(Продолжение. Начало см. 1, 2)
СВЕРХНАЦИОНАЛЬНАЯ НАЦИЯ, ИЛИ СМЕРТЬ РУССКИМ
Внеположная русскому народу в масштабах всей Земли, «Русская Доктрина» внеположна ему и в масштабах собственно России. Ибо имеет в виду не его, если так можно выразиться, личную судьбу и благо, а судьбу и благо всего населения страны в целом. Или, по терминологии доктринеров-смыслократов, сверхнациональной нации.
Опасность такого подхода для нас, русских, выверена всей нашей историей, и сегодня представляется прямо-таки смертельной.
«Идея единства нации (единства языка, ценностей, поведения, культуры)… должна быть сверхнационально-русской» (226), — так уверяют нас смыслократы, недаром исключившие общность происхождения из списка признаков нации.
И разъясняют: «Всякий, кто вставал с нами в ряд и брался за топор и пилу, — тоже становился русским, будь он татарин, бурят, осетин, таджик или китаец» (271), «непринадлежность к великороссам и славянам не делает граждан России нерусскими» (273).
Извращенное понимание русскости — краеугольный камень доктринальной смыслократии. Здесь проходит главный водораздел, делающий невозможным приятие РД в целом, невзирая ни на какие ее подлинные (и мнимые) достоинства.
Ибо принять доктринерскую трактовку русскости — означает предать свой родной, собственно русский народ, согласиться с его смертью (точнее, с похоронами заживо), благословить его исчезновение в кратчайшей перспективе. Это все равно, что превратить свой отчий дом в общежитие, а собственную родную семью променять на жилтоварищество, признав, ни с того ни с сего, родным все пестрое население общаги.
Для нормального русского человека это вещь совершенно невозможная.
Я могу уважать и ценить инородца, разделившего со мной тяжкий труд, особенно воинский. Я и полюбить мог бы такого человека, но только не так, как любят сына, брата, отца. Мне даже и неважно было бы, хорошо ли он говорит по-русски, знает ли Пушкина, верит ли в Христа или Перуна. Уважать и любить можно любого работника, сотрудника, соратника, свою рабочую лошадь или дойную корову, наконец. Но никто и никогда не заставит меня принять в семью ни лошадь, ни корову, ни работника, не заставит меня относиться к ним как к родным. Как ни одну даже самую лучшую в мире женщину я не соглашусь принять вместо своей родной матери. Это — совершенно разные вещи! А если меня будут пытаться склонить к тому силой, я возьмусь за оружие.
Моя семья — это моя семья и только.
Мой народ — это мой народ и только.
Замечательно в этом контексте откровенное признание авторов:
«Консерваторы видят в частях нации членов семьи — если это не родные дети, не свое племя, то государство выступает как сиротский приют, усыновляющий племена» (39).
Вот-вот, именно: государство как сиротский приют. Так смыслократы понимают идеал! Мы, русские, всей шкурой восчувствовали, что это значит, когда теплый родительский дом превращается в сиротский приют, ведь именно в такое горько-сиротское положение нас сразу же поставила советская власть. А каково иным детишкам, инородцам, у которых живы папа-мама, когда их в сироты записывают, под приемных родителей отдают? Ведь у них и свои настоящие родители есть, любимые, чтимые, а им говорят: нет, дорогие, вы теперь дети другого рода-племени! Ведь так вам же лучше, сытнее, почетнее! А они не хотят менять родных — на почетных…
А при этом каково родным-то детям, когда их дом наполняют чужие сверстники, к которым требуется относиться как к своим, отдавая, хочешь-нехочешь, любимые игрушки и самые сладкие кусочки? Каково, наконец, жить законному наследнику хозяина-отца, в доме, где распоряжаются сменяющие друг друга отчимы, при которых бегают по двору десятки детишек, все одинаково свои, все одинаково чужие?
Как чувствовал бы себя Телемах, если бы Пенелопа, вместо того, чтобы ждать Одиссея, вышла бы тем временем разок-другой-третий замуж, наплодя полный двор бастардов, претендующих на хозяйство телемахова отца? Не схватился ли бы законный сын царя Итаки раньше времени за отцовский лук?!
Кто хозяин в доме: вот вопрос, который ежедневно решают народы, собранные под крышей одного государства. И решают его не на собраниях и в Госдуме, а на площадях, улицах и рынках, в милицейских кутузках и судах...
Дают вам шкатулку с секретом, сверху надпись: «русский народ». Открываете — а там Махнач и Фролов, Леонтьев и Малер, Хазанов и Жванецкий, Жириновский и Хакамада, Чубайс и Гайдар, Явлинский и Елена Ханга, и Минтимер Шаймиев, и Рамзан Кадыров и прочие, и прочие, и прочие в том же духе. И все кричат, пищат: «Мы русские! Мы за Россию! Люби нас! Принимай в свой дом! Защищай! Угощай!»
Дурдом? О, да! Нормальным людям это видно сразу, но авторы РД не видят того в упор.
Я люблю свой русский народ и мне совсем не все равно, русский ли он на самом деле или мне подсовывают вместо него суррогат, подделку, слепленную из иного этнического материала, которую я любить не хочу. Как я могу по-родственному любить то, что мне не родное? Русским ведь нельзя стать, им можно только родиться.
Тот состав авторов, который сложился вокруг РД, категорически не способен встать на такую точку зрения (подозреваю, правда, что большую их часть «ведущие смыслократы» просто не спросили).
Тем хуже для них, ибо поднимающийся, как гигантская волна, русский национализм снесет их на обочину истории. Попробую еще подразъяснить, почему.
Сверхнационалисты-смыслократы пишут об «инстинктивном стремлении людей к правде сверхнационализма» и в качестве примера рассказывают о том, как коммунисты проэксплуатировали это стремление:
«Ленин, придя к власти, переосмыслил интернационализм как способность представительствовать от имени “всех угнетенных народов” — фактически тем самым он обозначил начало перехода от идеологии Коминтерна на рельсы традиционной державной сверхнациональной идеи, хотя и завернутой в марксистскую риторику» (59).
Пример замечательно удачный, только вот его трактовка у меня совсем иная.
Патологический русофоб с детства, Ленин на Х Съезде партии возложил на русский народ тяжкое принудительное, подневольное донорство, провозгласив нас ответственными за колонизаторскую политику царей, за «тюрьму народов», за «угнетенные меньшинства». Отныне за счет русских людей должно было производиться материальное и культурное выравнивание русских областей и национальных окраин.
Эта политика действовала весь период советской власти, а отчасти действует в России и до сих пор (например, в Чечне, Дагестане и др).. В итоге почти векового систематического ограбления в пользу его нерусских товарищей по империи, русский народ как ни один другой народ бывшего Советского Союза находится в упадке.
Надо признать, что Ленин и СССР лишь довели до логического предела тенденцию «позитивной дискриминации» (как говорят теперь в подобных случаях), существовавшую и в Российской империи, где русские были дискриминированы во многих отношениях.
Мы сыты по горло таким «сверхнационализмом», мы до последнего предела познали его губительную для нас, русских, суть, мы не хотим его, как не хотят чумы. Мы счастливы, что время империй для нас прошло и для какого-либо сверхнационализма больше нет ни социальной базы, ни морального оправдания. Подробнее об этом будет сказано в следующем параграфе.
А пока продолжим счет «косякам» сверхнациональных смыслократов.
«Русский народ в союзе с русскими меньшинствами — честная формула России» (58). Так гласит подзаголовок к главе «Идеология сверхнационализма».
Может, эта формула и честная, да беспредельно глупая.
Что такое национальное меньшинство?
На это есть четкий ответ.
Юридический статус и права национальных меньшинств сегодня регулируют два международно признанных документа:
1) Рамочная Конвенция о защите национальных меньшинств, принятая Комитетом Министров Совета Европы 10 ноября 1994 года, а также
2)Конвенция об обеспечении прав лиц, принадлежащих к национальным меньшинствам, принятая в рамках СНГ 21 октября 1994 года.
Как ни странно, первая вообще не дает никакого определения самому предмету: что такое национальное меньшинство. А вторая определяет эту общность так: «лица, постоянно проживающие на территории одной из Договаривающихся Сторон и имеющие ее гражданство, которые по своему этническому происхождению, языку, культуре, религии или традиции отличаются от основного населения Договаривающейся Стороны» (статья 1).
Такова единственная международно признанная правовая норма. Если применить ее к России, сразу же обнаружатся противоречия: ведь титульные национальности в большинстве республик РФ вовсе не составляют большинства «основного населения» (например, якуты, башкиры и др)., однако и назвать их национальным меньшинством в международно-правовом смысле, т.е. группой, требующей особой защиты, — невозможно. Или: как юридически определить массы мигрантов, не имеющих российского гражданства и не подпадающих под определение нацменьшинства? И т.д.
Как видно, недаром ни Конвенция СНГ, ни Рамочная Конвенция не являются документами прямого действия и не носят обязательного характера в силу своей слишком явной теоретической ущербности.
Между тем, на практике, в том числе в юридическом сообществе, сложилось гораздо более адекватное словоупотребление и понимание (оно, например, отражено в Конституции Украины). А именно: все народы, населяющие страну, кроме единственного государствообразующего, зачисляются в категорию либо национальных меньшинств, либо коренных народов — в зависимости от всего лишь одного, но очень существенного признака. У коренных народов, какова бы ни была их численность, нет своей суверенной государственности вне страны проживания. А у национальных меньшинств, пусть они даже исчисляются миллионами или являются мигрантами, такая государственность есть. Поэтому, к примеру, многочисленные азербайджанцы России (безразлично, граждане или неграждане) — национальное меньшинство, но не коренной народ. А алеуты — коренной народ, хоть и малочисленный, но не национальное меньшинство.
Таким образом, использованное в РД выражение «русские меньшинства» — есть по смыслу не что иное, как сапоги всмятку, полная чушь и ересь со всех точек зрения. Меньшинства, то есть проживающие в России диаспоры народов, имеющих свою государственность вне России, не могут быть русскими по определению.
Между тем, доктринеры-смыслократы настаивают: «Мы должны говорить не “татары-россияне”, “коми-россияне” и т.д., но “русские татары”, “русские коми”, “русские евреи” и т.д. В былые времена прилагательные “российский” и “русский” были абсолютными синонимами. Поскольку ситуация изменилась, нужно обратиться к более четкому исконному прилагательному “русский”, а прилагательной “российский” употреблять значительно реже. Ведь те же “татары”, если называть их “россиянами”, не становятся от этого ни ближе к русским, ни ближе к себе. Называясь же “русскими татарами”, они почувствуют себя более значимыми и в своей принадлежности к России, народу и государству в целом, и в принадлежности к своему этносу» (61-62).
Ну, для начала я бы спросил татар, коми, евреев и др., хотят ли они сами называться подобным образом. Да не одного-двоих прикормленных представителей, а на уровне если не референдума, то максимально репрезентативной выборки.
Уверен, результаты опроса сильно огорчат и разочаруют наших замечтавшихся смыслократов.
В наши дни повсеместно на национальных окраинах идет, если можно так выразиться, «разрусение», когда полукровки, вчера еще гордившиеся русскими корнями, сегодня подчеркивают свою национальную идентичность, предпочитая помалкивать о русской составляющей своей крови. В условиях, когда тенденция к становлению этнократий ярко проявилась по всему периметру российских границ не только вовне, но и внутри них, в так называемых национально-территориальных образованиях, процесс активного размежевания со всякой «русскостью», отторжения ее принял активный, целенаправленный и необратимый характер.
То, что мы наблюдаем в макромире — например, на Украине, в Казахстане, в Прибалтике и т.д., существует и в микромире: в Якутии, Осетии, Башкирии, Дагестане, Адыгее и т.д., где местами и порой «разрусение» доходит едва ли не до этноцида русских. Не говоря уж о Туве, Чечне и Ингушетии, где русских уже практически вовсе ликвидировали, от каковых территорий, несущих нам серьезнейшую этнополитическую угрозу, следовало бы немедленно избавиться.
Еще не так давно наши заклятые «не друзья» носились с идеей перевести всех русских в «россияне». Довольно скоро стало ясно, что русские, оскорбленные таким подходом, уперлись и не захотели терять природную идентичность. Теперь смыслократы ударились в другую, столь же нелепую, крайность: всех россиян (нерусских жителей России) они возмечтали перевести в русские. В том и в другом случае, как понимает читатель, с настоящими русскими было бы покончено, они растворились бы в вавилонском всесмешении. (Так во Франции получившие гражданство арабы и негры вовсе не становятся французами, зато французы заметно теряют национальное лицо, «замазываясь» чужеродным колоритом в языке, быту, культуре, уступая цветным пришельцам церковь, кухню и семью).
Мечты о России не останавливаются на том, чтобы российские народы переделать в русские меньшинства, но и вполне логично идут гораздо дальше: аж до того, чтобы сделать проблематичной принадлежность к русскому народу по рождению:
«Русские превратили свою ”русскость” в нечто большее, чем ”русскость”. Поэтому Русским нельзя родиться, имя Русского надо заслужить. Можно было бы ввести в языковую норму слово «Русский” с прописной буквы, тем самым отделяя аспект крови от аспекта принадлежности к “сверхнациональной нации”» (62).
Вот мило! Вот спасибо-то! Очевидно, комиссия в лице Леонтьева, Малера, Махнача, Фролова и им подобных могла бы, не щадя своих сил и трудов и заседая денно и нощно, помочь нам определить, являются ли имеющие всех русских дедушек и бабушек ивановы и севастьяновы в действительности Русскими, или им еще надо заслужить в глазах строгих судей право так называться…
Нет уж. Пропуск в сверхнациональную нацию мне, как и любому нормальному русскому человеку, и даром не нужен, а своей русскостью я обязан исключительно своим русским предкам, и с этим никакая комиссия ничего уже поделать не сможет.
Чем можно объяснить (оправдать нельзя ничем) тягу авторов РД к «сверхнациональной русскости», если не считать прямого влияния нерусского звена авторского коллектива?
Наверное, только дремучим невежеством в этнополитической проблематике. Ни теория этнополитики, ни этнополитическая история родной страны не открыли им своих истин. Вот и пишут они черт-те-что:
«Русские, несомненно, представляют собой древнюю и почтенную историческую нацию, весьма успешно действующую в мировом конфликте культурных типов (при чем тут культурные типы? — А. С.) Столь же несомненно русские представляли собой (и представляют до сих пор, несмотря на распад СССР и развитие внутри самой Российской Федерации сепаратизма) иерархический союз народностей, вдохновленный идеей строительства единой и великой державы» (30).
Большей глупости читать не приходилось по национальному вопросу.
Это кто же вдохновлен-то, да еще и «до сих пор»? Латыши, эстонцы, литовцы, армяне, грузины, украинцы и другие бывшие соседи по СССР? Смешно. А то, может, наши соседи по Российской Федерации? Татары? Ингуши? Чеченцы? Якуты? Адыги? Это они, что ли, — «иерархический союз народностей», в просторечии именуемые русскими?
Какое вранье! Россию держали и держат только силы этнических русских: железо и кровь, деньги и труд, язык и культура.
В «Русской доктрине» можно встретить еще немало возвышенных и глубокомысленных рассуждений на тему нации. Все они высосаны из пальца.
Примеры? Пожалуйста.
«Нация представляет собой исторически сложившийся базис всякой культуры» (38). Допустим. Но где базис самой нации? Он в крови, в общем происхождении. А доктринеры-смыслократы о том забыли.
«Нация представляет собой силовое поле истории, которое удерживает в себе различные этнические и социальные группы, сообщая им единство и не позволяя рассыпаться» (33). Что это еще за «силовое поле истории»? Никто этого не объяснит.
«Нация — первоначально, в момент зарождения, — племя, наделенное свойствами и качествами, позволяющими сплачивать другие племена и группы, образуя на основе этого сплочения иерархические структуры, исторически устойчивую государственность; затем, на следующем этапе своего становления, нация, уже обладающая своим государством, предстает как ядро расширяющейся культуры и государственности, развивающийся круг сплоченности, в который включаются все новые и новые части, ранее к данной общности не относившиеся. Таким образом, нация предстает как самовозрастающий, способный к сверхплеменной солидарности социальный организм» (33).
Здесь сразу несколько ошибок. Во-первых, не всякое племя дорастает до состояния нации. Во-вторых, нация это не социальный, а биосоциальный организм (первоначально, на стадии племени, и вовсе биологический). В-третьих, никакой сверхплеменной солидарности не существует: племена либо растворяют, поглощают, ассимилируют одно другое, либо продолжают существовать как более или менее неустойчивый конгломерат племен, рассыпающийся при первой возможности по этническим границам.
«Нацию можно назвать сверхплеменем, сверхнародом, поскольку в чувстве нации преодолеваются другие социальные (? – А.С.) чувства. Так, чувство своей стаи, своей народности, своей социальной группы растворяются в чувстве того эпицентра истории и культуры, которым является нация» (33).
Доктринеры-смыслократы не приводят в обоснование всех этих широковещательных рассуждений ни ссылок на авторитетные источники, общепризнанные идеологемы, ни даже просто убедительных примеров.
Между тем, история науки, а равно и практика жизни наций и народов дают картину, диаметрально противоположную нарисованной.
Только что завершив работу над монографией «Этнос и нация» (М., Книжный мир, 2008), я могу утверждать, что сегодня в российской науке обоснованно превалирует представление о нации как фазе развития этноса (племя — народ — нация), в которой он обретает свою суверенность и государственность. То, что по мере этого процесса этнос, размножаясь и расширяясь, обрастает не только территориями, но и какими-то этническими вкраплениями, принципиального значения не имеет. Вкрапления могут со временем исчезнуть, ассимилироваться бесследно, или, наоборот, вырасти до размеров самостоятельных народов, а нация останется.
Удивительно, а впрочем, неудивительно ввиду всего вышеизложенного, что авторы РД не замечают собственного вопиющего противоречия.
Их «нация» теоретически сродни гумилевскому «суперэтносу». Считая, вслед за Гумилевым, нацией «советский народ» (на деле — кратковременный и неустойчивый конгломерат из наций, молниеносно распавшийся именно по этническим границам), они упрямо твердят о том, что чувство собственной народности якобы растворяется в чувстве нации. В то время, как мы все собственными глазами убедились в абсолютно обратном!
Развал СССР по национальным границам республик, парад суверенитетов и безудержный рост сепаратизма, национальной самодостаточности и сегрегации народов в самой России, казалось бы, способны убедить даже слепоглухонемого имбецила в том, что никаких «наций» с приставкой «супер» («сверхплемя», «сверхнарод», «сверхнация») на свете нет и быть не может. И что «чувство своей стаи, своей народности», напротив, есть одна из тех констант, на которых держится весь мир от века.
Для махначей и пыхтиных, разумеется, согласиться с этим простым и самоочевидным тезисом нет никакой возможности. Но нам-то, русским, какое до них дело? Мы должны видеть вещи как они есть.
Для научного прояснения картины взаимоотношей российских народов и чтобы навсегда избавиться от фантома сверхнации, я рекомендовал бы всем читателям книгу академика М. К. Любавского «Обзор истории русской колонизации» (М., МГУ, 1996) и монографию кельнского профессора-историка Андреаса Каппелера «Россия — многонациональная империя. Возникновение. История. Распад» (М., Традиция, 1997). После их прочтения не останется никаких иллюзий по поводу нашей настоящей, природной нации: русской. Которая одна только строила, совершенствовала и защищала Россию, не очень-то спрашивая окрестные народы.
Если можно из истории русского народа извлечь некий алгоритм, то он заключается в двух словах: круговая оборона.
А как только русский народ расслаблялся, разоружался, терял боевитость, забывал о необходимости круговой обороны, погрязал в пацифизме и национально-амбивалентном прекраснодушии, он сразу же получал от российских инородцев удар в спину и прочие разнообразные неприятности, в том числе смертельно опасные для него. Будь то нескончаемая война на Северном Кавказе, в частности с чеченцами, будь то Туркестанское восстание 1916 года, плавно переросшее в Гражданскую войну, будь то многочисленные башкирские бунты, теракты пилсудчиков и все прочее в том же роде.
А вот какой-то там «сверхнации» из русской нации так никогда и не получилось: ни российской (при царях), ни советской (при советах). И можно уверить, что и впредь не получится. Отныне и навсегда мы, русские, — народ «для себя».
И слава Богу.
Авторы РД любуются на собственной выделки идиллию: «Русским всегда была свойственна не агрессивно-прямолинейная, а косвенно-вязкая форма экспансии и ассимиляции других народностей. Русская экспансия проявлялась скорее как защита от набегов и мирная колонизация» (40).
Поздравляем, господа смыслократы, соврамши. Изложенный тут вами миф о белых и пушистых русских — «старших братьях» — упорно навязывается всем: и русским, и российским инородцам, и мировому общественному мнению. Но он ничего общего не имеет с действительностью, которую я рекомендовал бы изучать по упомянутым книгам Любавского и Каппелера, а также по исторически точной картине Василия Сурикова «Покорение Сибири Ермаком»[1].
Апеллируя к отрицательному в целом для нас, русских, опыту российской монархии того периода, когда на троне оказалась династия немецких Романовых, чьи династические интересы вступили в прямое противоречие с интересами русской нации, доктринеры умиляются:
«Многие иноплеменники по мере осознания ими своего подданства Русскому государству стали называть себя «русскими». Происходило это по той простой причине, что они ассоциировали себя с русским царем как своим «большим отцом», который усыновил их… Усыновленные народы требовали к себе и больше внимания, и дарования всевозможных льгот, и большего, чем за своими, настороженного надзора (тут авторы явно ошибаются. — А. С.). Но факт остается фактом: со временем они готовы были называть себя «русскими», удерживая при этом и сознание принадлежности к своей народности, своему роду-племени» (40).
Не говорю о том, что вторично войти в эту реку мы не сможем хотя бы по причине отсутствия монархии. Не говорю и о том, что авторам не худо бы хоть один пример привести такого радостно-добровольного обрусения. Но ответьте, ради всего святого, нам-то, русским, зачем нужно такое самозванное прибавление в нашем семействе,да еще и хранящее на деле (и крепко хранящее, как мы теперь все поняли!) лояльность своей собственной, нерусской, крови и истории?! Что, кроме пятой колонны и троянского коня, мы приобретем в таком случае?!
Жажда восстановления сверхнациональной (безнациональной!) империи застит доктринерам глаза, но ты, читатель, должен быть трезв и бдителен, и бережно хранить свои уши от лапши, а мозги от пудры смыслократов. Они, впрочем, признают, что в наше время «ощущение сыновства у большой России как бы невзначай затмилось» (41). Иными словами — вековые попытки приручить и обрусить разнообразных российских инородцев пошли прахом.
С моей точки зрения, наоборот, это абсолютно закономерно, а вот сознание затмилось «невзначай» как раз у наших имперцев, забывших, что сколько волка ни корми, он будет смотреть в лес.
Трудно даже вообразить, какие гигантские ресурсы — материальные, финансовые, человеческие — потеряли мы, русские, в результате этой глубоко ложной и вредной политики заискивания перед малыми, мелкими и мельчайшими нерусскими общностями! Во что нам обошлась эта грандиозная стратегическая ошибка!
Впрочем, для антирусской власти в этом никакой ошибки не было: русские рассматривались ведь только как нескончаемый ресурс, обязанный обеспечивать благоденствие нерусской династии (до революции) и антирусской элиты (после революции). Купить лояльность ханов и панов за счет русского мужика? Это казалось само собой разумеющимся решением… Единственным отклонением от этой генеральной линии за двести лет можно считать лишь краткий период правления Александра Третьего, удивительного государя, исключения в своей собственной семье. Но мы ведь должны исходить не из исключений, а из правил и закономерностей.
И с этой точки зрения понятно, что вся инородческая лояльность мгновенно испаряется, исчезает, как дым, как только прекращается «дарование всевозможных льгот» и бесконечное бюджетное финансирование за наш, русских, счет! Так надо ли на нее рассчитывать? Надо ли строить на песке? Чем стараться подольститься к инородцам, которые все равно отнесутся с подозрением к попытке их зачислить в русские, постарались бы лучше подольститься к русским, чтобы те поверили и пошли за авторами Доктрины.
Но этого нет и близко.
Мы должны думать и заботиться в первую очередь не о том, как консолидировать русских с нерусскими, а о том, как консолидировать самих русских, которые ныне, увы, показательно не консолидированы, а также о том, чтобы обеспечить русским круговую оборону, которой только одной они и спасались от века. Ибо, утратив эту оборону, русские будут разорваны на куски внешними и внутренними инородцами. Ничто так не обеспечивало единство русской нации, как именно вековечное сознание «кольца врагов». Поэтому так важно правильно понимать, где проходят истинные этнические границы русскости: ошибка в данном вопросе может стоить жизни.
К сожалению, позиция авторов «Русской доктрины» прямо противоположна этим простым и действенным тезисам, а значит, смертельно опасна для нас.
(Продолжение следует)
[1] Как характерно смыслократы пишут: «Не Ермак завоевал Сибирь, а взаимопроникновение русской и сибирских культур создало уникальную русскую цивилизацию, иначе нам и в собственных глазах не освободиться от имиджа завоевателей» (176).
Надо же было дойти до такой степени самоуничижения, чтобы застесняться подвига своих великих предков, могучих завоевателей, покорителей Сибири и иных многих пространств и народов! О слизнячество духовное! О сверхнациональный и даже сверхчеловеческий идиотизм! Жалкие, недостойные потомки пращуров-титанов… А скорее всего, этот пассаж попросту происходит от нерусских авторов РД, никогда не упускающих случая привить нам, русским, комплекс вины.
