Неплохая в материальном отношении жизнь в нашей семье началась, когда я учился в девятом классе. Отец стал зарабатывать где-то в районе двухсот рублей и больше, мать иногда приближалась к этой цифре. Отцу доплачивали за рацпредложения, были премии, мать «перерабатывала
» на конвейере, за что ей тоже доплачивали.Если бы, правда, мы стали копить на какую-то значительную покупку, на машину, к примеру, то всем пришлось бы сесть на голодную диету, а так жить было можно. Но думаю, что больше половины всех денег уходила на еду.
Отец к этому времени обзавелся связями с работниками прилавка, и у нас всегда была хорошая колбаска, иногда икорка, бывали даже крабы в банках.
Я приходил из школы, где-то ближе к вечеру затапливали печку, это здорово, когда очаг в доме, как-то весело на душе и уютно, когда в печке играет огонь, а дом наполняется теплом. Но печку вскоре заменил газовый котел. И вот я приходил, поджаривал с луком «одесскую
» или «краковскую» колбасу, обжаривал здесь же вареную картошечку.А если еще и горячие кислые щи (суточные), а к ним с черным хлебом и сало с мороза, то вообще кум королю! Потом я читал газету «Труд
», зачем, правда, не знаю. По средам приносили «Литературную газету», а еще был журнал «Юность», а потом «Новый мир», а потом чудесным образом именно «Наш современник». И каждый день запоем я читал книги. У моих родителей не было статуса, по которому они могли подписываться на собрания сочинений. Вот двое моих будущих приятелей по институту имели, один — папу профессора, а второй папу — работника Госплана, так у них были книги любые на выбор.Но зато отец нашел одного знакомого пролетария, этнического немца, который работал в издательстве «Молодая гвардия
». Из этого издательства он таскал листы, которые потом сам «прошивал» дома на специальном станке, и продавал нам потом собрания сочинений разных писателей по государственной цене.Культ книг и культ пишущих людей, это, пожалуй, было самое лучшее в позднем СССР. Правда, из-за моды на книги, каждая семья хотела иметь у себя забитые книгами полки и шкафы, многие сами этих книг не читали, но имели надежду, что прочитают их внуки.
И вот этот пролетарий последовательно воровал собрания сочинений Лескова, Гончарова, Мельникова-Печерского, Никитина, Стендаля, Флобера, и даже продал нам Конан-Дойля. Но самое большое мое потрясение — это Шолохов. Великий «Тихий Дон
». Но об этом после.Уроки я дела кое-как, потом гулял, в
9 часов вечера смотрел программу «Время». Передачу эту дикторы вели с совершенно зверскими лицами, в их лицах было торжество официального пафоса, внутренняя сила советских людей и готовность дать отпор любому врагу. Они чеканили о том, что вот еще одну доменную печь задули, что еще километр дороги БАМа проложили, что в США кризис, что во Франции бастуют и борются за мир.Но начиналось все с официальной хроники, вот Леониду Ильичу еще один орден дали, пустяк, а приятно. Или Леонид Ильич принял руководителя братской компартии. Или праздник какой, и все эти старенькие товарищи стоят на Мавзолее, родные такие, всех их знаешь с пеленок, и казалось, что так будет вечно.
После программы «Время
» идешь слушать «Голос Америки», «ВВС», «Немецкую волну», и узнаешь, что в мире на самом деле произошло.Я был патриотом своей страны, на меня вражеская пропаганда не действовала, но из этих передач я узнавал много нового. Там читали книги Солженицына, помню, как меня поразил его очерк «Ленин в Швейцарии
», там читали книгу Венечки Ерофеева, эссе Бродского. Помню, услышал у Бродского, что его отец военный моряк, и что символом новой России следует сделать не масонскую звезду, а «Андреевский флаг». Меня это поразило, как же так, еврей, а мыслит не по-еврейски.Или я услышал, (это было позже), как ругали Солженицына его оппоненты на какой-то радиостанции, передача была посвящена вводу наших войск в Афганистан. И кто-то сказал, что если бы у власти в СССР стояли русские националисты типа Солженицына, то русские ужа давно бы начали экспансию по всему миру. И я поверил этим словам про националиста, меня они обрадовали.
СССР был моей страной, я любил ее и был ее патриотом, и был бы патриотом этой страны до сих пор, если бы коммунисты ее не угробили. Постепенно формировался уклад и нормы жизни, формировались привычки людей, жизнь в СССР снова возвращалась к цивилизации. И я думаю, что все было бы у нас не хуже сейчас, чем на Западе, а лучше, не попади мы в историческую ловушку.
Даже материально мы могли бы жить сейчас не хуже, чем в развитых странах. Если друзья «демократы
» в РФ только в прошлом году достигли уровня СССР 1990 года, то мы за эти двадцать лет ушли бы далеко, при нормальных людях в руководстве.* * *
Итак, школу я заканчивал, и нужно было думать, куда идти дальше. Единственный предмет, по которому я учился хорошо — это история, еще я неплохо знал литературу. Лет в
15 я решил, почему-то, что хочу учиться в МГИМО и быть дипломатом. Мой отец даже переговорил на эту тему со своим случайным знакомым, заведующим кафедрой в МВТУ им. Баумана. Тот сказал, что в МГИМО учатся дети дипломатов и партийных и иных руководителей, что это, с его точки зрения, правильно, они знают иностранные языки. А меня он может взять к себе, и я буду делать ракетные двигатели.Но меня не интересовали естественные науки. Кстати, я не помню, что испытал какую-то особую горечь от того, что места в МГИМО были не для таких, как я. Мы прекрасно знали, что декларации о равенстве в СССР пустой звук. И позже, куда бы я не попадал, включая ТВ, везде сидели чьи-то «дети
». И в той системе, которая возникла в СССР, это было нормально. Почему нужно отдавать хорошее место чужому ребенку, если можно отдать своему?Речь идет о фундаментальном несовершенстве СССР в этом смысле. Твоя карьера была гарантирована только там, где работали твои родители. Так что если папа маршал, то сыну тоже лучше идти в армию, если папа профессор, то и сыну нужно становится ученым, если папа художник или режиссер, то и сыну туда же.
Тот же товарищ Сталин, который был так скромен и вообще был идеал, сделал своего сынка генералом, командующим ПВО Московского округа. Ну ведь неприлично.
Любопытно, что даже в разведку насажали «сынков
», если судить по воспоминаниям бойцов «невидимого фронта».Так куда мне идти? Я не знал. Я любил историю, но не с моей же подготовкой соваться на истфак МГУ?
Кстати, пока «свежая
» сталинская номенклатура не была многочисленной, при приеме в институты царило равенство. Все было очень просто. Был некий понятный стандарт, те знания, которые должен был знать выпускник школы. И эти знания он мог получить хоть в селе на Дальнем Востоке, хоть в обычной школе в Москве. Он приезжал поступать в вуз, и с него спрашивали этот стандарт и не более того.В мое время уже были спецшколы, которые давали выпускникам преимущества. И не было стандарта. В качестве дополнительного вопроса, уже могли спросить все, что угодно.
Я все-таки решил поступать на истфак МОПИ, учителем я быть не хотел, но другие истфаки мне были недоступны. Но и в МОПИ я не поступил, не набрал нужное количество балов, кстати, претензий никаких не предъявляю, у меня действительно была не ахти какая подготовка. Потом пошел работать в Шереметьево. Мне там нравилось. Осенью меня должны были призвать в армию. Я бы отслужил, вернулся в Шереметьево, закончил бы какой-нибудь заочный техникум, и сейчас бы катался как сыр в масле.
Минимум был бы управленцем среднего звена, а может быть, и повыше поднялся. Получал бы свои пять тысяч баксов. Имел бы свой достаток, садился бы к компу, заходил на АПН, а там некий, нищий Самоваров статейки публикует. А я бы ему комментарии вмазывал — плохо за Родину борешься! И Сталина не любишь. А уж не купили ли тебя, братец, за
30 серебряников?Ну не будем мечтать, не сбылось мое счастье. А все почему, а потому, что власть понимала, что как-то нужно помогать тем, кто был поставлен в неравные условия, и придумала рабочие факультеты при вузах. Если у тебя есть год рабочего стажа, то ты проходишь собеседование, поступаешь, учишься год очно, за этот год тебя натаскивают по четырем предметам, потом ты сдаешь экзамен и поступаешь уже на первый курс.
Я не хотел уже никуда поступать, хотел в армию, чтобы государство от меня отвязалось, в принципе, армия была единственной, существенной повинностью, не считать же серьезным делом поездки «на картошку
» или «на базу».Но отец настоял, чтобы я поехал и попробовал поступить на рабфак МОПИ. Я съездил, экзамен по истории там принимал декан истфака, по-моему, он был просто дураком, на редкость у него было тупое выражение лица. Но я опять же его не виню, ибо не сдал на пятерки.
И тут отец нашел еще рабфак в МГПИ. Я отказался ехать наотрез. Но он упросил съездить, потратить два часа ради него. Поехал. И на тебе! Там оказались нормальные люди. Провели со мной собеседование по истории, помню, что Альтаир Иванович Шаша, с кафедры педагогики, не знал, что Алексей Толстой написал пьесу об Иване Грозном, а я как раз ее читал накануне, книжка
1946 года издания, если не ошибаюсь. Поговорили о Наполеоне, о Стендале, о том, как он описывал поход в Россию, туда-сюда, и меня рекомендовали. Решающую роль в этом сыграла Валентина Петровна Круговых. Ей понравилось то, что я читал Стендаля.Потом я пошел сдавать литературу. Передо мной этот предмет сдавал армянин. Молодая преподавательница спросила его о «военной прозе
», о романах Бондарева, Бакланова. Армянин застенчиво сказал, что в Ереване он о таких писателях не слышал, но может рассказать об Оганесяне и Петросяне. (Фамилии я привожу условные). Преподавательница сказала, что теперь уже она не слышала о таких, на том они и расстались.После этого армянина я блистал, как алмаз. И меня приняли, но что интересно. Когда я пришел потом на первый курс, то в своей группе с удивлением обнаружил, что примерно
2/3 студентов были подготовлены гораздо хуже, чем я после школы. И было очень странно, как они смогли выдержать конкурс в семь человек на место.Когда я поступил в институт, то я подумал, что теперь весь мир принадлежит мне. Вот оно — чудо!
Мужчины глупы. И я был полон желаний и был уверен, что «открою Америку
».Живи, где родился, и будешь счастлив! Все остальное суета!
* * *
Все суета, кроме Москвы! Этот город вошел в мою жизнь совершенно незаметно. Мне было лет семнадцать, иду я по летней Москве, летит тополиный пух, и я понимаю, вдруг, что этот город дает мне радость. И эта радость вот уже всю жизнь со мной. И дело не в том, что Москва красивый город, я бы не рискнул это сказать о тогдашней Москве. И не в том, что это столица нашей Родины. А в чем-то другом. В магнетизме великого города.
Пока я учился в институте, я жил у своих теток. Ну не целую неделю, когда хотел, уезжал домой, а когда хотел, ночевал у них.
Первое мое местожительство было рядом с метро Щелковская. Там жила тетя Маша. Она была замужем за коренным москвичом Павлом Артемьевым. Дядя Паша был фронтовиком, танкистом. У него было много ранений, а один осколок ему не стали удалять специально. Осколок перебил ему кисть руки, если бы хирург вытащил его, то пальцы перестали бы двигаться, а так осколок оставили, и рука странным образом работал вполне нормально.
Я в детстве, когда дядя Паша приезжал к нам в гости, всегда трогал этот осколок, это было странно. Рука живая, а там под кожей прощупывался довольно большой стальной осколок. С виду дядя Паша был суров, в душе добр, но взглядов был самых консервативных. Однажды он проснулся в субботу утром, и увидел, как «продвинутая
» жена делает на полу йоговскую «позу кобры».-Это что? — поинтересовался он.
Тетя ответила, что йога, что в их НИИ сейчас все этим занимаются.
- Еще раз так сделаешь, — мрачно сказал дядя Паша,- возьму за ноги и выброшу в окно.
Потом дядя Паша умер, тетя Маша жила одна, и первые два года учебы я прожил на Щелковской. Район был серый и неуютный, единственной достопримечательностью был пивной бар «Саяны
», но я туда уже попал случайно после окончания вуза.На втором курсе я перебрался к тете Вале, она жила рядом с метро «Семеновская
». Муж тети Вали Владимир Иванович тоже был коренной москвич, он родился в «Марьяной роще». Владимир Иванович являл собой редкий тип для русского, он был не «горький пьяница», а «сладкий пьяница». Едва ли он выпивал больше среднего советского человека, но надо признать, что этот средний человек выпивал изрядно.Но пьянки Владимира Ивановича не выходили боком другим, даже его семья не страдала, ибо скандалов он не устраивал, тетя Валя останавливала его, когда он «частил
» с выпивкой, но они любили друг друга, эти два человека. И очень подходили друг другу.Вот один раз тетя Валя начала воспитывать мужа, он сидел с похмелья, страдал и молча слушал жену. А она «гнала
» по нарастающей, заводила себя. Владимир Иванович характеризовал это так: «Ну заработала динамо-машина». Но в это раз он сидел молча, опустив голову и полностью вроде все осознав.Тетя Валя высказал все, к тому же ее видно растрогал вид мужа, который «осознал
». И она закончила свою обвинительную речь примирительными словами по отношению к водке: «Всю ее все равно не выпьешь».Тут Владимир Иванович поднял голову и скромно заметил: «Но надо к этому стремиться
».А как-то он все пять дней рабочей недели приходил выпимши, и вот явился на бровях в пятницу, дверь ему открыли, он перешагнул порог и упал. Тетя Валя была в ярости, сказала, что никто гада поднимать не будет, чтобы и валялся в прихожей до утра.
Владимир Иванович был не против, поспать в прихожей, но сама постановка вопроса его возмутила, он не хотел уснуть побежденным и пополз к кровати. Ему было тяжело, ему было очень тяжело, но он полз упорно, продвигаясь, миллиметр за миллиметром. Его борьба длилась минут десять, не меньше.
Но он все-таки преодолел эти семь-восемь метров, дополз до кровати, стащил с себя пиджак, укрепился спиной о кровать, потом победно засмеялся смехом Мефистофеля, щелкнул торжествующе подтяжками и сказал всему миру: «Что б…, взяли?» И запел песню из популярного тогда мультфильма: « Я на солнышке лежу, я на солнышко гляжу… Рядом львеночек лежит и усами шевелит…
»При всем при этом Владимир Иванович был хорошим хозяином, в доме все блестело, радовали глаз огромные аквариумы с чудесными рыбками, он был добытчик, даже пьяный возвращался с чем-то вкусненьким, с пирожными или рыбкой копченной. Работал он слесарем в каком-то оборонном НИИ, рассказал, как этому НИИ заказали сделать машину по уборке картофеля. Они сделали. Эта была уникальная машина, картофель собирался, а потом выстреливался этой машиной с такой мощью и так кучно, что мог поражать массы предполагаемого противника.
Один раз к Владимиру Ивановичу подошел заместитель НИИ, который занимался представительскими делами и пожаловался, что сплошь идут банкеты, и не подскажет ли ему Владимир Иванович, как профессионал любителю, что делать, чтобы после банкетов голова не болела?
- Чтобы голова не болела, — сказал Владимир Иванович, — перво-наперво нужно пить каждый день.
Один раз мы ехали с Владимиром Ивановичем от моих родителей через Шереметьево, у него был какой-то «левый
» доход и деньги всегда водились. Мы посмотрели на ужасную очередь на 551 автобус, и Владимир Иванович решил взять такси, подходим к стоянке. Там «волги» стоят в ряд. Но это же социализм, сам ты не можешь выбрать машину, и дежурный «подогнал» нам «москвич».Мы еле залезли на заднее сидение, узковато там было, и Владимир Иванович что-то шутливое сказал в адрес «москвича
», и водителя это уязвило в самое сердце.- Плохая машина, говорите, — взвился он, — а вот вы так у «жигулей
» дверью хлопните, как здесь хлопнули, отвалится дверь. — Он помолчал, но успокоиться не мог. — Да я сейчас в столб врежусь, столб пополам, а «москвичу» ничего не будет.Мы молчали.
- Да даже если с самосвалом лоб в лоб, — сказал водитель, — другие машины всмятку, а «москвич
» устоит.Тут мы поняли, что дело пахнет керосином, и в один голос стали хвалить машину этого камикадзе.
* * *
А последние два курса я прожил у тети Юли на Бабушкинской, в Янтарном переулке. И скоро я знал, что если человек выговаривает слово «Бабушкинская
» не запинаясь, то он трезвый.У тетки там была свободная квартира, которая перешла от деда к моей двоюродной сестре. Сестра жила с матерью, а я стал жить один в квартире. И сразу решилась проблема с вопросом «где
», но появились другие проблемы.… Помню, как в моей квартире оказались две очень красивые молодые женщины. Одна из них Мария, девятнадцати лет, подруга сестры, а вторая подруга Марии — Лена. Мы пили вино.
Лена была, как сейчас сказали бы, модельного вида. Стандарт —
90-60-90, прекрасная фигура, большая грудь, сама рыжая с зелеными глазами. Она, правда, была замужем, но это ничему не мешало. Мария была нежная блондинка, производила впечатление тихой и невинной девочки, но была она женщина-вамп.Обе они были дочери высокопоставленных отцов, работали в каком-то блатном МИДовском учреждении. И Лена рассказывала, как ее «заложили
», муж у нее был геолог и надолго уезжал, она ему изменяла, имела кучу любовников.Дамы не рассматривали меня ни в качестве потенциально мужа, ни как перспективного любовника, а потому были откровенны.
Лена говорила, что ее «сдали
» кагебешники из первого отдела, делать им нечего, вот они ее разговоры прослушивали, выявили ее любовников, а последним был грузин, грузина чекисты уже пережить не смогли и настучали мужу.Муж спросил жену, вернувшись из командировки, — правда ли это?
Тут Лена сделала такие невинные глаза, взгляд ее наполнился любовью и нежностью, и она показала нам, как ответила мужу, она сказала ему проникновенно: «Маратик, но ведь и про тебя мне могут сказать, Бог знает что, и мне верить им?» И глаза ее наполнялись слезами и мольбой: «Не верь
» - угрюмо ответил Маратик.Дамы засмеялись и стали пить вино.
- Потом у нас была любовь с мужем, — продолжала Лена, — и он был такой трогательный и деликатный… Ночью мне приснился сон, что я ругаюсь с Маратом, страшно ругаюсь, я была так зла, так зла. Проснулась, а он рядом лежит и сопит. А злоба так и кипит во мне, так и кипит. Я взяла и укусила его за руку изо всей силы, он как закричит, как вскочит. Но я ему объяснила, в чем дело. Он помолчал, и опять вроде уснул, и я уснула. Но тут он меня укусил. Но я его укусила со всей силы до крови, а он меня для вида.
И еще женщины пожаловались, что их третируют мужчины на работе, нападают и высмеивают. Я искренне удивился — почему? Ведь им Лена не рассказывает про бедного Маратика.
- Не понимаешь, почему? — спросила Лена. — Вот смотри.
Тут она поднялась, и стал ходить передо мной. Высокая, стройная, полная грудь чуть подскакивает, джинсы обтягивают красивую попу.
- Вот так мы и ходим перед ними туда-сюда весь день, а они думают: «Раз они здесь ходят, значит, кому-то дают, а почему не мне? И они мстят нам. Приписывают, что мы с Марией живем с одним и тем же мужиком.
- А мы в ответ иронизируем, — передернула плечами Мария.
- Неправда, — сказал Лена, — мы молчим.
Тут женщины притихли. И я понял, что самые красивые из них, и самые удачливые тоже плачут.
Когда они со мной прощались, пожимая руку и смущенно, но, откровенно улыбаясь, я явственно понял, что они « не против
», обе. И без всяких претензий и обязательств, так случилось, что мужчин у них в этот момент не было, точнее не было тех мужчин, которые их по-настоящему интересовали.С дамами так всегда, то ни одной, а то «косяком
» идут.* * *
Я выбрал нежную, и как мне показалось, невинную Марию. Как я ошибся! Но кусачая любительница грузин мне показалась уж совсем неприемлемым вариантом.
Мария была женщина-вамп, о чем я уже говорил. Позже, работая на ТВ, я уточнил в одной известной женщины, что такое женщина-вамп? Она подняла свою голову, показала себе на белое горло и сказала: «Это такая женщина, которая берет мужчину за горло, а он ничего не может сделать
».В свои девятнадцать лет Мария многих «взяла за горло
». Тут тебе и совмещение внешней невинности и внутренней порочности, которое так волнует мужчин, и многое другое. Мать находила ей достойных женихов, те влюблялись в Марию, а потом она их бросала. Был тридцатипятилетний, но уже известный хирург. Был студент МГИМО, красавец и спортсмен. По его поводу Мария говорила: «Ну раздражает он меня, здоровый, как шкаф. Зачем мне шкаф? И еще был двадцатисемилетний сын высокопоставленного начальника. С этим тоже было ей не так.Еще была прогулка за город с сорокалетним дипломатом, с начальником отдела из ее конторы. После этой прогулки он почему-то «сошел с ума
», стал требовать с Марией встреч, однажды сказал, что придет к ней домой. Она закрылась с бабушкой и дрожала, что он будет ломиться в дверь.К этому времени я уже понимал, зачем мужик собирался ломиться к ней в дверь. Она была сумасшедшей, и как у многих сумасшедших женщин у нее не было границ ни в чем, в том числе и в физической любви.
Однажды она с тихим ужасом сказала, что физическая боль ничто по сравнению с болью душевной. Я не обратил внимания на ее слова. Но потом она рассказывала о себе еще кое-что, потом рассказала, как мама нашла ей психиатра, тот выписал таблетки. Но таблетки она не пила, а пила алкоголь. Это было осознанное саморазрушение, чего я тогда понять не мог, хотя и пытался приучить ее обходиться без вина, она легко преодолела мое сопротивление.
До меня этот путь прошли многие. Лучше всех об этом написал Высоцкий:
Да что там говорить!
Я ждал тебя, как ждут стихийных бедствий.
А мы с тобою сразу стали жить,
Не опасаясь пагубных последствий…
Квартиру мою она называла своим убежищем, никаких моральных и прочих оков, при этом на меня не возлагая. За все время помню только один раз, когда она на ровном месте пыталась устроить скандал. Я ей пересказывал мультфильм, в котором крокодил полюбил корову. И тут в глазах ее сверкнули молнии, она воткнула руки в бока, и сказал: «Ах, значит я, корова?»
Я офигел от такого перехода, и видно был очень смешон в своем недоумении. Она посмотрела-посмотрела и рассмеялась, передумала скандалить.
И вроде все ничего, но тут Мария поругалась смертельно с моей сестрой. Взяла и зачем-то увела у нее жениха. Это был один из ее иррациональных поступков, объяснить которые она уже сама не могла. На общей гулянке поговорила с парнем, и он ушел с Марией. И сестра моя, и тетя Юля были в бешенстве, на мне это никак не сказывалось, но на Марию они начали охоту.
Тетка ходила вокруг дома как тигрица, и караулила девушку. Мария боялась ее до ужаса. Когда она все-таки ко мне пробиралась, (тетка не могла же зимовать у подъезда), то долго приходила в себя, я этого не понимал. Тогда Мария просто приложила мою руку к своей груди, ее сердце бешено колотилось.
… Был снежный февраль, три часа ночи, я подошел к окну, город спал в тишине, с неба тихо сыпал густой снег, сугробы росли на глазах. Золотой свет фонарей, очень редкие огни в доме напротив… Мария подошла тихо сзади, постояла, глядя в окно, а потом сказала: «А хорошо со мной не бывает
».Все она про себя знала, с сумасшедшими женщинами хорошо не бывает.
Это было слишком большое «стихийное бедствие
» для меня. В мае мы расстались, она пришла ко мне в последний раз и сказала слова, в которых тогда я не увидел никакого смысла. Она спросила: «Было так, чтобы ты просил, а я не приходила?» Я подумал, вспомнил и сказал, что такого не было, она всегда приходила, когда я звонил ей. Мария попросила меня зачем-то запомнить это.Я смотрел в ее глаза, не понимал, но чувствовал, что эта юная женщина уже видела бездну, видела и переживала такое, что мне и присниться не могло. Что объективно она старше меня уже раза в два.
И вот она медленно поднялась и стала уходить. Я не любил ее, но любил движения ее сильного тела, ее усмешку, и то движение, каким она «бросает
» сумку на плечо, стук ее каблуков… Она дошла до двери, она опустила голову, плечи ее сжались, она стояла так минуту, потом резко открыла дверь, вышла, и прикрыла дверь бесшумно……И большая любовь у женщина — это отчасти театр, и большая ненависть у женщины — отчасти театр. Только тихая женская нежность — не театр, но ее нужно научиться видеть, эту нежность…
Женщины часто не видят мужского благородства, мужчины еще чаще не видят и не понимают женского благородства. Мария легко могла взвалить свой крест на мужчину, но предпочла нести его одна.
Через много лет сестра рассказал мне, что увидела в «МК
» в рубрике «Ушла и не вернулась» фамилию и адрес Марии.* * *
В конце июня мы сдали все экзамены и решили расслабиться с Вовой К. и пригласили двух девушек на свидание, купили сухого вина, и выработали стратегию быстрого обольщения. Но дамы не пришли, мы ждали их два часа, а их нет. И мы двинулись ко мне на Бабушкинскую.
Потом выяснилось, что эти две ведьмы все-таки пришли, опоздав на два с половиной часа. Но это к слову. Хозяйственный Вова К. предложил купить рыбу, ибо денег у нас больше ни на что не было, а рыба стоила копейки. И вот с вином и рыбой часов в одиннадцать ночи мы оказались перед дверьми моей квартиры. Но ключ не открывал дверь и я понял, что дверь закрыта на засов. Значит, там была сестра.
Я стал звонить, через какое-то время нам открыла совершенно мне незнакомая, заспанная девушка в ночной рубашке. Я спросил, кто она такая, и сказал, что я здесь живу. Девушка зло сказала, что знать ничего не знает, что Ольга поселила их сюда на три дня, и закрыла дверь.
Обалдеть! Я был очень зол, но тут Вова К. сказал, что видно судьба за наши мучения на экзаменах послала нам полную квартиру почти голых девок. Тут я посмотрел на все под другим углом зрения и снова стал звонить в дверь. Дверь открыли, и перед нами стояли уже три девушки в халатиках.
Они поняли, что деваться нам некуда и впустили нас, но при этом довольно злобно фыркали. Ну и пес с ними, главное, что мы не останемся на улице. Мы прошли на кухню, хозяйственный Вова К. стал мастерски жарить рыбу, чтобы была она с «корочкой
». Рыба так запахло притягательно, что вскоре, качнув бедрами, в кухне появилась одна девушка, потом вторая, а за ней и третья.А когда девушки хотят есть, они всегда найдут общий язык с обладателями еды, они такие сразу деликатные, такие воспитанные киски, что, Боже мой! Это у них навыки еще с первобытнообщинного строя.
Выяснилось, что они сами из Челябинска, отдыхали вместе с моей сестрой в каком-то пансионате. И в Москве проездом, и что они не ужинали.
Рыбу они, конечно, нашу съели, вино мы выпили пополам, потом гуляли по ночной Москве. Девушки давали себя трогать и целовать. Это было вполне адекватно съеденной рыбе и выпитому вину. Кто не знает, у женщин в голове счетчик, и они постоянно подсчитывают там дебит и кредит, и очень боятся продешевить. Но это не в укор дамам. У мужиков свои недостатки. Уж мы бы руки распустили, дай нам волю.
Вот и все. Точнее, почти все. Зимой, во время сессии, я целую неделю не заглядывал в мою квартиру, а, заглянув, ахнул. Чистота идеальная. А чтобы там была идеальная чистота, туда нужно было пригнать полк уборщиц. Сестрица моя могла сделать такую уборку или под страхом смерти, или за очень большие деньги. Я у нее поинтересовался, что хоть случилось.
Она говорит: «А это девчонки из Челябинска приезжали, очень жалели, что тебя нет, и убрались
». Какую же нежность я испытал к этим чудесным девушкам!Вечером ко мне пришли гости, а я стоял у дверей и орал: «Ботинки снимайте, сволочи!»
* * *
С тем же Вовой К. мы как-то остались совершенно без денег, выходим их моей квартиры, а у нас тридцать копеек на двоих, есть охота страшно, и мы решили сделать так: оставить себе по пятаку, чтобы войти в метро, а на двадцать копеек купить кружку пива. И тебе еда и питье.
Стоим и пьем в пивной из одной кружки. А напротив нас парень в синем комбинезоне, стильный такой комбинезон, в таких наши карикатуристы изображали западных пролетариев. И у парня сушеная рыба. Видно смотрели мы на эту рыбу так, хлебая из одной кружки, что парень из кармана своего комбинезона достал еще одну рыбу и отдал нам.
Потом налил пару кружек пива и тоже поставил перед нами. Мы познакомились, слова за слово, а рыбу мы эту съели почти с костями. Тогда наш новый знакомый, Слава, сказал: «Ребята, я вижу, что вы есть хотите, пойдемте ко мне, я рядом живу
».Слава оказался рабочим из закрытого НИИ и рыбаком, он угостил здоровенной, только что закопченной рыбой. Я даже не представлял, что в наших краях такую рыбу можно поймать. Эту рыбу мы с Вовой тоже съели мгновенно.
Слава посмотрел на нас и сказал: «Нет, ребята, вы все равно хотите есть
». После чего сделал нам яичницу из шести яиц. Вот тут мы с Вовкой почувствовали некоторую сытость, к этому Слава угостил нас сухим вином.После чего Слава поехал на свидание, переживая, что его подруга будет ругаться из-за того, что он выпил, а мы с Вовкой по домам.
Славу я встретил через год, он выходил из винного магазина, вид у него был абсолютно спившегося человека, даже нос был красный, а глаза как чахоточного больного лихорадочно блестели. Я подошел к нему, он меня вспомнил. Но что дальше? Водки ему купить? Но у него уже из авоськи торчали две поллитры.
* * *
Писать о той поре и не написать про милиционеров, это будет несправедливо. Мы, студенты, пили в неположенных местах, ибо больше пить было негде, в кафе и ресторанах дорого, а дома родители не дадут. Мы пили, а менты нас ловили.
Рядом с МГПИ было троллейбусное депо, множество троллейбусов стояли на улицах, а двери у них было открыть легко. Мы пили в этих троллейбусах и не знали, что в милиции эти троллейбусы назвали «отстойниками
». Когда милиционерам нужно было выполнить план по задержаниям, они шли сразу к этому троллейбусному депо.На мое отношение к ментам повлияла одна история. Как-то часов в девять вечера мне срочно понадобилась выпивка для гостей, магазин уже закрыт, я пошел к ресторану, там был бар, но швейцар меня не пустил, нужно было дать при входе денег, денег на это у меня не было. А тут рядом два милиционера, я к ним: «Ребята, давайте вы пройдете, я вроде с вами
». Один из них мне что-то ответил отрицательное, а я тут ляпнул: «Я тебя как человека попросил».Что же с ментом стало, у него началась натуральная истерика: « А я не человек, я скотина?» Но по мне было видно, что я чувствую себя виноватым, он успокоился, и сказал зло: «Ладно, пошли
». И я прошел с ними в бар.Но с того момента я понял, что милиционеры постоянно чувствует презрительное отношение к себе, и это их травмирует. И во всех следующих случаях, если это было можно, я подчеркнуто уважительно к ним относился, и чаще всего это выручало.
Как-то мы проходили практику в Историческом музее, кто не знает, он расположен рядом с Кремлем, получили свой зачет и решили это отметить, мой приятель Алек, припас здоровую бутылку портвейна, и мы зашли в кафе-столовую, которое было тут же рядом. А поскольку эта была охраняемая зона, (о чем мы не знали), то нас тут же заложили и появились два мента.
Главный из них был смешной, рыжий с веснушками, но с твердым взглядом. Он любезно нам сказал: «Допивайте, ребята и выходите, мы вас ждем на улице
». При этом он жмурился, как кот, поймавший мышь. А у Алека была небольшая с виду, изящная сумка, его папа-профессор привез ему из Парижа, он засунул в эту сумку портвейн, застегнул сумку и мы вышли.Рыжий мент тут же спросил, где бутылка? Мы сказали, что не было никакой бутылки, Рыжий тут же бросился в кафе спрашивать у продавщицы, но бутылка там обнаружена не было. А для мента было видно это самое важное, куда тут можно спрятать бутылку? Ведь если можно так спрятать бутылку, то и бомбу можно, а тут Кремль рядом.
И тут он сказал, что давайте по честному, вы мне говорите, где бутылка, а я вас отпуская. Алек зашипел с ненавистью, что знать не знает, он ненавидел милиционеров. А я уже знал психологию этих ребят, и понял, что мент не врет и сдержит свое слово. И я сказал, что бутылка в сумке. И открыл сумку. Рыжий очень удивился и сказал, что мы можем идти.
Мы с Алеком тут же зашли в первый попавший дом, поднялись на второй этаж, Алек достал раскладной стаканчик, я открыл бутылку… И тут раздался голос рыжего мента: «Какая встреча!» Это была его территория, и он шел за нами, прекрасно зная, как мы поступим. Но опять же он не стал нас задерживать, ибо дал слово.
После этого мы с другом дунули в метро, уехали куда-то на окраину Москвы, нашли пустырь, так чтобы к нам никто не мог подобраться, и только после этого допили бутылку, но Рыжий нам чудился под каждый кустом.
И была еще история в метро. Я, Алек и Комиссар, выпили. Комиссара прозвали Комиссаром не за то, что он был идейным, а зато, что случайно он на первом курсе стал комсоргом группы и был им полгода. После института Комиссар женился на американке, жил в США, не выдержал там, перебрался в Берлин, где ему понравилось значительно больше. Где он сейчас я не знаю.
Вот мы выпили изрядно, нам было весело. В метро нас впустили, но мент внизу п
