Медведев обречен стать уникальным президентом — хотя бы потому, что он заведомо лишен возможности работать на контрасте с «проклятым прошлым», как это делали его предшественники, преодолевавшие то «ужасы сталинизма», то «маразм совка», то «хаос 90-х».
Ничего подобного о нулевых годах не скажешь. Их сложно демонизировать, поскольку они и в самом деле нулевые. Они просто точка отсчета для всего последующего. Успеха — если будет успех, неудач, если будут неудачи.
С одной стороны, это прекрасно.
Потому что вся эта работа на контрасте для нашей страны представляет собой чудовищную формулу непродуктивного исторического времени, в ходе которого происходит не достижение будущего, а бесконечное преодоление прошлого.
С другой стороны, это ставит нового президента в довольно сложное положение.
Не имея возможности сводить счеты с прошлым, он, тем не менее, должен провести некую черту между собой и своим предшественником и дать старт собственной мини-эпохе. Без этого он не состоится как самостоятельный правитель.
Окончательную легитимность президент России получает не в силу избрания, а в меру обретения собственной исторической индивидуальности.
Ареной обретения этой индивидуальности — не в последнюю, а, быть может, и в первую очередь, — должна стать международная политика. Хотя бы в силу того, что на международной арене Кремль взаимодействует с игроками, которые не связаны с ним никакими «пактами преемственности».
Именно западные лидеры будут не просто наблюдать за новым президентом, а непрестанно «тестировать» его. И именно западные журналисты будут без устали возвращаться к вопросу: а чем Вы, господин президент, отличаетесь от Вашего предшественника?
Ответ Дмитрия Медведева на этот вопрос мы уже несколько раз слышали, и он сводится к тому, что индивидуальность в стилистике, в интонациях, конечно, предполагается, но не более того.
Понятно, чем продиктован такой ответ. Запад рассчитывает на отход России с ранее занятых позиций. Но наша дипломатия давно уже исчерпала резерв отступательных маневров. По крайней мере, по стратегически важным направлениям.
Например, в болезненном вопросе о непризнанных государствах нам отступать просто некуда. Этот вопрос за нас давно решила география и этнография Кавказа. Народы, населяющие его российскую часть, будут всегда на стороне Абхазии и Южной Осетии, независимо от того, что по этому поводу скажет Кремль. А уж если в такой конфликт будут втянуты «миротворческие контингенты» стран НАТО, о последствиях нетрудно догадаться. Поэтому, при всем желании уступить Западу, «просто уйти» из непризнанных республик Москва не может — ибо тогда придется уходить со всего Кавказа. А это, как минимум, непросто.
То же самое касается проблемы американской ПРО в Восточной Европе.
Американцы открыто готовят себе козыри для разговора с нашей страной с позиции силы. Приветствовать эти приготовления как «очередной шаг к укреплению глобальной безопасности», со стороны российской дипломатии, по всем канонам международного этикета, было бы абсолютно неуместно.
Даже в такой мелочи, как «дело Литвиненко», все содержание которого не стоит ломаного гроша с точки зрения наших национальных интересов, Москва и то не может пойти на попятную, поскольку сам Лондон не оставил ей такой возможности, допустив ряд «юридических оскорблений», т.е. проявив преднамеренное неуважение к российской юрисдикции и, следовательно, суверенитету.
Одним словом, у Кремля практически нет ресурса отступления на международной арене. С этой точки зрения, ждать уступок от нового президента бессмысленно. И, наверное, слава Богу.
Проблема, однако, в том, что и ресурс наступления у него тоже отсутствует.
Ведь по всем основным пунктам, вокруг которых идет спор России с Западом, — признание Косово, размещение ПРО, расширение НАТО — от нашей страны почти ничего не зависит.
Независимость Косово уже является совершившимся фактом. Размещение ПРО, по большому счету, тоже (думаю, сумма компенсации, которую получат поляки, не должна нас слишком заботить). Что же касается НАТО, то принципиальное решение о включении в его состав Грузии и Украины уже принято (это не оспаривается даже Германией и Францией, которые призывают не спешить с расширением). А его реализация ограничена объективными трудностями и противоречиями между странами альянса, а не степенью «жесткости» российской позиции. В конце концов, на предыдущем этапе расширения все протесты России, звучавшие не менее громко, ни коим образом не повлияли на конечный результат.
Значит ли это, что нам не нужно выступать против всего перечисленного? Разумеется, нужно. Но нельзя строить всю свою международную стратегию на формуле «не допустить», тем более что «не допустить» недружественных или просто ошибочных (как в случае с Косово) шагов Запада мы объективно не можем.
Эта приверженность стилю «негативной дипломатии» кажется мне главным парадоксом нашей внешней политики. Она не оставляет места для стратегического торга с Западом. Такой торг уместен лишь с тем игроком, у которого есть собственные заявленные политические цели, а не только бизнес-интересы, помноженные на ворох обид.
В конце концов, негативная дипломатия проигрышна даже с чисто психологической точки зрения: «на обиженных воду возят», как емко отметил экс-президент еще в период своей первой легислатуры.
Если новый президент не хочет, чтобы на нем «возили воду», то есть, если он намерен поддерживать международный престиж России какими-то иными способами, кроме изъявления несогласия, — то ему, как мне кажется, не обойтись одной лишь «стилистической реформой» российской внешней политики. Необходима серьезная смена повестки и корректировка ее приоритетов в пользу того, что можно назвать — позитивной дипломатией.
Пора восполнить хронический дефицит целей (повсеместный в нулевые годы и в чем-то более драматичный, чем дефицит средств в 90-е) и сфокусироваться на тех темах, в которых Россия действительно способна играть решающую роль.
Одной из таких тем является — интеграция постсоветского пространства. Она имеет скандально низкий приоритет в российской международной повестке. Это проявляется во всем — начиная от политики «сырьевого эгоизма» в отношениях с союзниками и заканчивая низким качеством дипломатической и аналитической работы по странам СНГ.
Из обнадеживающих сигналов на этом направлении за последнее время можно вспомнить разве что заявления о перспективах рубля как региональной резервной валюты и некоторые неформальные итоги визита Дмитрия Медведева в Казахстан, в ходе которого стороны неожиданно заявили о возможности совместного вступления ВТО на базе Таможенного союза.
Но эти и им подобные сигналы будут оставаться бессвязными и бесплодными до тех пор, пока у России отсутствует представление о конечной цели интеграционного процесса. Пока отсутствует продуманный и согласованный чертеж той конструкции, которую мы хотим получить в итоге.
А он, увы, отсутствует.
И я даже могу предположить, почему.
Дело в том, что если продумать до конца логику этой конструкции, то она не может быть ни чем иным, кроме как региональным экономическим и военным блоком. А российская дипломатия не приемлет блокового мышления, на смену которому, как она считает, идет некая «сетевая дипломатия».
Об этом четко сказано в концепции российской внешней политики, которую Дмитрий Медведев не так давно представил на встрече с дипломатическим корпусом.
Понятно, что, по замыслу авторов концепции, это, прежде всего, аргумент против НАТО. Но в конечном счете, это аргумент против самих себя. Почему бы российским противникам блокового мышления не распустить ОДКБ или ЕврАзЭС? Пока они не сделали этого — и многого другого — они по-прежнему будут восприниматься в оптике блокового мышления, со всеми вытекающими последствиями.
Так не лучше ли открыто заявить о намерениях и, главное, параметрах собственного блокового строительства — желательно, в деловой и неконфронтационной манере, как это сделали стороны будущего ЕС около 50 лет назад?
Скажу больше. До тех пор, пока это не сделано, Россия не имеет морально-политических оснований сопротивляться расширению зоны евро-атлантического контроля не только на Украину, мечтающую о призрачной европейской доле, но и на Казахстан, который ищет свое место в экономических и военных блоках из опасения перед всепоглощающей экспансией Китая («сетевой дипломатией» здесь не обойдешься).
Может ли российский проект для Северной Евразии оказаться более привлекательным, чем евро-атлантический, — это вопрос открытый. Но, по крайней мере, его решение зависит от нас, а не от доброй воли брюссельской бюрократии.
Переход к моделям позитивной дипломатии (блоковое строительство — лишь один из примеров) на первом этапе вызовет шок в Брюсселе и Вашингтоне, но в дальнейшем станет основой для ровных и взаимоуважительных отношений с западным миром, поскольку создаст необходимое пространство стратегической, позиционной игры.
Скажем, переговоры с ЕС о заключении нового базового договора будут на порядок более осмысленными и полезными для обеих сторон, если Россия будет в них выступать не как enfant terrible «Большой Европы», а как лидер собственного интеграционного пространства. Пусть пока рыхлого и неполного. Время и ресурсы для его оформления пока есть. Было бы желание.
Сокращенная версия статьи опубликована в еженедельной газете «Россия»
