В своем программном тексте «Национал-демократия как проект» поэт Алексей Широпаев провел параллель российской реальности с культовым фильмом:
«Русские — в гораздо большей степени жертвы Империи, чем, скажем, финны или поляки, имевшие в России региональную автономию и даже свою протогосударственность. В отличие от них, русские попали в историческую ловушку под названием «Россия»; ловушка заключается в том, что Россия успешно выдает себя за страну русских, хотя на самом деле является местом их заключения, типа зоны. Как только русская личность осознает истинное положение дел — она испытает примерно то же самое, что и главный герой «Матрицы», однажды проснувшийся в чудовищной реальности. Расфасованные по ячейкам необъятной Мега-Системы, которая питается их разумом и кровью, русские спят и видят сны о «русской идее» и «Третьем Риме», о своей «всемирной отзывчивости» и «всемирно-исторической миссии».
Здесь показательна одна невольная оговорка — русские словно бы противопоставляются «русской идее». Понятно, что хотел сказать автор — эта христианско-мессианская «русская идея» являет собой нечто чуждое реальным русским. Но что делать, если они называются одинаково? И можно ли их разделить?
Я знаком с Алексеем уже не один десяток лет, и мне очень интересно его обращение из радикального сторонника «православной империи» в еще более радикального ее противника.
Смысл и мотивы этой эволюции (или точнее даже — личной духовной революции) он подробно изложил в своей книге «Тюрьма народа: русский взгляд на Россию». Мне и поныне близки некоторые ее выводы, однако в последнее время это противопоставление «русского» и «российского» выглядит все более виртуальным. Показательно, что правители России уже легко называют себя «русскими националистами» (хоть и «в хорошем смысле»).
Стирается также и известное противопоставление «нации» и «империи» — имперские власти охотно используют «национальную» риторику: «национальный лидер», «национальные проекты» и т.п. Да и европейцам всегда затруднительно объяснить разницу между «русским» и «российским» — на их языках они обозначаются одним словом: Russian, Russisch, Russe и т.д.
В «русском» часто подчеркивается этническая доминанта, а в «российском» — государственная. Но что доминирует в случаях «Русского проекта Единой России», «Русского журнала» Глеба Павловского, наконец, попсового «Русского радио»? Случайно ли участники официозного шоу «Имя России» так громко вещают именно о «русском народе»?
В действительности же, «русское» и «российское», если не прямо тождественны, то во всяком случае слиты воедино — подобно тому, как латынь была государственным языком Римской империи, и разница между «латинским» и «римским» выглядела столь же призрачно.
Москва неслучайно провозгласила себя «Третьим Римом» — она действительно им является, а русские составляют прямой аналог римской имперской нации. Именно поэтому популярное в кругах интеллектуалов противопоставление империи и нации выглядит для массового сознания довольно странно: «третьи римляне» по природе своей просто не могут отделить себя от своей империи.
Проводить аналогию с распадом Римской империи и возникновением на ее обломках европейских национальных государств тоже затруднительно. Тем, кто надеется на возникновение «русских национальных государств» на развалинах империи, неплохо бы вспомнить, что «римский» этноним в постимперском мире унаследовали только румыны — не самая ведущая европейская нация (хотя и со своими гениями, вроде мифолога Элиаде). Современная же эпоха европейского регионализма вообще уже покидает модернистский формат «Etat-Nation», и поэтому те, кто призывает к «русскому национальному государству», выдают за русское будущее европейское прошлое…
Кстати, если поглубже копнуть историю, легко обнаружить, что этноним «русский» вообще был неизвестен гражданам Руси — ни Новгородской, ни Киевской. Он появился лишь в эпоху складывания имперской «Родины-Матрицы» — централизованного государства вокруг Москвы. «Русский» — это политкорректный псевдоним «москаля». Этот термин давно уже вышел за пределы украинского и белорусского словоупотреблений и часто используется северо-западными и сибирскими регионалистами. Наиболее концептуальное, хотя и несколько утрированное определение однажды дал ему ЖЖ-юзер conceptualist (экономист и культуролог Валерий Кизилов):
Москаль — это идейный сторонник «московского проекта», т.е. политики, начатой в 14 веке московскими князьями и выдвигающей в качестве высшей цели создание, поддержание и укрепление централизованного милитаристского государства, обладающего следующими признаками:
1) как можно более широкие полномочия верховного правителя;
2) подчинение всей духовной жизни правительственной регламентации;
3) всеобщая принудительная государственная служба;
4) систематическое пренебрежение правами личности, а также нравственными и эстетическими соображениями ради увеличения военно-политической силы государства;
5) административные запреты и ограничения на культурный и экономический обмен с внешним миром;
6) высокая доля ресурсов, изымаемых у населения, поступающая в распоряжение центрального правительства;
7) столица в Москве.
Так что нынешнюю «вертикаль власти» не «кровавая гэбня» придумала — она лишь успешно продолжила шестивековую традицию…
«Москаль» — это не этническая, но мировоззренческая характеристика, она совсем не зависит от происхождения. Зачастую самыми громкими москалями (любящими вещать от имени «всех русских») становятся именно «понаехавшие». Впрочем, так же было и в древнем Риме… Вот, к примеру, «питерцы» Путин с Медведевым — типичные москали: очень показательно убеждение нынешнего президента в том, что парламентская республика для России «смерти подобна». Эти «русские националисты в хорошем смысле» умеют мыслить лишь в имперско-автократических категориях.
И напротив — коренного москвича Алексея Широпаева никак невозможно отнести к москалям. Ибо его национально-освободительные идеи расходятся со всеми пунктами приведенного определения. Однако сама по себе эта национальная риторика, увы, является лишь инерцией того же самого москализма, которому внешне заявлена жесткая оппозиция. Широпаев согласен с возможным возникновением «многих русских наций», но призывает к их объединению на негативной основе — против мигрантов.
В этом его позиция мало чем отличается от идеологов «русских маршей», представляющих русскую нацию вполне по-москальски — унитарно и централизованно. Участников этих маршей власть вообще успешно развела на ненависть к «черным», старательно закрывая им глаза на то, что приманили и продолжают приманивать этих гастарбайтеров именно «белые» работодатели. Так что они борются со следствием, а не с причиной (и самое главное для власти — не с нею…)
В последние годы в среде оппозиционных националистов становятся популярны «национал-конфедеративные» идеи.
Метаисторически это выглядит логично и даже красиво — от интернационального Советского Союза через полунациональную Российскую Федерацию к национальной Русской Конфедерации. Однако этих «конфедералистов» иногда бывает очень легко поставить в тупик простым вопросом: а вы-то сами конкретно какой субъект конфедерации представляете? И зачастую в ответ доносится лишь гулкая пустота — оппонент оказывается за конфедерацию «вообще». В этой «абстрактности» вполне отражается все тот же москализм — заведомое расположение себя в некоем «центре» нации, а не в качестве равноправного ее элемента.
Попытку выхода из рамок этого москальско-централистского дискурса Алексей Широпаев с соратниками предприняли проектом Республики Залесская Русь, позиционируя ее как один из равноправных субъектов «конфедеративного Многорусья». Будущее Залесье они видят в границах нынешнего Центрального Федерального Округа. Однако сразу, в первом же своем манифесте, залессцы заявили о включении в свое национальное государство и «тяготеющей к нему» Нижегородской области. Не следует ли в первую очередь поинтересоваться у самих волжан, насколь они действительно «тяготеют» (впрочем, как и у жителей других областей ЦФО) — авторам проекта, видимо, не пришло в голову. Так, даже у самых яростных московских «антиимперцев» вновь и вновь прорастают имперские архетипы. А рисование виртуальных карт по-прежнему вытесняет реальность…
Да и в целом залесские национал-демократы остаются пока сугубо виртуальным сообществом, ни разу не развернув свой флаг ни на одном политическом мероприятии. В отличие, к примеру, от ингерманландских краеведов, которые активно участвуют в митингах и демонстрациях петербургской оппозиции, и стали уже весьма узнаваемой частью городского политического пейзажа.
САМОУПРАВЛЕНИЕ ПУСТОТЫ
Философ Сергей Корнев предлагает принципиально иную трактовку регионализма. Для него регионализм начинается с гражданского самоуправления. Такую позицию можно условно обозначить как «левую» — в отличие от «правой», которая более озабочена вопросами идентичности и символики.
С Сергеем мы также знакомы уже более 10 лет, и в конце 1990-х годов делали первый «сайт русских регионалистов», когда этот термин в России еще практически не употреблялся. Тогда же, на основе материалов этого сайта издали минимальным тиражом, на ротапринте, полухулиганскую футурологическую брошюру под названием «Европа от Китежа до Аляски», которая некими неведомыми путями оказалась в Библиотеке Конгресса США.
В своей недавней статье на АПН Корнев решительно разделяет «регионалистов» и «сепаратистов» на том основании, что для первых ведущим принципом является региональное самоуправление, а вторые мечтают лишь воспроизвести в микромасштабе все государственно-бюрократические атрибуты.
Действительно, в логике этой позиции отказать трудно, наблюдая «протогосударственнические» амбиции тех же залессцев. Однако все же никакой жесткой границы между регионализмом и сепаратизмом не существует — если конечно, не погружаться в сугубо словесную схоластику. Всякий регионализм, с его требованием самоуправления, неизбежно носит сепаратистские черты, поскольку стремится выйти из-под пяты некоего внешнего начальственного «центра». Иное дело, что сепаратизм здесь не является самоцелью — регионалисты, как правило, охотно устанавливают прямые связи с соседними регионами, опровергая тех, кто подозревает их в желании «огородиться пограничными столбами».
Но возникает вопрос — а какова же самоцель регионализма? Вряд ли ею можно называть самоуправление, как это делает Корнев: «Мы другие, потому что мы самоуправляемся». Ибо тогда неизбежно возникает иной вопрос — об этом «само». Какая социокультурная общность здесь имеется в виду? «Самоуправляться» могут и машины…
Кстати, Корнев в своем тексте пару раз критически проходится по остаточной «самостийности» европейских наций, используя этот украинский термин в свойственном для москалей негативном ключе. Так, странным образом для регионалиста, он солидаризуется с унитарно-централистской идеологией. Однако было бы нелишне вспомнить, что первыми «самостийниками» были именно владимирские (и позже — московские) князья, ушедшие из Киевской Руси в Залесье, но впоследствии почему-то посчитавшие, что Киев должен быть «провинцией» их империи …
Вообще, тезис регионального самоуправления у Корнева в силу какой-то удивительной диалектики смыкается с проповедью «единодержавности». И это «единство» вдруг становится самоценным. Так, у одного из ведущих теоретиков регионализма обнаруживается рециклирование все того же москальского архетипа, который вещает не с позиций собственного региона, а непременно от лица «всей нации».
Корнев настаивает на «единстве русского этноса» как на «крупном бонусе» в эпоху стремительных глобальных трансформаций. Однако в действительности существует не «единый русский этнос», но единый имперский миф, совершенно аналогичный тому, который функционировал в Римской или Британской империи. По этой логике жителей Германии и Австрии, говорящих на одном языке, также следует считать «единым народом». И выходит так, что «левый» Корнев применительно к России фактически предлагает некий нацистский «аншлюс»…
К слову, о «едином языке». Русский язык в разных регионах порою весьма различается, хотя до сих пор придавлен имперской «нормативностью», полагающей «единственно правильной» лишь его московскую версию. Тогда как русский язык весьма пластичен и повсюду легко порождает множество диалектных особенностей и синтезов с другими языками. Это нашло свое отражение в литературе — у помора Шергина, олончанина Клюева, сибиряков Астафьева и Распутина, наконец, в фундаментальном «Русском словаре языкового расширения» Солженицына, который опирался именно на живое, диалектное богатство различных регионов, забитое советским «новоязом». И в настоящее время русский язык творчески развивается в различных регионах — в Заонежье, сторонниками Сибирской вольготы и т.д. Лингвистические унитаристы часто изображают эти опыты как «искажение языка», однако это именно его развитие, доступное лишь тем, для кого этот язык — родной. Напротив, те, кто требует строгого соблюдения неких «раз и навсегда данных» правил и нормативов, демонстрируют тем самым именно свою чуждость этому языку, отношение к нему как к некоему застывшему догмату.
Регионализм — это сетевая модель взаимодействия равноправных «кластеров». Именно это уже сегодня обнаруживается во взаимном интересе и взаимной поддержке представителей различных регионалистских движений — Ингрии, Залесья, Урала, Сибири… Попытка же вещания от лица некоей «общей русскости», которую предпринял в своей статье Сергей Корнев, имеет отношение не к регионализму, а к иерархической, пирамидальной национально-государственной модели прошлой эпохи, в которой непременно существуют задающий общую норму «центр» и послушная ему «периферия». Но в сетевой модели никакого единого «центра» нет — точнее, все ее региональные «кластеры» и являются центрами...
Утверждая, что «для нас более адекватна не «Россия ста флагов и ста языков», а «Русские Соединенные Штаты», Корнев словно бы забывает, что сама эта «соединенно-штатовская» модель возникла лишь в результате восстания американских сепаратистов против Британской империи. А в данном случае — без «восстания регионов» получится лишь та же самая Московская империя (со всей ее централистски задаваемой «единой русскостью»), просто в очередной раз переименованная…
Впрочем, современный регионализм далеко не ограничивается микрорегионами — т.е. частями той или иной страны, но давно уже вышел на международный уровень. Система еврорегионов и макрорегионов (весь ЕС, АТЭС и т.д). не просто меняет формат какой-то отдельной страны, но вообще взламывает биполярную геополитику прошлого века.
НОВЫЙ ПРАВО-ЛЕВЫЙ СИНТЕЗ
Итак, хотя и с известной долей условности, регионализм Алексея Широпаева можно назвать «правым», а Сергея Корнева — «левым». В первом случае акцентируется особая идентичность и символика каждого региона, во втором — гражданская самоорганизация.
Но так ли уж они противоречат друг другу? Дмитро Корчинский однажды афористически заметил: «Правой и левой рукой надо бить поочередно».
О выходе за пределы прежней «право-левой» схемы заявляют и современные американские регионалисты: «Глубочайшие вопросы человеческой свободы и власти в наше время идут вне деления на «правое» и «левое» и фактически сделали эту старую схему бессмысленной и мертвой».
На уровне «центральной» власти и оппозиции эта схема действительно утратила смысл. Подобно тому, как двуглавый Кремль содержит придворных либералов и социалистов, Национальная ассамблея также объединяет социалистов и либералов, только пока еще не придворных. О «правом» и «левом» имеет смысл говорить лишь в контексте регионализма, куда фактически и смещается вся политика, вытесненная с федерального уровня сплошным политтехно-шоу…
Однако здесь эти векторы существенно переформатируются. Правый регионализм уже не имеет никакого отношения к идейным догматам «Правого дела», «Солидарности» и прочих либерально-централистских партий, но нацелен на создание уникальных региональных брендов. Левый регионализм также далек от риторики «Справедливой России» или КПРФ, но требует прямого гражданского самоуправления на уровне городов и регионов.
В сущности, они вовсе не противоречат, но дополняют друг друга, и даже взаимозависимы. Разработка эффективного регионального бренда потребует новых законодательных инициатив в местных парламентах. А гражданское самоуправление, со своей стороны, будет порождать новые креативные проекты, укорененные в региональной специфике.
Этот синтез заодно сметет и теневые этнические мафии, которые кое-где уже чувствуют себя «хозяевами» в силу своей коррупционной спайки с властью. Когда же власть будет реально выбираться и контролироваться населением (левый регионализм), а идентичность различных, но «безликих» пока русских областей обретет официальный статус (правый регионализм), эти «гости-хозяева» там просто не приживутся. Причем никакого «единого русского национализма» совсем не понадобится — достаточно пробудить особую специфику каждого региона. Напротив, навязчивое «единство» будет этому только мешать, ибо опять повлечет за собой какой-то чиновничий унитаризм, от которого опять все побегут…
Культурная и экономическая близость различных русскоязычных регионов с неизбежностью возьмет свое, причем они тем более будут друг другу интересны, чем ярче будет специфика каждого. Одинаково серая «провинциальность» никого не прельщает. Поэтому в действительности к «распаду» ведут те, кто пытается насильно насадить все регионы на единую «вертикаль». Те же, кто хочет сохранить цивилизационную общность, действуют иначе — они стремятся заинтересовывать регионы в налаживании взаимных связей. Так что некоторым искренним, но излишне громким пропагандистам «единства» неплохо бы получше изучить искусство дипломатии…
Показательно, что против «агентов смитов» унитарной «вертикали» по разным основаниям, но с равной решительностью настроены и правые, и левые регионалисты. Первые защищают уникальную идентичность своего региона, вторые — гражданские права его жителей. Их синтез не просто замкнет имперскую «Матрицу» — но осыплет ее исходный код…
