В прошлый раз — о, как давно это было! — я говорил о трех моделях государства, которые мы можем увидеть в человеческой истории. Сегодня же я хочу поговорить о морально-политических идеалах, стоящих за этими моделями.
На мой взгляд, вся история человечества представляет собой борьбу таких морально-политических идеалов.
Разумеется, когда я говорю об идеалах, я имею в виду не абстрактные философские идеи, а «идеи, овладевшие массами» и ставшие, тем самым, «реальной силой».
Почему я считаю эти идеалы «морально-политическими»? Потому что, на мой взгляд, любой по-настоящему серьезный моральный идеал является, тем самым, не просто моральным идеалом, а идеалом морально-политическим. То есть, я считаю, что моральные идеалы регулируют отношения власти. Под властью же я понимаю способность и потребность одних людей заставлять других людей исполнять свою волю.
Как я уже говорил, таких идеалов я насчитываю три — 1) социал-дарвинистский, 2) тоталитарный и 3) идеал свободы, справедливости и солидарности.
Социал-дарвинистский идеал основывается на предположении, что каждый человек любит себя гораздо больше, чем других людей. Этот идеал предполагает право каждого человека навязывать свою волю другим людям. И пусть победит сильнейший! В результате реализации такого идеала действительно побеждают сильнейшие. Это происходит за счет того, что люди имеют неравные способности в навязывании своей воли другим.
Заметим, что под «силой» понимается именно это. Все остальные человеческие способности не имеют никакого значения. Физическая сила, трудолюбие, ум, талант – «силой» не являются. Сила – это способность навязывать свою волю другим. Это и только это.
Поэтому, когда социал-дарвинисты говорят, что в свободном соревновании побеждают «более умные», «более энергичные», «более таланливые» - всё это ложь. Побеждают те, кто способен навязать свою волю другому. Зачастую более умному, более талантливому и так далее.
Итак, «сила» - это способность к навязыванию своей воли. По отношению к этой способности люди делятся на две неравные категории — приблизительно 10% сильных и 90% слабых. Слабые приблизительно равны в своей слабости. Сильные значительно различаются по своей силе. Однако самый слабый из сильных гораздо сильнее в этом отношении любого из слабых. Бьет его, так сказать, на раз.
Поскольку слабые приблизительно равны в своей слабости, то в отсутствие сильных они, может быть, даже и при господстве социал-дарвинистского идеала создали бы общество равных возможностей. Однако при наличии сильных в условиях действия социал-дарвинистского идеала создается общество, в котором сильные господствуют над слабыми. А поскольку сильные различаются между собой по силе, то, в конце концов, создается иерархическое общество, в котором самые сильные господствуют над менее сильными и т.д.
Насколько я разбираюсь в людях, и, насколько я знаю историю, сильные, то есть, способные с легкостью навязывать свою волю другим людям, как правило, являются мерзавцами. Я говорю «как правило», поскольку в истории, кажется, можно увидеть и редкое исключение — порядочных сильных. Видимо, именно к их числу относятся пророки и религиозные учителя человечества. По крайней мере, некоторая их часть.
Мерзавцы же подразделяются по своим базовым пристрастиям на жуликов и бандитов.
И, в зависимости от того, по какому дополнительному критерию производится отбор сильных в социал-дарвинистской иерархии — по критерию наибольшей свирепости или по критерию наибольшей хитрожопости, социал-дарвинистские общества могут быть подразделены на бандитские и плутократические. Или, если угодно, на феодальные и капиталистические.
Тоталитарное общество пытается бороться с социал-дарвинизмом, формулируя противоположный ему идеал — «Люби других сильно больше, чем самого себя!» Имеется в виду, что полномочным представителем других является общество в целом, а его полномочным представителем, в свою очередь, является Первое Лицо этого общества.
В результате получаются те же яйца, только в профиль. Все равно, в конечном счете, большая часть сильных попадает в правящую номенклатуру, а большая часть номенклатуры состоит из сильных.
Конечно, при господстве тоталитарного идеала социальные права слабых гораздо лучше защищены и гарантированы, чем в социал-дарвинистском обществе. Да и конкуренция сильных между собой и за возможности господства над слабыми сильно умеряется в тоталитарном обществе практикой регулярных репрессий. Однако несмотря на это, жизнь в тоталитарном обществе остается почти столь же безотрадной, как и в обществе социал-дарвинистском.
Собственно именно неспособность слабых противостоять психологическому давлению сильных и составляет, на мой взгляд, основную проблему человечества, приводящую, в конечном счете, к непрекращающемуся господству сильных над слабыми. Именно в этом и заключается, на мой взгляд, то, что в христианской традиции получило название «первородного греха».
И каковы возможности противостоящего социал-дарвинизму и тоталитаризму идеала свободы, справедливости и солидарности по победе над этим радикальным злом, судить до сих пор трудно.
В рамках идеала свободы, справедливости и солидарности пока не предложено гарантирующих победу над радикальным злом стратегий. Пока все сводится к сочетанию морально-идеологических апелляций к большинству слабых с попытками ограничить всевластие сильных при помощи разнообразных «сдержек и противовесов».
Насколько это приближает к победе идеала свободы, справедливости и солидарности в условиях, когда у нас отсутствуют как средства «реморализации» сильных, так и средства их уничтожения или подавления, судить, как я уже говорил, трудно.
Таким образом, для защиты морально-политического идеала свободы, справедливости и солидарности, требуется определенное как интеллектуальное, так и моральное мужество.
Тем не менее, попробую все же этот идеал сформулировать.
Я вижу здесь три проблемы. Это проблемы границ — границ свободы, границ справедливости и границ солидарности. Попробую конспективно сформулировать возможный подход к прояснению этих проблем.
Мне кажется, что продуктивным в каждом из трех случаев будет поиск определенного равновесия между соответственно свободой и несвободой, равенством и неравенством, солидарностью и отчужденностью. Именно это равновесие я и назвал бы справедливостью в широком смысле слова, имея в виду под справедливостью в узком смысле равновесие между равенством и неравенством.
Таким образом, границы свободы каждого человека я вижу в свободе других людей и в долге перед солидарным целым.
Границы справедливости заключаются в том, в каких пределах люди могут претендовать на равенство, будучи по ряду оснований неравными, и в том, какие из качеств, делающих людей неравными должны вознаграждаться, а какие нет.
Я полагаю, что люди могут быть признанными равными относительно своих фундаментальных и базовых потребностей. То есть, относительно права на жизнь, права на признание достоинства и права на доступ к культуре и образованию. И это образует, так сказать, первый передел общественного пирога, который по справедливости должен делиться поровну, так сказать «по головам».
Второй же передел общественного пирога должен делиться по труду и по заслугам. То есть, в конечном счете, по вкладу в общее благо. И здесь возможны довольно широкие пределы справедливого социального и экономического неравенства. Однако это неравенство очень далеко от того неравенства «по силе», которое практикуется в социал-дарвинистских и тоталитарных обществах.
Проблема же границ солидарности заключается в том, на кого должны распространяться сформулированные выше гарантии свободы и справедливости?
Я глубоко сомневаюсь в том, что на сегодняшний день такие гарантии могут реально распространяться на все человечество в целом. И я самым серьезным образом подозреваю, что наиболее естественной рамкой солидарности на сегодняшний день является нация в национальном государстве.
Таким образом, базовым вопросом морально-политического идеала свободы, справедливости и солидарности является вопрос о том, как возможно суверенное, справедливое, и гарантирующее своим гражданам гражданские свободы и права национальное государство?
