни в коем случае не тот, кто верит официальной пропаганде, подкрепленной излучением башен, - а лишь тот, кто два раза в день корчится от диких болей от этого излучения.
Если даже предположить, что Рублевка в этом мире отделились от всего остального и плыла в неком отдалении от родной планеты – первое, что сделал бы «Парень с Рублевки» - это не метался по чужой Столице, не вступал с наивностью в Гвардию, не взрывал башни вместе с подпольщиками – он первым делом постарался бы отыскать местную Рублевку и войти в контакт с Неизвестными Отцами. Потому что уж кто-кто, а он бы точно понимал, как устроены политические системы, в которых есть Рублевки.
Для настоящего Каммерера из книги это еще составляло бы временную трудность, пока он не освоил бы местный язык – что он, благодаря совершенству своего интеллекта, сделал довольно быстро, но для его киноаналога это вообще не составило проблемы, поскольку он изначально снабжен электронным лингвопереводчиком. И первыми его словами при виде первого гвардейца – или армейца – было бы: «Командир, срочно свяжи с начальством. Выполняю особое задание Центра и имею право доложить о нем лишь в Особом Отделе».
Кстати, по поводу последнего – абсолютно неверно и произвольно читать Странника и его Департамент как «местное ГБ». В Стране Отцов ГБ – это «Департамент общественного здоровья» -
«уже много лет идет грызня между департаментом общественного здоровья и военными. Тут уж кто кого съест. Департамент общественного здоровья -- организация жуткая и ненасытная, но если военные действия пойдут сколько-нибудь успешно, господа генералы возьмут эту организацию к ногтю. Правда, если из войны ничего путного не получится, то к ногтю будут взяты господа генералы, и поэтому нельзя исключать возможность, что вся эта затея есть хитроумная провокация департамента общественного здоровья.
Странник возглавляет «Департамент специальных исследований» - созданную своего рода особую научно-техническую разведку и контрразведку. Кстати, борьба научно-технической разведки и Госбезопасности – это тоже, еще не из нашего – а из некого только будущего мира.
Вообще, вопрос о чем собственно, в частности о какой политической реальности и о каком времени писали Стругацкие – как в этом романе, так и в остальных, но особенно в этом – это старый и изначально по разному читаемый вопрос. Тут есть целое разветвление предположений и теорий. Перечислять их без, как минимум, краткой характеристики – малопродуктивно.. Это нужно делать отдельно.
Но одной из этих версий с самого начала была любимая диссидентами версия о том, что Роман – о современном им советском обществе. Однако дальше аналогии «Излучение ПБЗ - советская пропаганда» - здесь никогда ничего не получалось.
Прежде всего, потому, что «Страна Отцов» - основана на системе анонимной власти. Правят не официальные государственные лица – они есть лишь второй эшелон правителей. Все эти Департаменты – общественного здоровья, общественного просвещения, военный, специальных исследований. Юстиции – это даже не советские министерства под контролем Политбюро. В «Стране Отцов» нет Политбюро. Есть – по основному, авторскому варианту - Папа, Деверь, Шурин, Свекор, Тесть… Правят анонимы. Все главы департаментов - это назначаемые и контролируемые ими люди. Последние даже не имеют самостоятельного выхода на Отцов – они не знают где их искать, как с ними связываться – те сами их находят.
Это никакая не советская реальность, где портреты членов Политбюро висели в любом Красном уголке – это другой политический мир, другая политическая реальность.
А, кроме того – и потому, что время, когда писался роман – это своего рода зенит стояния советской системы. Соответственно, никаких «некогда страна эта была значительно обширнее», никаких Хонти и Пандеи – отсоединившихся провинций устраивающих постоянные провокации на границах и засылающих шпионов, никакого периода развала, в котором положение спасла «группа анонимных офицеров Генштаба».
Но, если доминирующее типичное сознание тогдашнего общества в целом воспринимало роман как отсыл к аллюзиям проблем коммунистического будущего, то типичное маргинализированное сознание тут же накладывало кальку романа на современную ему реальность, маргинально воспринимаемую, как несовершенную. Причем откровенно игнорируя все несовпадения и воспринимая в аллюзиях лишь то, что его устраивало.
Оба эти типа сознания брали простую, относительно лежащую на поверхности трактовку и уходили от более глубокого анализа.
Сегодня отчасти происходит тоже самое. И известными серьезными поправками.
С одной стороны, вся система координат, строившаяся Стругацкими от «коммунистического будущего» - оказалась дезактуализирована. Коммунистическое совершенство сегодня представляется столь же мало реальным, сколь мало реальной в 60-е годы казалась возможность существования современной Российской реальности.
У Стругацких, первоначально, к 90-м гг. в СССР уже существует коммунистическое общество и первые корабли летают на Венеру. К началу 21 века полным ходом идет освоение Марса. И понятно, что воспринимать их Миры в таком соотнесении сложно. Хотя, именно для того, чтобы снять это несоответствие, в первом томе издания «Миры братьев Стругацких» издатели сознательно вносили известную оговорку, предваряя издание хронологической таблицей послевоенной эпохи, где первый спутник был запущен уже в конце 1940 гг., в 70-е образуется Союз Коммунистических Республик, включивший в себя Китай, и тогда же эта сверхсверхдержава приступает к оказанию гуманитарной помощи пораженным тяжелейшим кризисом США и Европе.
То есть читателю посылается оговорка – это не про наш мир. Это про параллельный.
Но есть и иной момент, в самих работах авторов. Дело в том, что если сначала они пишут действительно «фантастику ближнего придела», затем в немногих работах описывают – и не очень подробно – конец 20-начало 21 века, отличающиеся от сегодняшнего дня как раз так, что эта разница вполне точно описывается словами Максима, которыми он произносит, рассматривая фотографии при нем уже изуродованных войной южных районов того, что он застал как «Страну отцов»:
«Кругом зверье... На них самих насылать нужно... - Он поднял с пола один из альбомов и стал рывками переворачивать листы. -- Какой мир изгадили, -- говорил он. -- Ты посмотри... Какой мир! Гай поглядел чрез его плечо. В этом альбоме не было никаких ужасов. Просто пейзажи разных мест, удивительной красоты и четкости цветные фотографии -- синие бухты, окаймленные пышной зеленью, ослепительной белизны города над морем, водопад в горном ущелье, какая-то великолепная автострада и поток разноцветных автомобилей на ней, и какие-то древние замки, и горные вершины над облаками, и кто-то весело мчится по горному склону на лыжах, и смеющиеся девушки играют в морском прибое.
-- Где это все? -- Говорил Максим. -- Куда вы все это дели? Разменяли на железо? Эх вы... Человечки... -- Он бросил альбом на стол. -- Пошли.»
То есть читателю посылается оговорка – это не про наш мир. Это про параллельный.
Они как бы давали альтернативу – каким мог быть наш мир – и каким он стал. А потом, обойдя эту тему – стали писать о времени Полдня – середины и конца 22 века.
То есть они как бы оставили белое пятно – время, которым все может быть совсем не так – но потом, через сто пятьдесят лет все же встанет на свои места – и на самом деле там и начнутся наиболее серьезные проблемы.
Проблемы Мира полдня – во многом именно то, о чем они пишут на пике всего творчества – это проблемы Мира Совершенства. Потому что никакое совершенство – не окончательно, и в нем неизбежно вызревают свои противоречия и трагедии – иначе оно просто умрет. Но это тоже особая тема.
Если же говорить о том, с каким временем соотносить действие «Обитаемого острова» - то в стране Отцов действительно есть немало напоминающего сегодняшнюю Россию.
Ну, и так далее.
Все очень похоже – но это все же еще не то.
И сравнивать подпольщицу Птицу (Орди Тадер) с Новодворской даже в качестве шутки – это все равно, что сравнивать Новодворскую с Софьей Перовской или Любовью Шевцовой, а горьковского Ужа – с горьковским Соколом.
Хотя бы потому, что и Птица, и Люба Шевцова – могут и берут в руки оружие, отстаивая свои идеалы. Идеалом же Новодворской является она сама, эпатирующая общество, – по возможности без особых негативных последствий для себя, любимой.
В том, кстати, и разница Страны Отцов и современной России, что там нет «Эха Саракша», как нет «Другого Саракша» и даже «Единого Саракша».
Там есть Отцы, на тему о которых никто не пытается строить предположения – кто из них назначил Дергунчика военным министром, а Умника – Генеральным прокурором. И отставных назначенцев и глав департамента даже не ссылают особыми представителями в отдаленные районы страны – их просто пристреливают то ли в своем кабинете, то ли прямо в комнате совещаний Отцов.
Там есть Боевая Гвардия. Там есть Излучение.
И оппозиция пусть столь же бестолковая и напичканная провокаторами как и современная российская – но все же что-то делает и что-то взрывает – а не публикует на своих сайтах обличающие заявления в адрес «антинародной диктатуры».
Это маргинализированное диссидентское сознание думало, что «Обитаемый остров» написан про Советский Союз. Равно как лишь упрощенное современное сознание видит в нем пародию на Современную Россию.
Это – про другое. Отчасти – про то, чего еще не было – но к чему еще мы можем прийти.
Отчасти – о тенденциях. Которых не было тогда, когда писался Роман – но которые уже есть сегодня.
Отчасти о том: «Какой мир изгадили»… Отчасти о том, что увидев несправедливость мира и устремившись совершенствовать его – нужно думать и о реальных последствиях, - потому что разрушать ничего не создавая, значит не уничтожать зло, а множить его хаотичность и неограниченность.
Но все-таки – это огромная и особая тема. В этом отношении фильм Бондарчука – который все же как таковой стоит оценивать не посмотрев его первую серию, а дождавшись полного варианта – в любом случае хорош тем, что возвращает тему провидений Стругацких в поле внимания общества (как бы специфически не зарекомендовал себя младший из авторов в политической реальности постсоветской эпохи), в поле дискуссий и осмыслений.
И в частности, пусть и невольно, как уже говорилось, к тому, какие уменьшительные аллюзии утвердились в сегодняшнем деградировавшем российском обществе, как изменились представления об общественном идеале за последние пятьдесят лет. Если тогда в качестве такового виделось Будущее Коммунистическое Общество, где могут быть счастливы все, то сегодня в качестве такового видится исключительно «Мир Рублевки», а носителями и достойными совершенства признаются лишь обладатели Мерседесов как минимум во втором поколении.
