В вечном плену у будущего

De futuro, или История будущего / Под ред. Д.А. Андреева, В.Б. Прозорова. М.: Политический класс; АИРО-XXI, 2008.

Сулит мне труд и горе

Грядущего волнуемое море.

Александр Пушкин. Элегия

Для отечественного мышления проблема времени – одна из главнейших тем. Достаточно назвать последователя Николая Федорова, уже советского технократа Валериана Муравьева или почти современника Николая Трубникова, не говоря уже о вкладе России в течение футуризма. При этом странным пробелом остается отсутствие своего темпорального языка, подобного созданному немецким философом-«временителем» Хайдеггером. Посильное заполнение данного пробела (более в политологическом, чем в метафизическом смысле) – одна из сверхзадач рецензируемого сборника.

«Хронократия» - так называется вступительная статья Дмитрия Андреева к сборнику «De futuro, или История будущего» (М: Политический класс; АИРО-XXI, 2008). Этот взятый на вооружение из множества придуманной Михаилом Эпштейном хроноохранной терминологии (хроноцид, хронопaтия, ухрoния, топохрoн), а может быть, и сочиненный параллельно термин схватывает многое в российской истории, замешанной на постоянном принесении колоссальных жертв во имя светлого будущего. В этом смысле Россия всегда казалась мне полем в сущности непрекращающейся гражданской войны между временем и пространством, в которой хронократии, власти «временщиков» и подстегивающих «ускорителей» всех мастей, намеривающихся в очередной раз футуристически же «загнать клячу истории», противостоит топосопротивление пространства.

У Андреева, впрочем, судя по всему, более позитивное отношение к данному понятию, чем у автора этих строк. Ситуация обнаруженного Андреевым повсеместного футуробума позволяет ему разглядеть две возможные ответные поведенческие реакции. Первая – овладение футуростилистикой, «ради повышения собственной капитализации как потенциального организатора или исполнителя тех или иных востребованных футуробумом околополитических, медийных, творческих и иных креативных и не очень креативных бизнес-проектов» (на будущем и сейчас или даже именно сейчас можно хорошо заработать). Вторая - самые разнообразные способы «оседлания будущего как такового путем его реконструирования и обращения на пользу развития настоящего в желательном направлении». Именно эта реакция представляется более перспективной, создающей более благоприятные условия для конструирования реальности по чертежам и схемам того, чего еще пока нет, но что непременно должно появиться. Наиболее адекватный из нынешних конструкторов такого рода для автора – Владислав Сурков, должность которого он даже не считает нужным назвать, настолько это всем уже известно (применительно к данному сборнику можно было бы назвать – зам. по будущему).

Для автора более важно название его лекции «Русская политическая культура. Взгляд из утопии», вероятно, повлиявший на название сборника (De futuro – «о», а скорее «из будущего». Андрееву интересно, каким образом Сурков пытается заново «выйти» на глубинные отличия между «нами и Западом», предопределенные когда-то еще в расхождениях между Платоном и Аристотелем (то есть в противопоставлении синтеза и анализа, образности и логики, идеализма и прагматизма, общего и частного, интуиции и рассудка). Поэтому «холистическая, синтетическая, интуитивная, идеоцентричная русская культура требует адекватной своим особенностям политической практики, основанной на централизаторских началах, персонификации институтов и идеальных смыслах». Однако не слишком ли «идеальной» окажется нынешняя российская «холистическая» (то есть подразумевающая целостность системы) модель в традиционной противопоставленности модели отнюдь не единого «Запада» (о чем я недавно писал на страницах «НГ-Exlibris», 18.10.07, в рецензии на сборник «Россия и Запад в начале нового тысячелетия»)? Как данные стереотипы, объясняемые предрешенной «генетической формулой», обеспечивающей «уникальным кодом доступа к будущему», согласуются с выводом о нынешней российской нужде «в новой модели движения в истории»?

Какой же русский, - ХХ век, представляется, позволяет в корне переиначить известнейшую цитату из Гоголя, - любит быструю езду? Быструю езду проносящейся в «членовозах» с мигалками при аварийной остановке и без того издыхающего в «пробках» общественного транспорта политической элиты? Нелинейный же сурковско-андреевский «взгляд из утопии», как и гоголевский из «прекрасного далеко», позволяет разглядеть возможность такой новой элиты «предельщиков», которые неспособны жить «не на пределе своих возможностей». В «поисковом пространстве будущего» определиться «новый поворот» - «не левый и не правый, не консервативный и не либеральный, не космополитический и не державнический, а выводящий осмысление бытия России в совершенно иную систему координат».

Статья Геннадия Бордюгова «Смыслы будущего в России ХХ века: Модели власти и интеллигенции», целиком занимающая раздел «Прошлое будущего» - своеобразный техосмотр имеющейся уже в ментальном наличии «машины времени». Здесь под футуристическим, с точки зрения устремленности в будущее, углом рассматриваются известные сборники «Проблемы идеализма» (1902), «Вехи» (1909), «Из-под глыб» (1974), «Метрополь» (1978), «Проблемы исследования систем и структур» (1965), «Иное» (1995), художественные произведения Александра Чаянова и Михаила Булгакова, осуществленные и оставшиеся на бумаге «знаковые» технические и архитектурные проекты.

Раздел «Полития будущего» открывается статьей вряд ли нуждающимся в особом представлении на страницах «НГ» Виталием Третьяковым «Русская полития XXI века: Электоральный цикл 2007/2008 и очертания будущей государственности» (напомнившим между прочим, что это именно он является автором так привившегося термина «суверенная демократия»). Предлагаемый им здесь термин из политической культуры античной Греции «полития» означает органичное, лишенное крайностей государственное устройство и представляется ему оптимальным в разговорах о максимально желательном будущем. В статье переданы впечатления автора от того, как накручивается «на вертикаль архетипов русско-российского самодержавного самоуправления» поступательное движение страны. Этот поразительный в своей характерности для сегодняшнего политологического («политийского») мышления оксюморон - «самодержавное самоуправление» - в общем каскаде неологизмов представляется не очень продуманным, хотя, может быть, и парадоксально соответствующим предельно трагической судьбе российского самоуправления, на которое и большинство авторов рецензируемого сборника как будто бы махнуло рукой.

Сам Виталий Третьяков считает, что в процессе наблюдаемого им «накручивания» важен принцип «демократия для России», а не «Россия для демократии». Для этого надо найти оптимальное для России и ее сегодняшнего выживания соотношение демократических (сетевых) и иерархических (авторитарных) общественных и политических механизмов, на основе которых надо создавать (конечно, «сверху», а не «снизу») партийные, многопартийные, парламентские и иные институты. Однако такая оптимальная «дозированность» - только для внутреннего устройства России. Внешняя же политика России на фоне политики ЕС, определяемой как «бессмысленная (? – А.Л.) территориальная экспансия», не должна быть, по Третьякову, чрезмерно экономной и прагматичной, а направленной на создание «небессмысленного» аналога ЕС, если не нового СССР. Если дозированная «политийская» демократия – для России, то Россия – для всего мира, т.е. для мечты, для «формулирования собственной цивилизационной идентичности для себя и для всего мира». Это настолько очевидно для автора, что представляется даже не мечтой, а просто «метафизическим уточнением своей исторической миссии и желаемого в будущем мироустройства». Лишь тогда, уже отраженным светом от этого метафизически уточненного мироустройства, возникнут и более точные представления о «дозах» будущего политического устройства самой России.

Следующая статья «Политийского» раздела – «Общество развития. Сценарий России для мира в 2030 году» Юрия Громыко, который, как и предыдущий автор, видит спасительность России для мира, уточняя, что спасительность эта носит транзитный характер. В параллель разобранному выше «техосмотру» он представляет духовно-энергетическую карту России, покрытой «вертикалями проектов», как нефтяными вышками, с точки зрения ее дальнейших футурологических потенций. Среди исконных, способных дать пассионарную энергию архетипов, он обнаруживает, во-первых, понимание России как особого типа пустотности, способной поглотить любую определенность и наполненность, во-вторых, восприятие России как пути, постоянного движения и трансграничного перехода и, наконец, в третьих, как и все коллеги-хронократы, постижение российской государственности как формы устроения бытия, удерживающей мировой порядок в целом.

Российскую «пустотность» автор заселяет любопытно переосмысленными персонажами. «Что такое Сталин? Это остановленная персональная событийность русского народа, застывшего в великой точке своей истории. Событийность, исключающая историческое участие в ней каждого».

Проявление в массовом сознании в качестве особого образца личности Путина архетипа Сталина представляется автору не случайным. «Пространство памяти сегодня может видоизменяться лишь по двум направлениям: либо выйти за пределы российской идентичности и ликвидировать традиционные способы отождествления населения со своим лидером, либо возвратиться к определенному ряду русской истории». Данное возвращение не может быть скоморошечьим, опереточно-фиктивным. Идентификация, отождествление себя и своего сознания с определенным историческим архетипом, напрямую зависит от степени аутентизма, подлинности. «И здесь важную роль предельно серьезного, даже трагического трикстера играет Владимир Жириновский, который все время демонстрирует свою глубочайшую осведомленность в том, что на самом деле происходит на политической сцене и за ее кулисами. Вместе с тем его действия основаны на вариативной квазикинематографической идентификации себя то с аскетизмом Сталина, то с гедонизмом держателя ночного клуба. Абсолютная несерьезность действий при абсолютной же сверхсерьезности рефлексии происходящего!».

Не считая нужным придумывать какие-то новые мудреные термины, автор ставит во главу своего концептуального угла хорошо знакомое, но написанное латиницей и строчными буквами слово RAZVITIE. Такое предназначенное для России общество переиначенного RAZVITIE, при всей своей заявке на альтернативность обществу контроля, окончательно перечеркивает какие-либо иллюзии о возможности какого бы то ни было российского самоуправления (помимо «самодержавного»?). Создание коммунитарного общества, состоящего из системы действующих на партнерских основаниях с институтами государства и рынка общностей, свободных от чиновничьего произвола и жесткого администрирования, аналога былого земства, представляется автору по-прежнему иллюзорным идеалом. Разбудить Россию, полагает Громыко, можно только сверху, организовав «литургию пробуждения» (с обретением сознанием «благобытия»). Однако «…сколько ни складывай общественную самодеятельность, из нее никак не появится российская государственность с самостоятельными бытием и архетипами». То есть, даже архетипы тут должны внедрятся сверху же?

Итак, вместо «земств» - метаинституты, которые реализовали бы проекты производящей будущее метапромышленности. И приставка мета-, и обозначаемые ею явления – вещи, конечно, симпатичные. Однако по существу роли «сырьевого придатка» автор может практически противопоставить роль «трансконтинентального коридора развития. Соединяющего Северо-Восточную и Юго-Восточную Азию с Европой», в основе которого должен лечь модернизированный Транссиб и скоростная дорога через Сахалин на Хоккайдо. Всю дальнейшую конкретику должна осуществить предлагаемая автором государственная эпистемиологическая корпорация, которая должна обеспечивать все ведомства и региональные администрации новыми знаниево-операциональными системами управления.

«Кто будет владеть словарем новой чувственности, тот будет владеть словарем мобилизации», - утверждает в следующей «политийской» статье социолог Александр Филиппов в статье «Чувственность и мобилизация: К проблеме политической эстезиологии». Предположение, будто достаточно просвещенный человек, выбирает моральную свободу и ответственность, то есть либеральный порядок, плохо работает в нашем мире, в котором рациональный расчет все более уступает место ситуационному реагированию. При общем реванше эстетического над рациональным никто не готов отдаться чарам эстетического гения. Мотивация человека перемещается из сферы художественно-эстетического в чувственно-эстетическую сферу. «Локальность глобального означает, что близкое, чувственно достоверное может быть важнее принципиальных, но отдаленных вещей и событий, требующих рассуждения и размышления. При этом локальное – в отличие от прошлых времен – становится все менее естественным и все более сконструированным. Локальное именно сделано локальным, локализовано, приспособлено под повседневный опыт». Парламентская, а особенно плебисцитарная (т.е. все та же «политийская») демократия замешана на эксплуатации повышенной эмоциональности эстетически «неочарованных» масс. Отсюда прогноз, что политическое напряжение, будет максимально деидеологизировано и максимально эстетизировано, при том что речь идет не об эстетике, а об эстезиологии, науке о новой чувственности в поисках соответствующей ее вожделениям интенсивности опыта. Так что новые радикальные изменения, по мнению Филиппова, придут не от великих умов или эстетических гениев, а станут результатом радикального преобразования чувственности.

Раздел «Пространство будущего» открывается статьей Юрия Крупнова «новый Дальний Восток. 2017 год: Воспоминание о будущем помогает осмыслять еще не закончившееся прошлое». Здесь авторская точка футуристического обозрения помещена не в столь отодвинутые, как у Юрия Громыко, времена (вспоминается практически одноименный темпорально, но «уралоцентричный», отмеченный позапрошлогодним Русским Букером роман Ольги Славниковой «2017»), но в максимально отделенное от нынешних «хронократов» пространственное «прекрасное далеко».

Автор создает зримый образ будущей России как равновесной «гантели», а не уродливого головастика с маленькой «головкой» на крайнем западе, в которой оборачивается до 75 процентов всех финансов, и весьма конкретно излагает историю такого дальневосточного будущего России. Сюда входит создание соевого геостратегического пояса, порождающего усадебную урбанизацию, вдоль границы с Китаем. Якуто-Амурская, с Камчатским и уже озвученным ранее Сахалинским, с выходом на Хоккайдо, ответвлениями, железнодорожная магистраль нового поколения (с аналогичным параллельным Транссибом).

Основание новой восточной российской столицы как агломерации городов Углеродск-Шимановск-Свободный недалеко от космодрома Восточный в Амурской области. Весть об особенном дальневосточном здоровье прогремит, когда во всю силу заработает камчатская всемирная здравница, подземные воды которой превзойдут по эффективности оздоровительно-восстановительной терапии не только Кавминводы, но и Баден-Баден с Карловыми Варами. Разве фантастичными после этого выглядят прогнозы колонизации Марса именно отсюда? Впрочем, по данным Крупнова, если бы Хрущев не помещал Королеву, переориентировав направление космических устремлений конструктора, СССР мог бы уже в конце 1970-х годов совершить высадку космонавтов на поверхности Марса.

Прозрение именно такого будущего России автор обнаруживает в поэме Павла Флоренского «Оро»:

Быть может, византийский двор

Сюда сокрылся, в древний бор?

Но нет, не думай о былом.

Померк Царьград перед стволом.

Здесь лиственниц склоненных ряд

Священным пурпуром объят.

Не купол то Софии, нет,

Но, облаченный в снег и свет,

Парит сияющий Фавор

Над цепью Тукурингрских гор.

«Нет сомнения в том, - как будто бы из 2017 пишет историю близко-далекого будущего автор, - что современное процветание Дальнего Востока России состоялось во многом благодаря тому, что увидел в этом краю Флоренский в БАМлаге “Свободный”. Доктрина развития Дальнего Востока вырастала здесь, в этом узрении возможности и необходимости всеобщего исцеления во всеобщем же преображении через приобщение к Фаворскому свету на “холодном сверхвостоке” – как мыслитель называл эти места». Так что в 2008 году остается разглядеть в этом мировидении Флоренского главное: территория вокруг Свободного являлась тем местом, которому предназначено стать следующим центром и сердцем русско-православной цивилизации.

Название статьи Юрия Солозубова «СНГ: Двадцать лет спустя после “развода”: Постсовесткое пространство на пороге перемен» побуждает задаться вопросом: неужели то, что уже произошло с этим выбранным в качестве предмета обозрения пространством, прежде всего, более или менее состоявшееся «переступление» через порог советского/ постсоветского, пока нельзя назвать даже порогом перемен? В качестве интеграционного двигателя перемен в сторону «пророссийского интгерационного проекта», помимо западно-восточного транспортного коридора, автор призывает не забывать и о транзитном коридоре север-юг. Именно он может обеспечить переориентацию части транзита из зоны Индийского океана, традиционно доставляемого крупнотоннажным флотом в Европу через Суэцкий канал, на новый маршрут, который в итоге превратиться в суперконвейер по формированию новых товаров прямо в ходе транзита из полуфабрикатов «мировой фабрики» азиатско-тихоокеанского региона. Однако все же главенствует в футуристическом самоопределении не экономика, а политика. «…Для оставшихся внешне пророссийскими стран СНГ окончательный выбор “Россия или Евросоюз (вариант – Китай)” будет сделан по истечении ближайших трех-четырех лет. Вместе с этим придет завершение инерционного сценария сохранения Содружества почти независимых протогосударств – как осколков великого СССР».

Раздел «Цивилизации будущего» открывается статьей «концептуального разведчика» Александра Неклессы «Мир Индиго. Социокультурная и политическая мобильность в условиях цивилизационного транзита». Не без косвенной полемики с некоторыми авторами «политийского» раздела он противопоставляет «интеллектуальной автаркии» (самодостаточности) концепцию «самоорганизующейся критичности», которая являет результат попытки «формализации и технологизации новой рациональности, негативной диалектики и кодов хаососложности». И такой синергийный стиль мышления не противоречит принципам апофатического богословия и практике исихазама, оптимально приспосабливая мышление к ориентациям в ситуациях неопределенности (социогенетика телеологического замысла и есть – промысел). В моменты кризисных и переходных состояний нужна дискретная проектная логика, способная минимилизировать влияние инерционных действий и связанных с ними ошибок. Прогностика вступает в период господства высококреативных моделей, имеющих короткий срок эффективного действия, то есть спроектированных применительно к той или иной ситуации.

Неклесса не столь оптимистично разделяет мнение предыдущих авторов о транзитном характере геополитической и геоэкономической геометрии России. Слишком последовательно на протяжении XX века в стране происходило выпалывание современной социальной культуры, разрушение сложных схем жизни общества, стерилизация начатков самоорганизации и пассионарных личностей. Криминальное сознание социопата утрачивает эти специфические преимущества, теряет контроль над смыслами, случается, обессмысливая заодно существование политического организма, разрушая логику его существования, историческое целеполагание. Так что в итоге образовался мир, лишенный искр гениальности (предыдущие ощущения потребности в мечте, как сами марсианские мечты в расчет тут не берутся) и плохо совместимый с глобальной революционной ситуацией.

В итоге наиболее динамичной частью общества здесь оказались люди, привыкшие действовать «поверх барьеров»: «различные сегменты прежнего правящего слоя, специфические организации, цеховики, разного рода консольери, полу- и прямокриминальная субкультура». Элитный коктейль реальных «хронократов», по Неклессе, состоит из представителей спецслужб, их многочисленной, разветвленной агентуры и в той или иной степени криминализированной субкультуры, одно общее свойство которой – дух морального релятивизма, короткого (оперативно-тактического) горизонта планирования и психологии подполья. Движущей силой постсовременного процесса выступает по-своему динамичный социоантропологический организм, отсеченный от прежних культурных корней, но получивший прямой доступ к мощным инструментам высокотехнологичной цивилизации – финансовым, организационным, информационным, техническим.

Так что баланс достижений и утрат позволяет сегодня рассматривать Россию-РФ в качестве региональной державы в одном ряду с такими государствами, как Бразилия или Индия. Однако геоэкономическая специфика страны содержит в себе предпосылки дальнейшей инволюции даже не в сторону дальневосточным «тиграм» и «драконам», сколько сырьевым государствам Юга. При этом следует иметь в виду, что в социальном космосе суверенные планеты национальных государств, случается, раскалываются амбициозными игроками на «астероидные группы», образующие с аналогичными образованиями других стран трансграничные рои и стаи, корпорации-государства – протосуверены и зародыши грядущего политического строя.

Андрей Фурсов в статье «Мир, который мы покидаем, мир, в который мы вступаем, и мир между ними: Капитал(изм) и Модерн – схватка скелетов над пропастью?» представляет оригинальную концепцию российской истории, которая демонстрирует альтернативные циклы накопления – не капитала, как в западных странах, а власти и евразийской (гиперконтинентальной) гегемонии. В своей концепции развития социума Фурсов ту часть концепции, Маркса, согласно которой система гибнет тогда, когда максимально обостряются ее базовые противоречия (в марксовы времена - противоречие между производительными силами и производственными отношениями).

На самом же деле, наоборот, система умирает тогда, когда затухает, вырабатывается ее базовое, системообразующее противоречие, когда она в своем развитии снимает это противоречие и таким образом реализует свою социогенетическую программу. То есть, обострение системных противоречий приводит к внутрисистемному, то есть структурному, кризису, когда на место одной структуры революционно-военным путем приходит новая структура. К системному же кризису приводит именно затухание базового противоречия, которое, как правило, сопровождается не столько взрывом, сколько всхлипом. То есть, косвенно опровергается и все тот же ранний хронократ Михаил Эпштейн, сразу же после 11 сентября 2001 года в статье «Взрыв, а не всхлип» поспешивший перевернуть известную метафору Томаса Стерна Элиота из «Полых людей»: «Так вот и кончится мир / Только не взрывом а всхлипом». Всхлип чреват своими внутренними взрывами, который таит асоциализация социума и возрастание роли биосоциальность в социальных процессах.

Определяя реальную структуру вероятного будущего, Фурсов обращается и к структурному устройству головного мозга человека в котором морфологически самая старая часть – рептильный мозг, доставшийся нам в наследство от первых существ, затем достижение млекопитающих - лимбический мозг и, наконец, неокортекс – новая кора, являющаяся человеческим, «слишком человеческим», вкладом. Рептильный мозг играет важную роль в агрессивном, ритуальном и территориальном поведении, в установлении групповой иерархии и контроль над территорией. Наступило время людей-рептилий, гомозавров.

Согласно Фурсову, реальный русский Модерн в облике советского коммунизма был системным антикапитализмом. В настоящее же время происходит затухание капитализма как такового, с его либеральными и просвещенческими иллюзиями. Будущее зависит от ответа на вопрос: годится ли корпоратократия как слой для перевода социально-экономических стрелок с внешнего контура на внутренний, с эксплуатации и экономического уничтожения Юга на внутрисеверную эксплуатацию, где ей противостоят все те же выходцы с Юга, организованные в общины и кланы? Ответ на этот вопрос - в результатах борьбы за власть в американской верхушке. Российские возможности для противостояния кризису заключаются в вооруженности новым «вертикальным» знанием о верхах и низах современного мира, о криминальной глобальной экономике и о «проектных» формах манипуляции историческим процессом. А также созданными на основе такого знания эпистемиологическими программами и – кшатриево-брахманской этикой воинов и священников.

Карен Свасьян в статье «Поволенный тупик: Анамнезис одного будущего», по своему, более пессимистично и эстетично, с позиций «точного незнания» прослеживает деградацию нынешнего социального организма как вывернутой вовне нервной системы, а также образа носителей будущего - от «буржуа» к «рабочему», «студенту» и «подростку». Бродит по Европе «футуристический фантом гендерного единочеловека, о монолитный габитус которого вдребезги разбиваются бывалые и испытанные демонологии». «Разговор о будущем в свете такого настоящего сводится до минимума, и того меньше, слов, - полагает К. Свасьян. - В наступившем царстве подростка, принимающего решения и решающего о мире, фатальным оказывается не релятивизм целей, а абсолютизм средств. Умные вещи уже не просто окружают его извне, но и вживляются в него, как первые образчики новой дигитализированной физиологии. Уже разрабатываются микрочипы памяти по осушению летейских вод; наверное, в скором времени появятся чипы настроения, чипы чувств и спонтанных поступков, чипы вменяемости, благодарности и ответственности… Разница между механизмом и организмом сведется на нет, потому что в изящных металлических накопителях уместится больше жизни, чем в прежних и ненадежных «живых»…».

По мнению автора, в котором слышно эхо «позднего» Освальда Шпенглера («Годы решений»), будущее – это не ожидание, а решение, и если захотеть и суметь принять иное решение, которое уходит корнями «в иные ответы и иные ответственности, можно будет уже сегодня оказаться в ином будущем. «По его рассветным тропам уже сегодня бродят немногие, умершие и живые, знакомцы, никогда не попадавшие в тупик, потому что ни разу не поволившие его – одни, потому что знали имена вещей в списке света, другие, потому что им было обидно: не за державу, а за Шуберта…».

В заключительном, написанном в жанре «Вместо послесловия» материале «Будущее есть всегда великое x в нашей жизни – неведомая, непроницаемая тайна» второй редактор сборника Вадим Прозоров обращается к религиозной «экономике диалога» «Эсхатологического триптиха» Григория Николаева, который оставляет веское слово за преподобными Киево-Печерскими отцами, способными вместе с сонмом новомученников Российских вымолить новый Союз трех восточно-славянских народов.

Итак, новое концептуальное крещение России будущим состоялось. При этом, с учетом попутно полученных новейших сведений «оттуда» насчет упрощения социальной и ментальной мировой и российской структуры, возникает вопрос: не придет в «литургии будущего» на смену староверческому двуперстию и вызвавшему раскол трехперстию направленное в будущее одноперстие? Если не на литургическом языке: два пальца знак победы, три – годятся для известной фигуры, а один – знак глобального торжествующего fuck... По новым предостерегающим сообщениям из Женевы, пресловутый сверхмощный ускоритель элементарных частиц способен исказить время настолько, что оно замкнется в кольцо. Подобное явление физики называют «замкнутой временеподобной кривой». Аналогичным образом «Сборник De futuro, или История будущего» тревожит и вдохновляет на продолжение разговора, неизбежно полемического по теме своей.