В детстве и юности царя Николая Александровича Романова я не любил. Точнее, относился к нему с презрением.
Еще точнее — считал необходимым так относиться из неких смутных, как я теперь понимаю, соображений верности семейной традиции.
Собственно, если бы не они, эти неясные соображения, вряд ли у маленького советского еврейского мальчика могло быть хоть какое-то личное отношение к давно почившему и абсолютно неактуальному для его поколения «гражданину Романову». Коего глава шестая Свода законов Российской империи от 1906 года «О титуле Его Императорского Величества и о Государственном гербе» при его жизни повелевала именовать:
«Полный титул Императорского Величества есть следующий: «Божиею поспешествующею милостию, Мы, NN, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсониса Таврического, Царь Грузинский; Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новгорода Низовския Земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдороский, Кондийский, Витебский, Мстиславский, и всея Северныя страны Повелитель; и Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области Армения; Черкасских и Горских Князей и иных наследный Государь и обладатель; Государь Туркестанский; наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голстинский, Сторманский, Дитмарсенский и Ольденбургский, и прочая, и прочая, и прочая».
Отец моего отчима, Иван Евстигнеевич Кулаков, молодым крестьянином Псковской губернии в 1914 году, незадолго до начала войны, был призван в царскую армию, провоевал года два на Германском фронте и получил в ногу германскую же разрывную пулю дум-дум, впоследствии запрещенную Женевской конвенцией.
После госпиталя он приехал в только что основанный город Романов-на-Мурмане, где осел и «опоморился» — все его жены были коренными поморками.
В революцию и в «интервенцию» он служил в советской милиции, т.е. в охране стратегически важного порта в новопостроенном городе Мурманске — первую часть названия «Романов» жители города отбросили сразу после Февральской революции. Романов-на-Мурмане строили, между прочим, китайцы, но это уже отдельный сюжет.
«Империалистическая интервенция» на Мурмане выразилась в том, что 6 июля 1918 годамежду большевистским президиумом Мурманского краевого совета и представителями Великобритании, Северо-Американских Соединенных Штатов и Франции было подписано «Временное, по особым обстоятельствам, соглашение в целях совместной защиты края от держав германской коалиции». Дальнейший ход «империалистической интервенции» состоял в том, что совместные силы большевиков и англо-американцев, куда, несмотря на ранение, входил и Иван Евстигнеевич, отогнали поддерживавшихся германцами белофиннов, пытавшихся перерезать идущую из Романова-на-Мурмане в революционный Петроград железную дорогу, т.е. загнали обратно в Финляндию войска генерала гвардии Его Императорского Величества Императора и Самодержца Всероссийского барона Карла Густава Эмиля Маннергейма.
26 мая 1896 года юный барон Маннергейм участвовал (как потом выяснилось, в последней в истории) коронационной церемонии последнего российского императора из рода Романовых. В торжественной процессиив группе лейб-гвардейских офицеров он шел прямо перед императорской четой. Но теперь войска под его командованием воевали за то, что бы Император и Самодержец Николай Романов престал именоваться Князь Финляндский.
Вскоре после того, как англо-американо-большевики отразили это вторжение, «иностранные интервенты» сели на свои корабли и покинули Мурман, а дед из милиции перешел в портовые грузчики, в каковом качестве, несмотря на сильную хромоту на раненную германцем ногу, проработал почти до конца жизни.
Жил он в собственном деревянном, совершенно деревенского вида доме на самом краю Мурманска.
Я почти каждый день заходил туда после школы. И вот однажды, сидя над тарелкой вкуснейшей картошки, я произнес, уже не помню по какому поводу, невесть как попавшее в мою детскую голову (из какой-то приключенческой книжки, наверное) словосочетание «Его Императорское Величество Государь Николай Второй». Последовавшее затем выражение лица бывшего солдата армии этого самого Императорского Величества и бывшего советского портового грузчика, а также его вербальные характеристики по отношению к «идиоту Николашке» я помню хорошо до сих пор.
Дед Ваня очень подробно объяснил мне, что он думает про это самое «величество».
В числе претензий были и бессмысленная, с его точки зрения, «империалистическая война» (иначе он ее не называл), и та самая пуля дум-дум, которую он получил, воюя «неизвестно за что», и вышеприведенный мною императорский титул, который вчерашнего крестьянского парня заставляли зубрить наизусть, и то, что в случае ошибки в ответе, унтера и офицеры «дрались по зубам».
А главным, как мне сейчас кажется, был именно эпитет «идиот».
То, что заставляли обращаться «ваше благородие» и что эти «вашблагородия» «дрались в зубы», что «погнали на империалистическую бойню, заставляли зубрить какую-то непонятную фигню, — это еще полбеды. Но вот то, что «небожители» оказались «идиотами», недостойными своей исторической миссии, как я бы это сформулировал сейчас, не давало покоя деду Ване, наполняло его обидой даже через много десятилетий, в совершенно иную эпоху.
То есть в голове «идиота Николашки» эта миссия, как я теперь читаю во всяких книжках, вроде как была. Но вот — и это главное — сформулировать ее для себя и своего круга и четко объяснить ее вовне тогдашняя власть не могла, кроме как путем неосмысленного зазубривания какой-то галиматьи и битья в качестве главной мотивации этой зубрежки.
Генерал Деникин в самом начале «Очерков русской смуты» пишет:
«Неизбежный исторический процесс, завершившийся Февральской революцией, привел к крушению русской государственности. Но, если философы, историки, социологи, изучая течение русской жизни, могли предвидеть грядущие потрясения, никто не ожидал, что народная стихия с такой легкостью и быстротой сметет все те устои, на которых покоилась жизнь: верховную власть и правящие классы».
Русское (да, пожалуй, почти любого народа) национальное сознание еще может допустить, что власть иногда «дает в зубы» своим подданным. Также может допустить, и довольно легко — если власть имущие чего-то там оставляют «для себя», даже если оно, национальное сознание, и называет сей процесс «ворует» (если, конечно, все происходит «по-божески», в пределах установленных понятий).
Но власть, которая не в состоянии объяснить своего смысла, долго в России не протянет.
Царская власть потеряла этот дар объяснения — и закономерно была сметена Февралем.
Но республиканская февральская власть, пришедшая на смену царской, даже не задумалась над этой проблемой, над тем, под действием какого чуда «тысячелетнее самодержавие» вдруг ухнуло в небытие, провалилась, как театральная декорация.
Новая власть с самого начала позиционировала себя как временная. А с временщиков, по определению, даже и спроса о вечном — никакого.
Результат известен: февральская власть тоже растаяла, как мартовский, извините за каламбур, снег.
Думаю, сегодня это один из самых актуальных «уроков Февраля». И не только для страны под невнятным названием «Российская Федерация» — для всего мира.
