(Продолжение. Начало см. 1, 2, 3)
ИМПЕРСКИЙ ФАНТОМ
Идея сверхнациональной нации родилась из мечты о реставрации империи, причем именно в варианте российской или советской «континентальной», а не колониальной империи.
«Цель новой Российской империи — не допустить униполярного мира (американской или китайской гегемонии), отстоять свою независимость, защитить сферы жизненных интересов (как минимум — в границах СССР) и вести дело к воссозданию империи» (378).
Не очень-то удачная формулировка (цель империи — воссоздание империи), но достаточно ясная.
Наше имперское устройство, дважды отвергнутое русским народом, авторам РД представляется как «правильная» империя:
«Россия как тип своеобразной “правильной” империи представляет собой исключительное государство, она является историческим шедевром, которым мы как нация можем гордиться» (55).
Почему мы должны считать явно невыгодный, обременительный для русских тип империи «правильным», совершенно непонятно[1].
Авторы РД пытаются объясниться на сей счет, но получается полная ерунда:
«Наша империя как будто отменяет волчий закон “борьбы за существование”, который в других империях (например, в колониальной Британии) действовал в полной мере» (55).
Ну, и что же тут правильного?! Что бывает с теми, кто пытается «отменить» законы природы, мы, увы, слишком хорошо знаем. Отказ от борьбы за существование обошелся нам так дорого! Заплатив немыслимую цену за воплощение различных близких сердцу утопий, русские сегодня стоят на грани полного краха и вырождения, но, если верить авторам РД, мечтают только о том, чтобы повторить этот смертельный трюк.
Нет уж, спасибо! Не верю! Самоубийственная глупость — не есть достоинство, за кое следует держаться из последних сил. И, тем более, не надо принимать издержки антирусского самодержавия или антирусской советской власти за добровольную дань русского народа на строительство империи (кто нас, русских, и когда спрашивал?)
Необходимо вновь и вновь напомнить:
А почему?
Да потому, что обе эти государственные модели были навязаны русским без учета их потребностей и мнения, они не были для нас ни выгодными, ни даже органичными. Русские, периодически бунтуя, терпели их, приспосабливались, но палец о палец не ударили, чтобы спасти. И это естественно и понятно.
Но доктринеры именно этого-то и не понимают, и понимать не желают.
Они пишут:
«Если в петербургский период носителем imperium’a выступили русские аристократы, то в СССР это была партия как основное привилегированное общество» (56).
Опять «поздравляю, соврамши»! Никакого отношения русская аристократия к этому не имела: она, раздавленная и терроризированная, вся в целом попавшая под подозрение двора после восстания декабристов 14 декабря 1825 года, была превращена в слугу самодержавия второго сорта (первый сорт — это иностранцы, прежде всего немцы, на русской службе). Так что Российская империя — это целиком династическая программа немецких Романовых, начиная с Екатерины Второй.
Что касается СССР, то он также был создан в условиях полного отстранения от всякой власти русского народа большевистской партией, нерусской по идейным корням и руководству и антирусской по смыслу деятельности.
Так что хороши ли, плохи ли были империи, но приписывать их создание русским нет оснований.
Об отторжении имперского образа правления уставшим от него русским народом (особенно именно в отечественном варианте «неправильной» империи, которая смыслократам кажется, наоборот, «правильной») имеется весьма убедительная и аргументированная точка зрения.
Так, доктор исторических наук Валерий Соловей в уже цитированной книге одну из глав назвал «Русские против империи».
В ней он, во-первых, справедливо развенчивает миф о расово-этнически стерильном, якобы, характере русской колонизации, подчеркивая, что «отечественная территориальная экспансия никогда не была вегетарианской и сопровождалась насилием — возможно, не столь масштабным, как осуществлявшаяся западными европейцами, но не менее вопиющим». Он подчеркивает, что русским всегда был
«не чужд расизм или скорее, расовый образ мыслей, то есть признание важности принципа крови… Автохтонные народы ассимилировались в русскость вплоть до полного исчезновения с этнической карты, как это произошло, например, с мерей, муромой и мещерой… В имперский период русские минимизировали стратегию этнической метисации и перешли к этнической сегрегации»[2].
Но подобные важные наблюдения скорее относятся к предыдущему параграфу.
Во-вторых, в книге подробно и очень убедительно, фактически, раскрывается жестокая дискриминация именно русских на фоне других народов в ходе имперского строительства.
«Русская этничность, — пишет Соловей, — была не привилегией, а тяжким бременем. Русский народ — создатель и хранитель государственности — в массе своей не имел политических и культурных преференций. Россия не была метрополией, а русские — господствующей нацией, не было национального угнетения в их пользу… В имперском строительстве русские парадоксально оказались заложниками собственной силы, превратившей их в тягловую лошадь и в резервуар пушечного мяса… Великорусские крестьяне были закабалены сильнее других народов и, в среднем, хуже обеспечены землей. Русские несли основную тяжесть налогового бремени… То была целенаправленная стратегия перераспределения ресурсов в пользу национальной периферии».
Подобная практика угнетения государствообразующей нации вела к росту детской смертности, снижению уровня грамотности и многим другим негативным последствиям.
«Российская империя, — делает вывод Соловей, — не просто была империей без империализма. Она вообще была “империей наоборот”, то есть таким государственным образованием, где номинальная метрополия и номинальный имперский народ дискриминировались в пользу национальной периферии»[3].
«Говоря без обиняков, русское неравноправие составляло базовую предпосылку существования и развития континентальной империи»[4].
Доктринерам-смыслократам такое положение вещей почему-то кажется «правильным». Мне — решительно нет.
Несмотря на противоречие между русским народом и имперским государством, наш народ, не прошедший пока через раскрестьянивание, тогда еще был очень силен и показывал чудеса жизнестойкости.
«Русской массе вовсе не было характерно ощущение имперского перенапряжения, которое столетие спустя послужило капитальной причиной гибели СССР. Русские успешно плодились и размножались, они чувствовали себя победоносным, полным сил, уверенно смотрящим в будущее народом»[5].
Нас подкосил Советский Союз, большевистско-ленинская, затем советская власть. Для начала была физически уничтожена либо вынуждена уехать в эмиграцию вся биосоциальная элита русского народа, от чего мы так и не оправились до сих пор. Было проведено форсированное раскрестьянивание в рекордно короткие сроки. Одновременно были многократно усилены и возведены в ранг государственной политики все моменты национальной дискриминации русских, проявившиеся еще до революции.
Соловей детально рассматривает этот факт в главе «СССР против русских».
Он подмечает:
«Если старый порядок был нерусским, то новый — последовательно, целеустремленно и открыто антирусским»[6].
Основу политики, принудительно сделавшей русского человека бесправным донором в собственной стране и подвергшей его всемерной дискриминации на государственном уровне, заложил В. И. Ленин (по мнению смыслократов, гениально угадавший народную тягу к сверхнациональности), который писал, что интернационализм
«должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически».
Политика «позитивной дискриминации» русских соблюдалась неуклонно весь советский период и привела к беспримерному истощению жизненных сил «угнетающей нации». Пока оболваненные пропагандой массы еще верили в коммунизм, они все прощали власти, но в 1980-е годы вера кончилась. Политическое, экономическое и духовное угнетение русских наконец-таки лишило советский социалистический проект массовой поддержки, и в результате он рухнул, как карточный домик, при полном брезгливо-отчужденном невмешательстве основного народа страны. Русские забраковали советскую власть, как когда-то забраковали и власть православных самодержцев немецкого происхождения.
Соловей пишет, подкрепив свой вывод расчетами:
«Советский Союз обрушился из-за беспрецедентного биологического ущерба, который русскому народу причинило коммунистическое правление. В ходе “социалистического строительства” были растрачены казавшиеся безмерными русские жизненные силы, выхолощен мощный русский мессианизм, атрофировалась русская союзно-имперская идентичность. В этом смысле можно уверенно говорить об исторической обреченности Советского Союза: он был обречен потому, что иссякли силы народа, служившего стержнем континентальной политии»[7].
К верно найденному Соловьем пассивному фактору падения СССР я бы добавил активный фактор социальных и национальных противоречий, вызревших под патронажем старцев-слепцов из Политбюро ЦК КПСС. Именно эти противоречия сделали крушение страны скорым, неизбежным и необратимым[8].
Смыслократы мечтают возродить империю, дважды рухнувшую из-за собственных антагонизмов. Но причин падения СССР они в упор не видят и видеть не желают и все твердят, заклиная себя:
«СССР распался не столько из-за собственных слабостей, но потому в первую очередь, что был смертельно поражен менталитет правящей верхушки» (6),
а также от «обывательских идеалов» (831).
Это значит, что доверять им государственное строительство нельзя: они снова наступят на те же грабли и все снова рухнет к чертовой матери, обернувшись новыми колоссальными жертвами, похоронив всех нас под своими обломками.
Не надо себя, дорогие смыслократы, успокаивать и утешать. Надо понимать закономерности истории. И не надо даже пытаться плыть против ее течения: сами потонете и всех, кто вам доверится, с собой утопите.
В заключение — несколько цитат из вышеупомянутой книги А. С. Самоварова «Останутся ли в России русские?», из главы «Российская империя, самая странная из всех империй» (в скобках номера страниц).
«Русский империализм только потому может считаться положительным, что благодаря нему нас возненавидели, а итогом этой ненависти должен стать здоровый русский национализм. Хватит нести миру счастье на века, пора и о себе подумать. В самую пору!» (136).
«Понимание того, что русские не имперский народ, принесло бы громадное облегчение всем патриотам, до сих пор озабоченным тем, в какой бы еще проект нас вписать» (135).
«Для русского национального самосознания нет вреднее сейчас идеи, чем идея имперская. Ибо она позволяет манипулировать русскими как никакая другая идея» (123).
«Российская империя немцев Романовых была скорее заповедником для сохранения присоединенных народов, чем собственно империей... Империя имеет смысл только тогда, когда имперский народ процветает» (125).
«Нас Бог отводит от всемирности имперской, он толкает нас, неразумных, оглянуться окрест себя и опомниться, и увидеть, что империя — не наш путь. Причем любая империя. Мы можем быть великими, оставаясь этнически однородными» (137).
«Не империя нам нужна, а сплочение русских… Крушение империи в умах русских уже стало началом формирования нового русского национального самосознания» (140).
«Родилась новая Россия. С тем же народом, с тем же пространством, с теми же полями и лесами, с той же нефтью, но новая. И главная задача не бороться за воскрешение трупа, а помочь встать на ноги новому живому организму» (362).
Книга публициста Самоварова носит научно-популярный характер, обращена к широкой публике, и то, что она проповедует именно такие идеи, показывает, что антиимперский дискурс закономерно вышагнул за стены ученых кабинетов историков и зашагал по просторам нашей Родины. Обратного пути у нас не будет.
Не случайно один из наших ведущих социологов Леонтий Бызов в свежей статье «Русское самосознание и социальные трансформации» подтверждает:
«Значимость больших пространств, то, что иногда называется имперскими ценностями, ушла из разряда сверхценностей, ради которых россияне готовы чем-то жертвовать. Имперские ценности остались только на уровне ценностей парадных»[9].
Гегель не случайно писал когда-то о неодолимости нового. Нового, не старого!
Мы должны подготовить почву для строительства этого нового: не для бывшего, душившего нас имперского устройства, а для никогда еще не существовавшего Русского национального государства[10].
При этом де-факто Россия как была, так и останется империей в силу своей географии, ибо включает в себя многие национальные анклавы, расставаться с которыми никто не собирается. Задача лишь в том, чтобы покончить с противоестественным антирусским характером этой империи, доставшимся нам в наследство от царской России и СССР, и перейти к унитарному Русскому национальному государству, предоставив коренным народам (но не меньшинствам!) нашей страны жесткое равноправие с русскими: не больше не меньше.
На нашем историческом пути нам приходилось «стоять» за родимую землю, за святую веру, за царя и Отечество, за власть Советов, за коммунизм, за Родину, за Сталина, за интернациональный долг, за территориальную целостность и конституционный порядок… Не приходилось только за самих себя, за русских. Святых и родимых.
Не пора ли?!
ПРОСТОЙ КЛЕРИКАЛИЗМ НЕ АКТУАЛЕН, А ВОИНСТВУЮЩИЙ — ОПАСЕН
Мечты о России, отразившиеся в книге «Русская доктрина», пугают меня тем, что в них сквозит неприкрытая нелюбовь и недоверие к подлинной, исторической России, к подлинному русскому народу — на фоне пылкой влюбленности в Россию мечтаемую, в русский народ придуманный (сверхнациональный). По сути дела, русофобская книжка-то, опасная. Отрицающая нас, какие мы есть, ради несбыточных нас, какими мы должны бы быть…
Возьмем хоть вот этакий красивенький пассаж из писаний смыслократов: в процессе-де «самозащиты Россия может создать — обязательно создаст — свою жемчужину, которая единственная представляет ценность для небесного купца» (20).
Удивительно это упрямое и ничем рациональным не объяснимое стремление доктринеров-смыслократов вынести вопрос о ценности России за пределы самой России! Идея нашей самоценности, самодостаточности даже в голову им, похоже, не приходит.
Похоже, что забота русская о самих себе, о своем племени, кажется им чуть ли не преступной и настойчиво требует каких-то оправданий. И вот Россия у них становится предназначенной то для всего человечества, для всего мира, то — для других народов самой же России, а то, оказывается, — для небесного купца… Только не для самой себя, не для русских!
Почему же мы должны жертвовать собой, своими близкими, своим родным народом с его вполне земным благополучием, долголетием и многодетностью ради каких-то внеположных нам объектов?! Жертвуйте собой сами, господа, если так приспичило, но приватно, пожалуйста. А нами жертвовать — не надо. Нет у нас ни малейшего желания принести себя ни на алтарь человечества, ни на какой другой…
Но авторы настойчиво дают нам понять, что они лучше знают, в чем наше благо, ибо соотносят его с промыслом Божьим (надо думать, открытым им во всех деталях). Настолько, что считают приемлемым для будущей конституции России позаимствовать преамбулу из проекта Ивана Ильина, начинающуюся весьма одиозно: «В порядке Божьего изволения возникшее, Божьим промыслом в веках ведóмое, Российское государство утверждается…» и т.д. «Это очень удобная исходная посылка», — восхищаются они, заставляя вспомнить слова Ломоносова о том, что «нездраво рассудителен тот астроном, иже хощет циркулем вымерить промысел Божий»… Но наши доктринеры, похоже, уже все вымерили, вызнали и вот теперь нам объясняют наши вселенские цели и задачи. Все свои широковещательные заявления о благе человечества и нашем долге нести ему ценности православия, о счастье всех народов России в лоне обязательной русскости, о необходимости теократии и т.д. и т.п. авторы доктрины непременно связывают с волей Божьей и тому подобными прекрасными, но совершенно не верифицируемыми вещами. В результате появляются просто провалы смысла. Вот пара примеров.
«В персоналистической трактовке граждане воспринимают свою общность как органическую — они суть члены тела, его органы. Эта символика восходит к церковному пониманию «народа Божия» (евреев? — А. С). как причастного к Телу Христову, входящего в него наподобие клеток и членов. В таком понимании взаимоотношения с иноплеменниками выстраиваются на почве ассимиляции — обращения в свою веру. При этом… это может быть обращение не только в религиозную, но и в «светскую веру», принятие светского, имперского «символа веры». Таким образом, империя раскрывает объятия не только для иноплеменников, но и для иноверцев» (40).
Мечты, мечты… Антинаучно, нелепо и политически вредно. Так и видишь, как сотни тысяч татар или якутов «персоналистически трактуют» свою общность с русскими и Россией, определяя, кому какая часть тела достанется во олицетворение.
Или вот: «Христианам завещан образ власти “по чину Мелхиседека”» (41), — утверждают доктринеры. Разумных аргументов, как обычно, нет. Боюсь, однако, что для 99,9% русских православных людей подобный образ власти есть тайна за семью печатями, а про Мелхиседека они просто ничего не знают. Но пусть они, незнающие, все же обязаны чем-то этому герою. А как быть с русскими нехристианами, коих немало? Ведь для них эта формула — просто пустой звук. А для чеченцев, татар, башкир, бурят, калмыков и прочих мусульман или буддистов этот звук, быть может, не столь пуст, сколь враждебен. Почему они должны ориентироваться на какого-то Мелхиседека? Для евреев он, быть может, и приемлем, это, все же, их персонаж. Подозреваю, что не без участия еврейских авторов писались и соответствующие страницы РД. Но не евреев же, в самом деле, нам слушать в таком важном вопросе, как характер русской власти?!
Здесь уместно сделать одно принципиальное замечание.
Телеология в принципе неуместна для уважающего себя и свою науку историка и неприлична для историософа. Мы можем судить о причинах явления, но не должны пускаться в рассуждения о его целях. Такие рассуждения будут неизбежно пусты и вредны. Они лишь поведут нас от заблуждения к заблуждению, пока все не свалимся в яму.
Беда в том, что смыслократы, когда они не завираются в мечтах, а твердо следуют исторической правде, тут же начинают косить себя же по ногам. Чего стоит, например, такое откровение:
«Когда сегодня удивляются, почему Русь не пережила подъема, аналогичного Ренессансу и Эпохе географических открытий, забывают, что Русь переживала в этот момент свой подъем и вложила в монастыри столь же огромные средства, что Запад вложил в океанское мореплавание. Пока Запад осваивал Новый Свет, русские осваивали Небесный Иерусалим» (85).
Отличное наблюдение, просто гениальная мысль, но самоубийственное признание! Что подметил смыслократ? Колоссальные русские инвестиции ни во что, в пустую мечту, омертвление капитала в чудовищном размере, в масштабах всей страны. А каким оказался итог этого? Мы на века оказались заложниками догоняющей модели развития, мы упустили свой шанс на Возрождение, утратили темп развития и вынуждены были, надрывая последние жилы, «догонять и перегонять Запад». И надорвались-таки, так и не догнав, и рухнули, «ломая крылья, теряя перья», на самое дно, а теперь вынуждены и далее все терять, все отдавать, выторговывая себе этим мирную передышку, ибо горе побежденным!
Но, может быть, русский народ зато освоил-таки Небесный Иерусалим? На этот вопрос исчерпывающе ответила Октябрьская революция…
На фоне этих мрачных размышлений каким зловещим выглядит тот факт, что сегодня стремительно обнищавшая, расточившая свой экономический потенциал, накопленный чудовищными жертвами советского периода, Россия вновь сотнями и тысячами строит храмы и монастыри, тратя на то неслыханные суммы, но закрывая по причине нищеты НИИ и КБ, лишая содержания библиотеки и музеи, калеча свою систему образования, посадив на убогий паек интеллигенцию, отнимая у себя надежду на успех, на полноценное будущее! Неужели история повторяется? Как будто вновь включился некий таинственный механизм самопожирания. Как будто мы вновь бежим по порочному кругу, из которого нет выхода…
Нет выхода?! Если пойдем на поводу у клерикалов из РД, то — нет.
«В настоящее время Русская Православная Церковь (РПЦ) насчитывает более 19 тыс. приходов, около 450 монастырей, являющихся ее духовными и культурными центрами, около 40 высших духовных школ — академий, семинарий, богословских институтов и университетов» (117), — хвалятся они материальным могуществом.
Хочется спросить: а каков же КПД (коэффициент полезного действия) всей этой гигантской мощи РПЦ? Насколько снизилось за годы столь бурного церковного строительства количество абортов, алкогольных и наркотических смертей, самоубийств и убийств, проституции, вообще всякого рода преступлений и безобразий? Насколько выросла религиозность и вообще духовность народа с 1991 года?
А если безобразия, напротив, все только растут, а религиозность и духовность все только отступают (сдается мне, что все это, увы, именно так!), то что же мы скажем о роли церкви в нашей жизни? О значении церковного строительства?
«Церковь в авангарде национальной консолидации» (117):
так уговаривают меня авторы РД. А мне не верится. Никак не складывается такой благостный пазл.
Меня пытаются убедить:
«Несопоставимы внешние знаки православности с внутренним потенциалом. Скрытым в самих структурах и тканях национальной жизни. Эта нижняя часть айсберга огромна и не может быть взвешена и по-настоящему оценена».
Неправда: оценка как раз и содержится в цифрах статистики преступлений, самоубийств, абортов, разводов, алкогольной и наркотической зависимости, растления и т.д. К примеру, Россия вышла на первое место в мире по количеству убийств на 100 тысяч жителей, не считая пропавших без вести (также убитых, по вероятности).
РПЦ получила от государства и общества колоссальную поддержку: гигантские инвестиции, налоговые льготы и кредит людского доверия.
Где, спросим мы, наш духовный дивиденд на эти вложения, на этот кредит?
Думаю, сегодня церковь в огромном долгу перед русским народом.
Как будет отдавать долг? Для этого она, как минимум, должна не за страх, а за совесть бороться за права и интересы русских. Но пока что до этого, мягко говоря, весьма далеко. И весь исторический опыт говорит о том, что РПЦ если и защищает, так только своих, православных, до прочих же русских ей дела нет.
А между тем воинствующие клерикалы из числа доктринеров-смыслократов (они же хорошо всем известные выкресты Махнач, Фролов и Малер) открыто ставят РПЦ выше русской нации, а по сути — хотели бы отделить православных от прочих русских, приподнять их над всем народом (не забудем, что еще в 1991 году абсолютное большинство населения было атеистическим), они мечтают о слиянии церкви и государства, о православной теократии, о тайном православном ордене, «мирском фронте» (129-133), незримо управляющем обществом, наподобие приснопамятных иезуитов.
Они пишут:
«Нужно рассматривать православие не как сегмент общественной жизни, но как силу, тождественную самой национально-государственной традиции России… РПЦ сегодня остается единственным историческим общенациональным институтом, имеющим непрерывное преемство более чем за тысячу лет (старообрядцы вряд ли с этим согласятся. — А. С). Православие даже старше самой русской нации, старше великорусского этноса и является для него духовно опекающим началом… Православие — это метафизическое место России в мире… Православие является прообразом русской цивилизации, ее первичным корнем… Верность православию сегодня можно рассматривать как знак верности самой нации» (120-124);
«РПЦ нужно предоставить возможность влиять на образование и массмедиа» (137).
Они откровенно хотели бы
«предусмотреть в законодательстве возможность перехода из режима светского государства в режим государства конфессионального (по примеру ныне существующих: Израиля, Таиланда, Мавритании, Иордании и др)». (137);
они мечтают, чтобы РПЦ играла «важную роль» во всех творческих союзах (226), чтобы прозелиты православия множились во всех странах мира (149-150).
Рекордом мракобесия выглядит их программное требование: «Все антирелигиозно (материалистически) ориентированные предметы должны изучаться только на добровольной основе» (139), исполнение которого потребует удаления из обязательной школьной программы не только астрономии, но и ботаники, зоологии, биологии, географии, физики, химии, да, пожалуй, и истории. И т.д.
Подобная абсолютизация не только жестко раскалывает русский народ, отграничивая от него численно не столь уж значительную православную фракцию в качестве единственно «русской». Но она грубо искажает и историческую ретроспективу, искусственно во много раз сокращая срок пребывания нашего племени на Земле, нашу историческую традицию. Ведь современные русские — точный биологический слепок (читай: прямой и неизменный потомок) славянского суперэтноса, а тот, в свою очередь, — белой расы, а та, в свою очередь, — кроманьонской проторасы. Минимум сорок тысяч лет назад появились мы (т.е. наши предки) в Европе, минимум пятнадцать тысяч лет назад славянский язык выделился из ностратического (индоевропейского) праязыка. На фоне этих цифр тысячелетие христианства ни в коей мере не выглядит чем-то исключительным, конструирующим расу, этнос или нацию, не дает оснований преувеличивать свое значение.
Если так искажается ретроспектива, то чего же остается ждать от перспективы? Акцентированный, агрессивный, воинствующий клерикализм в мире и стране, с каждым годом все более заслуживающих наименования постхристианских, неминуемо заведет нас в тупик противоречий, из которых не будет мирного выхода.
Осуществление планов «Русской доктрины» в отношении РПЦ, как и преобразование России на манер Мавритании, возможно только через новое кровавое насилие над нашим народом, в том числе духовное. Статистика опросов общественного мнения не дает оснований для иного прогноза.
Если начало 1990-х было отмечено всплеском христианизации населения, которое накинулось на еще вчера бывший запретным плод, то в дальнейшем пошел заметный откат. Ведь по оценкам самой же РПЦ, несмотря на то, что около 80% русских крещены в православие, однако практикующих православных (регулярно посещающих храмы) в России сегодня не более 3-7%[11], и это, можно поручиться, не авангард общества.
Но, скажут нам, как знать, вдруг остальные 73% крепки в вере до обалдения, просто в храмы ходить недосуг? Да нет, не похоже. Ведь социологический рейтинг православия (4%) стоит ниже даже идеи возрождения СССР (7%) и едва ли не «догоняет» коммунизм (3%)[12].
На столь хилой социальной базе столь амбициозных прожектов разумные люди не выстраивают.
Но дело не только в статистике. Как пишет один из наиболее проникновенных исследователей русской темы Валерий Соловей:
«Можно ли считать современных русских людей православными? Конечно, нет! Для большинства людей, называющих себя православными, конфессиональная принадлежность не более чем опознавательный знак, за которым не стоит никакого реального содержания. Это типичный симулякр… Лишь горькую усмешку способен вызвать приторный оптимизм насчет воцерковления. В стране, где сотни тысяч бездомных детей скитаются, а старики роются в помойках, Христа распинают каждый день… Где хотя бы одна из тех превосходных черт — отзывчивость, “милость к павшим”, “нищелюбие”, которые мы так охотно приписываем русским, но не обнаруживаем в других народах? Увы, сегодняшняя Россия — одно из наиболее постхристианских, социально жестоких и индивидуализированных обществ современного мира… Это не морализаторская инвектива, а результат многочисленных масштабных и глубоких исследований ценностного и культурного профиля современных русских»[13].
Как ни печально, не согласиться со сказанным невозможно.
Соловью вторит ведущий аналитик социологической службы ВЦИОМ Леонтий Бызов, который суммирует исследовательский зондаж современного российского общества в интересующем нас аспекте так:
«Многое говорится про объединяющую роль православия, будто бы способного превратить наше общество в дееспособную нацию… Идея о православии как основе нации тоже носит ”парадный” характер, хотя 70–75% россиян называют себя православными. Однако это, на мой взгляд социолога-скептика, — не более чем компенсация за недостаточную национальную идентичность. Поэтому я бы воздержался от заявлений о некоем “православном ренессансе”… Адептам “православного ренессанса” я бы посоветовал оценить — сколько построено храмов, сколько служится православных литургий — и на сколько ровно за тот же исторический промежуток времени упала самая обычная нравственность наших сограждан, даже не говоря уже и о каких-то христианских заповедях. И трезво сознаться, что эти два процесса попросту идут совершенно в разные стороны… Даже советская мораль при всей ее определенной ущербности была по сути ближе к христианской, чем нынешняя, в стране “торжества православия”»[14].
Признаем, что есть горькая правда и в исторической оценке, данной Соловьем:
