Борис Юльевич Кагарлицкий (род. 1958) — современный русский левый публицист, политолог, социолог, философ. Кандидат политических наук. Сын известного литературоведа и театроведа Юлия Кагарлицкого.
Был студентом ГИТИСа, где его отец был профессором. Занимался чтением неортодоксальной марксистской литературы, запрещенной в СССР, особенно Герберта Маркузе. С 1977 года левый диссидент, участвовал в издании самиздатовских журналов «Варианты», «Социализм и будущее» (до 1981 года — «Левый поворот»). В 1980 году после отлично сданного госэкзамена по доносу был допрошен в КГБ и исключён из ГИТИСа. Работал почтальоном.
В апреле 1982 года арестован и год с небольшим провёл в Лефортовской тюрьме по обвинению в антисоветской пропаганде. После смерти Леонида Брежнева дело решили прикрыть и с апреля 1983 года Кагарлицкого освободили.
В 1988 году восстановлен в ГИТИСе и окончил его.
Депутат Моссовета (1990–1993). Один из лидеров Социалистической партии, Партии труда (1991–1994). Старший научный сотрудник ИСП РАН (1994–2002). Директор Института проблем глобализации (2002–2006).
C 2005 года — один из лидеров Контролигархического фронта России и Левого фронта.
С 2007 года — директор Института глобализации и социальных движений, председатель редакционного совета журнала «Левая политика».
Автор таких книг, как «Мыслящий тростник» (Лондон, 1988; лауреат Дейчеровской мемориальной премии (Великобритания)), «Диалектика надежды» (Париж, 1988), «Диалектика перемен» (Лондон, 1989), «Прощай, перестройка!» (Лондон, 1990) «Расколовшийся монолит. Россия накануне новых битв» (Лондон, 1992; М., 1992), «Реставрация в России» (М., 2000), «Глобализация и левые» (М., 2002), «Восстание среднего класса» (Екатеринбург, 2003), «Периферийная империя. Россия и миросистема» (М., 2004), «Марксизм: не рекомендовано для обучения» (М., 2005), «Управляемая демократия. Россия, которую нам навязали» (Екатеринбург, 2005), «Политология революции» (М., 2007).
Кагарлицкий печатается в различных западных левых журналах («New politics», пресса Итальянской соцпартии и др).. В России с 1991 года печатается в основном в газетах «Солидарность» и «Революционная Россия», а также в «Независимой газете», «Свободной мысли», «Новой Газете», «Компьютерре», «The Moscow Times» и др. С 2000 года — член научного сообщества (fellow) Транснационального института (Амстердам).
Наша беседа с Борисом Юльевичем состоялась в рамках проекта «Современная русская философия».
– Борис Юльевич, способна ли глобализация объединить человечество в один планетарный вид землян, оставив позади интернационализм и космополитизм?
– Люди и без глобализации являются единым планетарным видом, как и другие виды живых существ, населяющие планету.
Что до глобализации, то капитализм переживает её периодически, начиная с XVI века. Мы можем насчитать несколько таких волн. Названия меняются (эпоха «Великих географических открытий», «империализм» и т. д.), но суть в глобальной экспансии капитала и насильственном распространении свободной торговли. Затем наступают кризисы и очередные фазы «национального развития» (меркантилизм, кейнсианство и т. д.).
Сейчас мы как раз наблюдаем очередную смену фазы. Глобализация относится к истории 1990-х и первой половины 2000-х годов.
– Согласны ли вы с тезисом философа Фёдора Гиренка, что в России все левые, даже правые?
– Или: все правые, даже левые. Если слова ничего не значат, то они могут значить всё, что угодно. Проблема не в том, что все «левые» или «правые», а в том, что нет политики. Когда начинается реальная политическая борьба, спутать левых с правыми не может даже философ.
Жалобы на всеобщую «левизну» российского общества очень типичны для разочарованных либералов, которые обнаруживают, что социум их не принимает. Причём российские либералы являются по своему самосознанию совершенными «ультра», отъявленными экстремистами, а потому они «социалистическую заразу» видят во всём — в том, что государство платит пенсии старикам, в том, что на Западе безработным полагается субсидия, в том, что армия и полиция подчиняются правительству, а не частным инвесторам. Они объявляют социалистическими странами Францию, Великобританию и даже США.
Короче, будучи реакционерами-фундаменталистами, они просто враждебны современной цивилизации в том виде, как она сложилась в XIX–XX веках.
– Вы являетесь редактором журнала «Левая политика», призванного объединить людей левых взглядов. Оправдалась ли ваша затея после выхода первых номеров журнала?
– Мы не ставим перед собой задачу «объединить» людей левых взглядов, а ставим перед собой цель выработать левый политический и интеллектуальный проект, адекватный современным российским и мировым условиям. Кстати, такой проект может быть не один. Но объединяться будут не «вообще левые», а те левые, которые включаются в этот новый проект, отвечающий нашему историческому опыту.
В этом смысле принципиально то, что сейчас нельзя делать вид, будто не было краха советского эксперимента. Но точно также невозможно не видеть крушения либерального идеологического проекта или заката глобализации.
Вопрос в том, кто и как заполнит вакуум.
– Как вы считаете, каковы перспективы левых идей в мире и России? Удастся ли когда-нибудь вновь аккумулировать и канализировать протестные настроения людей в новое течение?
– Собственно так задача не стоит.
Конечно, радикальные движения должны опираться на энергию протеста, но не более того. Задача носит, прежде всего, организационный характер. Как найти формы политической организации, которые бы эффективно работали в наше время?
С одной стороны, критика централизма и авторитаризма в левом движении получила трагическое подтверждение в истории. С другой стороны, всевозможные концепции сетевых организаций насквозь утопичны. Сеть — это форма пассивной организации. Она непригодна для радикального преобразования общества.
Сейчас левое движение переживает кризис, хотя, парадоксальным образом, находится на подъёме.
По сравнению с 1990-ми годами положение дел изменилось радикальным образом и на идеологическом, и на политическом уровне. Над Фрэнсисом Фукуямой с его «Концом истории» уже даже не смеются, а просто забыли.
Но левые переживают кризис роста. Проблема в том, чтобы от пассивной борьбы и организации сопротивления капиталу перейти к социальным преобразованиям, сменив форму, парадигму организации и действия на мировом уровне.
Глобальный экономический кризис, который начинается сегодня, просто не найдёт своего разрешения, пока не произойдут социально-политические преобразования в ведущих странах мира. Другое дело, что преобразования не обязательно осуществляются левыми. Роза Люксембург права: «социализм или варварство».
– Каким вам видится вклад Александра Александровича Зиновьева в науку и философию?
– Я никогда не был поклонником Александра Зиновьева.
В «Мыслящем тростнике» в 1988 году я написал, что думаю о его «антисоветских» трудах — вывернутая наизнанку, непереосмысленная советская пропаганда. Вернувшись в Россию после распада СССР, он эту операцию выворачивания произвёл повторно в обратном направлении.
Зиновьев — это мыслитель, поразительным образом чуждый философской рефлексии или критического подхода. Такой автор мог быть «сделан» только в СССР.
– Какое новое содержание приобретает категория отчуждения в капиталоцентрированном мире? Какой смысл вы бы вложили в формулу «Отчуждение всех против всех»?
– Зачем вкладывать смысл в чужие формулы?
О феномене отчуждения Карл Маркс уже достаточно написал в «Парижских рукописях 1844 года», а Герберт Маркузе и Эрих Фромм углубили его содержание.
Если говорить об организации жизни при капитализме, то больше всего меня интересуют социально-экономические и политические институты. Многих из этих институтов при жизни Маркса не существовало. Даже со времён «франкфуртской школы» они радикально изменились. Тут огромное поле для анализа.
Замечу, что «франкфуртцы» работали в эпоху социального государства, которое породило общество массового потребления после Второй мировой войны. Сегодня мы имеем новую модель, сочетающую массовое потребление с демонтажом социального государства, к которой анализ Маркузе не может быть применён механически.
Другое дело, что такую модель долго поддерживать невозможно, поскольку она разрушается у нас на глазах.
– Разделяете ли вы взгляды философа Юрия Семёнова на судьбу марксизма в СССР?
– В целом — да. Мне кажется, что Юрий Семёнов очень точно описал положение дел в интеллектуальной элите позднего СССР, где марксистская мысль фактически преследовалась:
«За редким исключением все люди, так или иначе отвергшие марксистскую философию, оказались совершенно неспособными сказать своё собственное слово. И причина заключалась в их догматизме. У них была полностью атрофирована способность самостоятельно мыслить. Они могли только верить. Потеряв веру в марксизм, который представал в их глазах как сумма догм, или вообще не уверовав в такого рода марксизм, они спешно стали искать новые объекты поклонения. Недовольство одними кумирами породило поиски других. Вместо того чтобы стать свободомыслящими, они стали инаковерующими. И этими новыми идолами стали для одних русские религиозные философы, для других — западные авторитеты».
Другое дело, что собственные работы Семёнова у меня вызывают много вопросов.
Его тексты полны терминологическими нововведениями типа «социарно-освободительное движение», «ортокапитализм», «неополитарные страны» и т. д. и т. п. На мой взгляд, это свидетельство некоторой слабости мышления: попытка преодолеть кризис доверия к марксистской традиции, изобретая новую, красивую, но невостребованную лексику.
Например, Маркс практически не придумывал новых терминов. Он брал термины, имеющиеся в научном и общественном обиходе, переосмысливая их, уточняя значение и давая им теоретическую основу.
Увы, если взять и убрать из известных мне работ Семёнова новояз, то мы обнаружим очень добротный, но совершенно неоригинальный марксизм середины ХХ века, повторение мыслей, которые уже были много раз высказаны такими авторами, как Георгий Плеханов, Николай Бухарин, Иммануил Валлерстайн и др.
– Какова роль интеллигенции в современном мире? Существует ли принципиальное различение между интеллигентами и интеллектуалами?
– Безусловно, различие существует.
Суть его может быть определена по двум шкалам. С одной стороны — ценностные различия. Интеллигент — носитель определённой системы норм, а интеллектуал, по Сартру, «техник практического знания». Это не значит, будто у него нет этики. Но это либо всеобщая этика социума, либо специальная корпоративная этика (медицинская, академическая и т. д.).
У интеллигентов была некая общая этика, нигде не сформулированная, но интуитивно осознаваемая (отсюда и понятия — «интеллигентно» / «неинтеллигентно»).
Социологически интеллигенция появляется там, где власть и элиты пытаются наладить массовое производство интеллектуалов, но не могут эту «продукцию» эффективно «потребить». Появляются «лишние люди». Нет, они не безработные и не обездоленные. Но они чувствуют, что не могут найти употребление своим знаниям и способностям, которые, кстати, признаны обществом.
Нынешняя власть пытается решить эту проблему, понизив качество образования и уменьшив количество хорошо образованных людей.
– Каковы, по вашему мнению, исторические пределы капитализма, левого и правого дискурсов?
– В своё время Сартр уже ответил на этот вопрос. Марксизм это не более чем адекватное понимание капитализма. Не больше, но и не меньше.
Преодолеть марксизм можно одним единственным способом — преодолеть капитализм. Тогда идеи Маркса станут неактуальны и будут представлять исторический интерес (как, например, идеи Аристотеля в XXI веке).
– Какое определение вам ближе всего: «марксист», «марксовед», «марксоид», «марксолог», «марксофил»? Как вы охарактеризуете постсоветский марксизм? Состоится ли у нас реинкарнация марксизма?
– Хоть горшком назови, только в печь не ставь.
Кстати, о реинкарнации: для того чтобы она произошла, сначала надо умереть. А марксизм не умирал. Другое дело, что его несколько раз пытались заживо похоронить. Но безуспешно. Живучий.
– Является ли глобализация прототипом Матрицы, в которой противоречия будут встроены как системные, максимально расширив манипуляционный потенциал?
– Я предпочитаю экономическую конкретику: цены на нефть, заработная плата, миграция рабочей силы.
Когда образы кино, причём, заметьте, коммерческого, становятся ключевыми для мыслительных схем теоретиков и философов, это говорит только об уровне философии. Манипуляция — частный случай контроля в политической и экономической системе.
Глобализация — иное название неолиберального капитализма, суть которого выражается в очень простой формуле:
1) демонтаж социального государства;
2) снижение реальной заработной платы;
3) перенос производства в страны с дешёвой рабочей силой.
Проблема неолиберальной глобализации состояла в том, чтобы, понижая заработную плату и социальную защищённость трудящихся, одновременно развивать потребление. Этого можно было достичь лишь за счёт того, что товары, потребляемые в странах «центра» производились всё более дешёвой рабочей силой на «периферии». Иными словами, если в начале ХХ века колониальная эксплуатация служила тому, чтобы, не затрагивая интересов капиталистов, повысить (за счёт сверхприбылей) доходы трудящихся Запада, улучшить их положение, то в конце ХХ и в начале XXI века тот же механизм использовался, чтобы понизить зарплату в странах «центра». В этом единственная новизна глобализации.
Другое дело, что такой подход довольно быстро исчерпывает себя. Отсюда кредитный бум в США, вызванный необходимостью поддерживать потребление при снижающихся доходах трудящихся. Кредитный пузырь лопнул — глобализация закончилась.
– Согласны ли вы с тем, что метафора Фрэнсиса Фукуямы о «конце истории» свидетельствует о конце именно либеральной истории? Как вы оцениваете контраргументацию идеолога Роберта Кейгана в виде метафоры «конца конца истории»?
– Нет, Фукуяма сформулировал мысль чётко. Тотальное торжество одной — либеральной — парадигмы и есть конец истории. Поскольку история, как назло, продолжилась, и сопротивление либеральному проекту только нарастает с течением времени, то наступил конец Фукуямы.
Впрочем, радоваться тут нечему: альтернативы далеко не всегда прогрессивны.
— Можно ли считать философию хозяйства (Сергий Булгаков, Юрий Осипов; экономика «протребления» Тоффлеров) альтернативой капиталистической экономики, название которой в настоящее время считается некорректным в связи с полным отождествлением капитализма и экономики?
– Альтернативой капиталистической экономике является социалистический проект. Или то, что называется скомпрометированным словом «коммунизм», то есть выход человечества за пределы экономики.
– Есть ли будущее у такого историософского понятия, как «суверенная демократия», автору которого — Владиславу Юрьевичу Суркову — нравится выступать в амплуа public philosopher?
– В некотором смысле Владислав Сурков оказывается у нас единственным публичным философом, но не потому, что других нет, а потому что нет публичной философской дискуссии как таковой — за исключением отчаянных попыток власти её инициировать. Власть искренне пытается это сделать, призывает к дискуссии, а получается монолог.
Почему? Да потому, что скукожилось публичное пространство, а то, что есть, заполнено симулякрами и разного рода самодельными франкенштейнами, настолько отвратительными, что они вызывают отчаяние даже у своих создателей. В этом плане Сурков мне представляется фигурой в чём-то даже трагической.
Если разбирать термин «суверенная демократия» как таковой, то он, в принципе, имеет право на существование в качестве противовеса демократии колониальной, как, например, в Индии времён Британского владычества или сейчас в оккупированном Ираке. Никто не скажет, что там вообще нет демократических свобод. Но их применение ограничено определёнными рамками и каналами, которые исключают народный суверенитет как таковой.
Есть ли в России «суверенная демократия»? Конечно, нет! В этом-то и беда. А то, что есть в виде управляемой демократии, очень похоже на колониальную демократию, где вместо колонизаторов — родные начальники.
– Можете ли вы предложить декалог антиглобалиста (или человека, разделяющего левые взгляды)?
– Думаю, что никаких заповедей нет и быть не может. Это всё-таки не религиозная секта, а общественное движение. Больше того, фланг политической жизни. Какие тут могут быть заповеди?
Если речь идёт о том, что в принципе отличает «левых» от «правых», то, разумеется, это отношение к капитализму и классовая позиция.
Хотя критическое отношение к капитализму не обязательно означает революционную или даже реформистскую позицию. Например, Перри Андерсон в последние годы считает, что возможна только культурная критика. В свою очередь я на этом основании решил больше не считать Перри левым.
– Согласны ли вы с тем, что вместо термина «глобализация» корректней использовать термин «глокализация», предложенный английским социологом Роландом Робертсоном и соединяющий в себе две тенденции — глобальность и локальность?
– Глобальное и локальное всегда были неразделимы. Вообще дискурс глобализации насквозь абстрактен и демагогичен (включая целый ряд «левых» антиглобалистских текстов). О чём идёт речь? О том, что на товарные рынки массово поставляется продукция, производимая нищими рабочими в тоталитарных государствах?..
Именно поэтому социологии глобализации в публичном пространстве нет. Я имею в виду не абстракции, а конкретные исследования, с цифрами и анализом конкретных процессов разного уровня. Есть философские рассуждения, общие слова, красивые разговоры. Как только начинается конкретный анализ, выясняется, что нет самого явления.
Есть некие черты современности, описываемые термином «глобализация». Есть политическая дискуссия вокруг этого термина, которая в большинстве случаев направлена на то, чтобы скрыть суть вопроса, а не прояснить её.
Исторически капитализм был глобален с самого начала. Нет глобализации — нет капитализма. Другое дело, что фазы «открытого капитализма» (глобалистского) перемежались с фазами «закрытого общества» (протекционистского, националистического). XVI век совершенно фритредерский, глобалистский. Следующее столетие — с Жан-Батистом Кольбером и меркантилистами — националистическое, протекционистское. Собственно с него начинаются национальные государства. Потом опять фритредерский XVIII век, завершающийся эпохой империализма и новым — на сей раз неравномерным и постепенным поворотом к протекционизму и национализму. Капитализм опирается на рынок, а потому цикличен.
– Как вы прокомментируете скандал на социологическом факультете МГУ, связанный со студенческими волнениями, которые были вызваны деятельностью декана Владимира Добренькова? Какие итоги вы бы подвели к 40-летней годовщине майских событий во Франции 1968 года?
– Студентов соцфака я, конечно, поддерживаю.
Но это очень специфическая ситуация, когда сошлись претензии идеологического, материального и профессионального характера. Иными словами, протестующие студенты говорят, что их плохо учат, плохо кормят и пытаются идеологически индоктринировать в духе православного мракобесия. Это всё-таки не Париж 1968 года, которому предшествовали несколько лет непрерывной политической радикализации студенчества. Причём не только на одном факультете или в одном университете, а во всей Западной Европе и США.
С другой стороны, политические итоги 1968 года оказались поразительно скромными для движения такого масштаба. Надо признать, что «новые левые» потерпели поражение. Причём не только на политическом уровне — ничего не добились, но и на идейном и моральном — не случайно же появилась целая плеяда лидеров, ставших ренегатами. «Новые левые» выявили кризис «старой левой», но не дали на него никаких конструктивных ответов.
Кстати, радикализм далеко не всегда равнозначен революционности. Он может быть в реальной жизни менее продуктивен (и менее опасен для системы), чем честный реформизм.
Ответ на кризис левого движения должно найти нынешнее политическое поколение. В значительной мере речь идёт о том, чтобы вернуться к традициям начала ХХ века, к политической и идейной организации, построенной для изменения общества.
Участники революционной борьбы ХХ века плохо кончили, но они были правы в главном. Они проиграли не потому, что у них были ложные идеи, а потому, что для социализма ещё не было условий. Также нельзя упрекать, скажем, гуситов в том, что им не удалась Реформация и буржуазная революция. Представьте себе, как вы пытаетесь втолковать Мартину Лютеру, что у него ничего не выйдет, поскольку это уже проверено: Ян Гус и его последователи потерпели поражение! Хотя либеральные историки и мыслители применительно к нашему времени именно этим и занимаются.
Но, с другой стороны, нет причин думать, будто социалистам ХХ века следовало бы просто ждать этих условий и «оставаться дома». Своей борьбой они двигали вперёд историю, способствуя возникновению тех самых условий, которых раньше не хватало.
Я говорю не только о лидерах и идеологах, сколько о массовых движениях и классах, которые своим участием давали процессу содержание и смысл.
Беседовал Алексей Нилогов
